ЖИВАЯ СОВЕСТЬ.
I.
Наука торжествовала... Невежество, несмотря на всю свою хитрость, увертки и самыя плутовскiя уловке, было посрамлено. Борьба происходила самая упорная, доходившая почти до ожесточенiя. Невежество делало глупое лицо, прикидывалось глухимъ, старалось отделаться ничего не значившими глупыми словами: "ужъ оно конечно", "известное дело", "помилуйте" - и все-таки было побеждено.
Последнее действiе этой роковой борьбы между светомъ и мракомъ происходило въ дачномъ садике. Анна Сергеевна, женщина-врачъ, сидела на террасе, а передъ ней стоялъ мужикъ Борисъ, "отвечавшiй" на дачахъ за дворника. Онъ мялъ въ рукахъ рваную шляпенку и поглядывалъ на барыню съ обиженно-унылымъ упрямствомъ. Именно этотъ взглядъ ее раздражалъ, потому что хотя невежество и было побеждено, но внутренно мужикъ Борисъ все-таки никакъ не могъ и даже не желалъ убедиться въ своемъ непроходимомъ упрямстве. Собственно говоря, победа получалась чисто-внешняго характера.
- Отчего же ты, Борисъ, не хотелъ сделать сразу всего, что я тебе говорила?-- внушительно повторяла Анна Сергеевна. - Ведь вотъ сделалъ же?
- Да я завсегда, барыня... ахъ, Боже мой!.. Ужъ, кажется, старался.
- Опять неправда: когда привезли хлорную известь, ты ее спряталъ въ сарай, а не разсыпалъ, где я тебе велела... Потомъ: изъ помойной ямы вся грязь стекала въ погребъ.
- Ежели, напримерно, хозяинъ... а я что же... Известное дело: господа прикажутъ, ну и стараешься.
- Я знаю, какъ ты старался: во-первыхъ, спряталъ хлорную известь, во-вторыхъ, вместо того, чтобы держать яму чистой, ты вымазалъ дегтемъ какую-то несчастную доску... да, одну доску, и былъ доволенъ. Если бы я не посмотрела, такъ бы все и осталось...
- Помилуйте...
- Позволь, наконецъ... Подойди ближе, покажи руки...
Мужикъ Борисъ сделалъ нерешительный шагъ впередъ и протянулъ одну корявую лапу, а другую опасливо спряталъ за спину. Это былъ самый обыкновенный дачный мужикъ, плутовато-глупый, угодливый и всецело поглощенный мыслью о томъ, какъ бы половчее потрафить господамъ, чтобы получить на чай. Анна Сергеевна подозрительно посмотрела на его грязную рубаху, на еще более грязную жилетку и еще разъ пришла къ убежденiю, что мужикъ Борисъ имеетъ самое смутное представленiе объ употребленiи мыла. А онъ стоялъ, глупо моргалъ серыми, слезившимися глазками и кончилъ темъ, что обошелся со своимъ носомъ безъ помощи платка.
- Ты никогда не умываешься!-- строго заговорила Анна Сергеевна, принимая самый внушительный видъ. - Кругомъ холера, въ воздухе носится зараза, а ты даже не хочешь вымыть рукъ... Ты и насъ всехъ заразишь.
- Ежели божецкое произволенье, такъ зачемъ же, барыня... Тоже и на насъ крестъ есть.
- Нетъ, ты ничего не понимаешь, несчастный!.. Третьяго-дня ты былъ пьянъ, а вчера съ похмелья елъ свежiе огурцы. И это въ холерное время? Нетъ, это ужасно!
Единственнымъ свидетелемъ всей этой сцены была молодая мамка Маша, которая сторожила коляску со спавшимъ ребенкомъ. У Маши было простое и доброе лицо, делавшееся почти совсемъ красивымъ, когда она улыбалась, показывая белые зубы. Серые большiе глаза смотрели веселымъ улыбавшимся взглядомъ, какимъ смотрятъ только очень добрые люди. Только "мамошный" сарафанъ совсемъ не шелъ къ ея тонкой городской фигуре,-- она была питерская. Маше было ужасно смешно, какъ барыня донимаетъ Бориса, но изъ вежливости она удерживалась. Ее особенно подмывало, когда въ окне кухни мелькало загоревшее на даче, плутоватое лицо кухарки Аннушки. Пользуясь темъ, что барыня ее не видитъ, Аннушка хихикала и показывала что-то такое смешное руками.
- Ну, иди и сейчасъ же вымой руки,-- устало проговорила Анна Сергеевна, когда мужикъ Борисъ былъ наконецъ доведенъ до отчаянной божбы. - Впредь будь умнее.
Мужикъ Борисъ самымъ вежливымъ образомъ выпятился съ террасы, нахлобучилъ на свою взлохмаченную голову рваную шляпенку, сердито взглянулъ на Машу, улыбавшуюся одними глазками, и сосредоточенно зашагалъ по садовой дорожке. На ходу онъ несколько разъ встряхивалъ головой и дергалъ локтями, точно отгонялъ назойливую муху.
"Ну и барыня навязалась... - думалъ мужикъ Борисъ, переживая самое угнетенное состоянiе духа. - Ведь живутъ же другiя барыни по дачамъ, получаютъ свое удовольствiе вполне, а эта въ томъ роде, какъ пластырь... Ахъ, братецъ ты мой, какая барыня навяжется въ другой разъ! Холеру эту самую придумала... А мне ея известку на что? Тоже и скажетъ: спряталъ... Не велика корысть отъ вашей известки. Только сарай весь продушилъ".
Анна Сергеевна совсемъ не была расположена сердиться и была очень рада, когда грязная жилетка Бориса скрылась въ зелени сиреней и акацiи. Она даже улыбнулась, счастливая хорошимъ летнимъ днемъ и чувствомъ особенной полноты, которое испытывала именно въ такiе дни. Да и какъ было не радоваться, когда скупое петербургское лето даритъ такъ мало хорошихъ ясныхъ дней. Солнце такъ и пекло. Воздухъ точно застылъ. Ни одинъ листикъ на деревьяхъ не шелохнется, а левкои на любимой грядке такъ устало склонили свои душистыя белыя головки. Сквозь сетку молодыхъ деревьевъ мелькала пыльная дорога, за ней тянулось кочковатое болотце, а дальше красивыми кунами уходилъ въ несколько плановъ Павловскiй паркъ. Къ это время дня на всехъ дачахъ царитъ мертвая тишина, и по дороге проезжали только дачные торгаши. Положительно хорошо... Хочется неподвижно сидеть въ кресле и отдаться теченiю техъ полусонныхъ грезъ, отъ которыхъ не хочется проснуться. Ведь недурно иногда и помечтать... Вонъ лежитъ и томикъ чудныхъ стиховъ любимаго поэта.
Нужно заметить, что Анна Сергеевна была очень склонна къ поэтическимъ мечтамъ. Она страстно любила все изящное и сама была очень изящной дамой. Конечно, была и своя печальная проза, въ роде разговоровъ съ Борисомъ, но здесь она исполняла только свой долгъ. Другiе дачники въ лучшемъ случае возмущались только на словахъ, бранили Бориса и решительно не желали ничего делать, чтобы повести деятельную борьбу съ страшнымъ врагомъ. Собственно медицинской практикой Анна Сергеевна не занималась, посвятивъ себя всецело тихой семейной жизни, и только исключительные случаи заставляли ее практиковать. Впрочемъ, это не мешало ей следить за последними словами науки. Главной причиной, удерживавшей Анну Сергеевну отъ медицинской практики, являлся ребенокъ, крошечная девочка Нелли. Ведь за ней нужно было такъ много ухода и, главное, никому нельзя было довериться, а все приходилось делать самой. Воспитанiе маленькой девочки усложнялось еще темъ обстоятельствомъ, что сама Анна Сергеевна не могла кормить - просто не позволяло здоровье.
Вотъ и сейчасъ, Анне Сергеевне хотелось отдохнуть, понежиться, помечтать, а тутъ нужно стерилизовать молоко для ребенка. На столе передъ ней были разложены стеклянныя колбочки, гуттаперчевыя пробки, чашки съ содой и разведенной борной кислотой, щетки и т. д. Она сама самымъ тщательнымъ образомъ мыла и чистила колбочки въ соде, потомъ опускала ихъ въ борную кислоту, вытирала, сушила, размеривала молоко мензуркой, и потомъ совсемъ готовыя колбочки уносились въ кухню собственно для стерилизацiи. Молоко кипятилось около часа, и опять нельзя было доверить никому такой сложной и ответственной операцiи, какъ обезвреживанiе коровьяго молока. Однимъ словомъ, хлопотъ съ ребенкомъ достаточно, но зато впереди недалеко уже было то блаженное время, когда можно будетъ обходиться и безъ мамки и безъ стерилизацiи. Эта мысль всегда поддерживала энергiю Анны Сергеевны. Кормилица Маша и кухарка Аннушка относились къ стерилизацiи довольно скептически; посмеивались иногда и соседи-дачники, а одинъ дешевенькiй острякъ даже называлъ ея Нелли "химическимъ препаратикомъ", но все это были пустяки, и Анна Сергеевна твердо шла по стезе последнихъ словъ науки.
заспанное и очень счастливое. Нелли была очень хорошенькая девочка, особенно были хороши глаза, такiе большiе, темные, ласковые, и Анна Сергеевна не могла видеть эту чудную детскую рожицу, чтобы не расцеловать ея. Все дети хороши по-своему, особенно, когда они просыпаются, а Нелли была совсемъ особенная.
- Нелли, мы будемъ молочко пить... - повторяла Анна Сергеевна, вынимая свое сокровище изъ коляски.
При слове "молочко" улыбавшееся детское личико сразу преобразилось. Нелли сделала движенiе къ мамке.
- Маша... - укоризненно прошептала Анна Сергеевна. - Ведь вы знаете, что девочка при васъ не будетъ пить молока.
- Да я, барыня, ничего... я уйду...
Произошла мимолетная неловкая сцена. Вотъ эта Маша всегда такъ... Не уйдетъ во-время, а девочка тянется за ней. Въ сущности, кормилица по-своему очень любитъ ребенка, почти срослась съ нимъ и почему-то считаетъ себя обиженной каждый разъ, когда начинается исторiя прикармливанiя. И плутовка Нелли отлично это все чувствовала и точно искала защиты у своей кормилицы. О своихъ материнскихъ правахъ Анна Сергеевна ужо ничего не говорила: очень понятно, что девочка предпочитаетъ кормилицу. Это такъ естественно, хотя немножко и обидно. Въ свое время все придетъ...
И теперь Маша ушла недовольная и молчаливо-сконфуженная. Она умела принимать такой обиженный видъ, точно Богъ знаетъ, что случилось.
- Нелличка, Нелличка... - шептала Анна Сергеевна, подбрасывая ребенка кверху.
Семимесячный ребенокъ на время позабылъ кормилицу и засмеялся съ прежней беззаботностью, показывая розовыя беззубыя десна. Девочка была такая крепкая и здоровенькая, точно рыбка. Прiятно было чувствовать въ рукахъ это сбитое детское тельце.
- Мма... а... - лепетала Нелли, взмахивая полненькими ручонками.
Когда девочка успокоилась, Анна Сергеевна подсела съ ней къ столу, на которомъ уже стояла совсемъ готовая колбочка съ молокомъ. Личико Нелли приняло сразу другое выраженiе. Она впередъ твердо сложила розовыя пухлыя губки и приготовилась къ отчаянной защите. И это каждый разъ, какъ только начнется прикармливанье. Ахъ, какая упрямая девчонка... Вечная исторiя.
- Нелличка, мы никому не дадимъ молочка. Ахъ, какое у насъ славное молочко!..
- Пно-пэ-пэ!.. - сердито закричала девочка, отталкивая отъ себя серебряную ложечку съ молокомъ.
Целая ложка молока пролилась частью на ребенка, частью на мать, а Нелли сжала свои пухлые кулачонки и выжидала моментъ, чтобы поймать следующую ложку.
- Ты это что делаешь, дрянная девчонка... а?.. Опять буянить... а?.. Ахъ, какое у насъ славное молочко. Нелька, куда ты отворачиваешься?..
Ребенокъ делалъ отчаянныя усилiя, чтобы избавиться отъ гонявшейся за нимъ серебряной ложечки, и кончилъ темъ, что спряталъ облитое стерилизованнымъ молокомъ лицо на материнской груди. Затемъ губки сложились въ гримасу, и раздался самый жалобный плачъ.
- Дрянная, дрянная, я тебя не люблю!.. Ахъ, какое славное у насъ молочко!.. Мы никому его не дадимъ.
Раздался новый плачъ, еще более жалобный. Какихъ-нибудь пять ложекъ молока стоили самой отчаянной борьбы. Но необходимо было выдержать характеръ до конца съ этой маленькой эгоисткой, не хотевшей ничего знать. Пусть плачетъ, а молоко все-таки должна выпить. Плачъ сменился настоящими рыданiями, и серебряная ложечка полетела на столъ.
- Не люблю... не люблю дрянную девчонку!..
Къ довершенiю непрiятности въ дверяхъ террасы показалась Маша. Она была такая взволнованная, даже лицо покрылось красными пятнами.
- Маша, вы забыли, что я вамъ сказала?-- строго остановила ее Анна Сергеевна.
- А ежели ребенокъ надрывается, барыня? Ведь мне тоже его жаль...
Очень естественно, что она жалеетъ ребенка... Такъ и должно быть. Успокоившись, она передала хныкавшую девочку Маше. Картина сразу переменилась. Заплаканное детское личико начало улыбаться самымъ плутовскимъ образомъ.
- Родная ты моя... Тебя обижаютъ!-- шептала Маша, прижимая ребенка. - Нетъ, я тебя никому не отдамъ.
- И не отдавай... Мне не нужно такую дрянную девчонку!..
Нелли взмахивала ручонками и весело смеялась.
Но тутъ случилось нечто совершенно особенное.
II.
Первое, что бросилось въ глаза Анне Сергеевне, было лицо горничной Пари, высунувшейся въ окно кухни. Затемъ, но дальней аллее мимо дачи мелькнула тень кухарки Александры. Она тоже пробиралась въ кухню, тяжело ковыляя на ходу. Варя и Александра жили на даче рядомъ. Что-то, видимо, случилось. Время было предобеденное, когда прислуге не полагалось бегать по чужимъ дачамъ. Маша ничего не видела и спокойно гуляла съ девочкой по аллее, где была тень.
Анна Сергеевна отправилась въ кухню, чтобы разузнать, что такое случилось. Первая мысль, которая ей пришла въ голову, была холера... Ужъ не заболелъ ли кто?.. Кругомъ дачъ много, и все могло случиться. Дача у Анны Сергеевны была крошечная, состоявшая всего изъ трехъ комнатъ. Она имела бы совсемъ жалкiй видъ, если бы снаружи недочеты архитектуры не драпировались зеленью. Внутренняя обстановка тоже заставляла желать многаго, но Анна Сергеевна не претендовала на роскошь, счастливая своимъ зеленымъ уголкомъ. Она быстро прошла самую большую комнату, заменявшую гостиную и столовую, отворила дверь въ кухню и остановилась на пороге. Для нея сразу все сделалось понятнымъ. Въ кухне Аннушка, Варя и Александра столпились около какой-то женщины съ ребенкомъ на рукахъ. Въ полуотворенную дверь, выходившую на заднiй дворъ, виднелось лицо мужика Бориса. Появленiе барыни заставило всехъ обернуться.
- Машина ребеночка принесли, Анна Сергеевна,-- докладывала Варя, глядя на барыню такими серьезными глазами.
Женщины разступились, давая дорогу нежданной гостье. Первой мыслью Анны Сергеевны было то, чтобы Маша не увидала ребенка: она, конечно, взволнуется, и все это отразится на Нелличке. Но въ следующiй моментъ она устыдилась своего материнскаго эгоизма. Да и Маша наверно знаетъ, что къ ней принесутъ ребенка.
А баба стояла и смотрела на барыню какими-то овечьими глазами: настоящая овца. И одета она была скверно. Не отъ радости берутъ чужихъ-то детей на воспитанье... Наверно, эта особа заявилась съ спецiальной целью вытянуть изъ Маши какой-нибудь несчастный рубль. Впрочемъ, это враждебное чувство сейчасъ же исчезло, какъ только она взглянула на ребенка. Это была девочка такая худенькая, точно восковая. Бледное личико смотрело большими детскими глазами такъ апатично.
- Это Машинъ ребенокъ?-- спросила Анна Сергеевна, чувствуя, какъ начинаетъ краснеть.
- Да, ейный... - ответила баба. - Наказывала принести... Вотъ я и притащилась изъ Царскаго.
- Ну, а что... какъ ребенокъ?-- спросила Анна Сергеевна, чтобы сказать что-нибудь.
- Ничего, слава Богу...
Анна Сергеевна чувствовала, какъ все смотрятъ на нее и съ напряженнымъ вниманiемъ ждутъ, что она будетъ делать. Она съ решительнымъ видомъ взяла ребенка на руки и понесла его къ себе. Ее поразило, какой онъ легонькiй по сравненiю съ Нелли, а ведь этой несчастной девочке тоже семь месяцевъ. Потомъ эта мертвая покорность, съ которой маленькая гостья пошла на руки къ чужому человеку.
- Аннушка, скажите Маше... - предупредила Анна Сергеевна уже въ дверяхъ.
Ей вдругъ сделалось и тяжело, и совестно, и обидно, а "Машинъ ребенокъ" разсматривалъ ее съ пристальнымъ вниманiемъ, сосредоточенно и спокойно, какъ могутъ смотреть только большiе люди. Къ это время Аннушка стрелой обежала дачу и нашла Машу.
- Машенька, голубушка, ведь твоего ребеночка принесли изъ Царскаго... Худенькiй такой, настоящiй заморышекъ. Все его жалеютъ: и Варя и Александра... Барыня его унесла.
У Маши конвульсивно передернуло губы, но она храбро направилась къ даче. Будешь заморышекъ, когда на соске выкармливаютъ... Тоже легко сказать. Можетъ, и молочка не дадутъ, а только знаютъ деньги брать. Известное положенiе... А ведь все жалованье на ребенка уходитъ: самой-то расколотаго гроша не останется.
Они встретились на террасе. Изъ кухни наблюдали эту сцену три пары жадныхъ глазъ.
- Вотъ твоя мама... - говорила Анна Сергеевна, поднося ребенка Маше. - А какъ ее зовутъ, Маша, твою девочку?
не произвели никакого впечатленiя. Ребенокъ смотрелъ на всехъ съ прежнимъ равнодушiемъ, а у матери его заняли больше всего стеклянныя бусы.
- Матери-то не узнала девчонка... - несся изъ окна кухни сдержанный шопотъ. - Каково это матери-то! Тоже ведь своя кровь...
Анна Сергеевна переживала крайне тяжелое настроенiе. О, она отлично понимала, что должна была теперь чувствовать Маша... Я несчастный ребенокъ просто мучилъ ее, какъ тень какого-то возмездiя. Да ведь это ока, Анна Сергеевна, отняла у него мать для своей Нелли. Весь этотъ восковой ребенокъ одинъ немой укоръ... Была какая-то стихiйная несправедливость, та особенная жестокость, когда въ сущности никто не виноватъ.
Эта тяжелая сцена увеличилась еще темъ, что Нелли сначала съ любопытствомъ разсматривай маленькую гостью, а потомъ разразилась отчаяннымъ плачемъ; Анна Сергеевна взяла ее на руки, но это ее не успокоило, она тянулась къ кормилице и смотрела на маленькую соперницу потемневшими злыми глазами. Это была настоящая детская ревность. Маша окончательно растерялась: ей было жаль и своей девочки и Нелли. Сцена закончилась темъ, что Нелли очутилась опять на рукахъ у кормилицы, а Наташа перешла къ Анне Сергеевне.
- Ахъ, ты, дрянная девчонка!-- журила Анна Сергеевна свою Нелли. - Вотъ смотри, какая умная девочка... Она совсемъ не плачетъ и молоко пьетъ.
У Маши давно глаза были полны слезъ. Она старалась не смотреть на барыню и только прижимала Нелли крепко къ себе, точно это движенiе заглушало въ ней внутреннюю боль. Ее больше всего смущала разница въ весе двухъ девочекъ. Наташа точно пуховая, пожалуй, и десяти фунтовъ не будетъ. Съ другой стороны, ее трогала ревность Нелли.
Вся сцена происходила въ саду, залитомъ яркимъ солнцемъ. Жаръ уже начиналъ заметно спадать, и по дорожке мимо садика мелькали фигуры гулявшихъ дачниковъ.
"Скоро пять часовъ: обедъ,-- мелькнула въ голове Анны Сергеевны спасительная мысль: въ пять часовъ прiезжалъ изъ Петербурга мужъ. - Что я тутъ буду делать одна съ этими бабами..."
Обычная решимость ее оставила, и Анна Сергеевна съ тоской посмотрела на дорожку, но которой обыкновенно приходилъ мужъ.
Какихъ-нибудь полчаса ожиданiя показались Анне Сергеевне целой вечностью. Въ это время успели маленькую гостью накормить стерилизованнымъ молокомъ, она пила его съ жадностью. Затемъ Анна Сергеевна подарила ей лучшую куклу Нелли и костяное кольцо. Нелли опять протестовала и угрожающе тянулась къ сопернице, чтобы отнять у нея свои игрушки
Наконецъ пришелъ мужъ. Это былъ средняго роста белокурый господинъ съ недовольнымъ лицомъ. Изъ города онъ возвращался каждый разъ такой усталый. Къ происшествiю, которое такъ измучило Анну Сергеевну, онъ отнесся совершенно равнодушно и, пожимая плечами, проговорилъ:
- Ну, что же тутъ особеннаго: у всехъ кормилицъ должны бытъ дети, иначе оне не могли бы быть кормилицами.
Анна Сергеевна ничего не возражала, чтобы не тратить словъ. Ей было обидно только то, что мужъ по своей натуре совсемъ не злой человекъ, а говоритъ такъ потому, что усталъ... Его раздражалъ ея взволнованный видъ, а ему хотелось отдохнуть.
- Маша, унесите девочку въ кухню,-- сказала Анна Сергеевна, смущаясь и подбирая слова: - Нелли пора спать.
Нелли съ удовольствiемъ перешла на руки къ отцу, котораго очень любила, а Маша, подхвативъ свою девочку привычнымъ движенiемъ, тороаливо понесла ее въ кухню. Затемъ она такъ же быстро вернулась назадъ, опять съ красными глазами отъ только-что вытертыхъ слезъ, взяла Нелли и понесла ее въ детскую. Анна Сергеевна легонько вздохнула, провожая глазами мамку,-- ведь она такая славная, эта Маша, услужливая, скромная и веселая, а характеръ для кормилицы, прежде всего.
Анпушка подала обедъ, причемъ супъ оказался мутнымъ. Мужъ попробовалъ две ложки и сморщился.
- Ей нужно отказать, этой Аннушке,-- заметилъ онъ, напрасно стараясь сдержать раздраженiе. - Скоро она будетъ кормить насъ помоями...
- Нельзя же всемъ отказать, Павелъ Владимирычъ... - ответила Анна Сергеевна, тоже сдерживая накоплявшееся раздраженiе.
- Разве я сказалъ всемъ? Отчего ты не ешь?
- Такъ... Я недавно завтракала. Вообще у меня плохой аппетитъ...
Онъ понималъ, что ее разстроило это появленiе Машинаго ребенка, и разсердился на Машу. Для чего еще эта комедiя? Разъ пошла въ кормилицы, такъ нужно разстаться съ разными нежностями. Конечно, ей непрiятно, но ведь и имъ нетъ никакого удовольствiя... Вообще, чортъ знаетъ, что такое! А тутъ еще въ ушахъ стоитъ грохотъ столичныхъ улицъ и не успело еще улечься гнетущее впечатленiе поездки въ душномъ вагоне. Дома, кажется, всякiй имеетъ право отдохнуть, а тутъ целая исторiя... Не угодно ли порадоваться?..
Анна Сергеевна чувствовала эти мысли, но ее занимало больше всего то, что теперь делается тамъ, въ кухне. Унесли ребенка или нетъ? Догадалась Аннушка накормить эту бабу, которая принесла ребенка? Итти изъ-за обеда въ кухню Анна Сергеевна не решилась, чтобы не волновать напрасно мужа - онъ этого не выносилъ вообще.
дня на два и т. д. Павелъ Владимировичъ къ концу обеда забылъ о происшествiи и обычнымъ тономъ человека, усвоившаго солидныя привычки, проговорилъ:
- А я, Анюта, немного того...
- Спать?..
- Усталъ... Я ночью опять работалъ.
Онъ потянулся, лениво зевнулъ и сонно побрелъ къ себе въ комнату.
Анна Сергеевна была и рада, что мужъ убрался наконецъ къ себе, а съ другой стороны, ее огорчало его полное равнодушiе. Точно чужой человекъ - нетъ, хуже чужого.
Соседи, должно-быть, тоже кончили обедъ, потому что въ саду опять промелькнула горничная Варя: она летела еще разъ взглянуть на Машинаго ребенка, на Машу и на барыню, чтобы запастись матерiаломъ для разговоровъ на целую неделю. Въ детской тихо. Маша наверно въ кухне. Зачемъ Павелъ Владимировичъ такъ безсовестно спить после обеда? А разве она не устала, не измучилась, не настрадалась?.. Какiе ужасные эгоисты эти мужчины... Чтобы успокоиться, Анна Сергеевна прошлась несколько разъ по своему садику, въ которомъ уже начинала накопляться вечерняя прохлада и отъ деревьевъ потянулись косыя длинныя тени.
А въ кухне въ это время происходила самая оживленная сцена. Ребенокъ переходилъ съ рукъ на руки, возбуждая общее участiе, советы и мненiя. Кухарка Александра, какъ имевшая уже несколько человекъ детей, держала себя очень авторитетно.
- Не выживетъ... - решила она, взвешивая ребенка на руке.
Принесшая ребенка баба заспорила съ ней, какъ еще большая спецiалистка. Слава Богу, не перваго выкармливаетъ... Съ господскими детьми тоже ровнять нельзя. Разве у матери-то лучше бы былъ?..
- Не выживетъ... - настаивала Александра, качая головой. - Который живущiй, тотъ вотъ какъ должонъ реветь. Святыхъ вонъ унеси... Это ужъ завсегда такъ. А вотъ этакiй-то тихонькiй, какъ цыпленокъ: завернулъ головку подъ крылышко и готовъ.
- О чемъ ему реветь, ежели онъ здоровъ?-- спорила баба и кончила темъ, что обиделась. - Надоело мне пустыя-то слова слушать...
Аннушка и горничная Паря не вступали въ разговоръ, потому что состояли еще "на девичьемъ положенiи". Маша молчала, стараясь не расплакаться: господа не любятъ, когда мамки безпокоятъ себя. Ей было даже прiятно, что все ее жалеютъ. А что же она поделаетъ, если ребенокъ и умретъ? Свое жалованье она все отдаетъ на него: не кожу съ себя снять.
- Барыне-то тоже совестно... - шопотомъ заметила Александра, выглядывая въ окно. - Даве вся даже въ лице переменилась. Добрая и умная барыня, и ученая, а совесть-то не спрячешь.
Маша вспомнила про барыню и начала торопить бабу, чтобы она уходила домой.
- Въ воскресенье ужо прiеду сама... - говорила она, закутывая ребенка въ одеяльце. - Можетъ, и денегъ привезу, а теперь вотъ пока рубль возьми.
Когда ребенка унесли, Маша отыскала барыню въ саду и проговорила съ напускной безсердечностью:
- Проводила гостью...
- Разве тебе ея не жалъ, Маша?
- Где же всехъ пережалеешь, барыня? Да и не я одна кормилка на беломъ свете...
Анне Сергеевне не понравился этотъ деланный тонъ, хотя въ глубине души и шевелилось предательски-радостное чувство, что приговореннаго къ смерти ребенка наконецъ унесли и ея пытка кончилась.
III.
Наступила ночь. На дачахъ засветились красные огоньки. Пахло свежей травой. Надъ болотцемъ заходилъ белесоватой дымкой туманъ. Где-то скрипелъ коростель, въ парке куковала сирота-кукушка; на одной изъ дачъ молодой женскiй голосъ неумело пробовалъ первыя строфы моднаго романса. Изредка въ воздухе звенящей нотой поднимался стонъ какой-то большой медной трубы, игравшей въ Павловскомъ вокзале. Павелъ Владимировичъ ничего не чувствовалъ, и не слышалъ, погрузившись въ свои деловыя бумаги. Работа была срочная, и ее нужно было кончить ночью. Онъ съ какимъ-то ожесточенiемъ бросалъ костяжки счетовъ, закусывалъ губы и морщилъ лобъ. Вдругъ до его слуха донеслось легкое всхлипыванiе... Кто бы могъ плакать? Нелли спитъ, Маша тоже... Онъ прислушался: изъ комнаты жены донеслись новыя сдержанныя рыданiя.
"Ахъ, опять эти нервы!" - подумалъ онъ, съ ожесточенiемъ бросая работу.
Анна Сергеевна сидела у открытаго въ садъ окна и потихоньку плакала, какъ плачутъ маленькiя дети.
- Нюта, что съ тобой? Ты больна?..
Онъ хотелъ ее обнять, но она отстранила его руку.
- Это несправедливо! Это жестоко... это... этому нетъ названiя,-- прошептала она въ ответъ.
- Да, опять... Ты это говоришь такимъ тономъ, точно она виновата въ чемъ-то.
Онъ прошелся по комнате, придумывая, что бы такое сказать въ утешенiе нервничавшей жене. О, эти всесильныя женскiя слезы... Въ самомъ деле, что бы сказать ей такое?..
- Анюта, необходимо смотреть на вещи трезво...
- Именно?..
- Этимъ путемъ можно оправдать решительно все, всякую несправедливость.
- И что же, наука это предвидела: законъ Мальтуса, напримеръ... борьба за существованiе Дарвина... Все это печально, но все это будетъ существовать, когда и насъ съ тобой не будетъ.
- Все это слова... слова... слова... И самое скверное то, что ты и самъ имъ не веришь.
- Я? Нетъ, ужъ я-то, кажется, верю въ науку... Наконецъ разсудимъ такъ: если бы у тебя не были разстроены нервы, разве ты взяла бы кормилицу? Чемъ же виновата ты или я..
Онъ только развелъ руками, постоялъ посреди комнаты и скромно удалился къ своему рабочему столу. А она опять сидела у окна, переживая свое грустное настроенiе. Восковой ребенокъ не шелъ у нея съ ума... Неужели онъ долженъ умереть только потому, чтобы Нелли была здорова, весела и выросла большой? Ведь это ужасно... Да, ужасно. Такъ нельзя жить. Это зверство. Ни одно животное такъ не делаетъ, кроме кукушки. А какъ скверно, когда начинаешь чувствовать приближенiе нервнаго припадка: трудно глотать слюну, въ затылке тяжесть, совершенно особенное ощущенiе въ горле, точно кто начинаетъ душить, вообще - скверно. А потомъ начнетъ ломить надбровныя дуги, явится острая боль въ личныхъ мускулахъ... Въ результате несколько безсонныхъ ночей и чувство апатiи. Вотъ такимъ людямъ не следуетъ совсемъ жить на свете, а темъ более оставлять после себя разслабленное, нервное потомство. Неужели и Нелли будетъ такой же нервной дрянью?.. Если не можешь кормить детей сама, то не следуетъ выходить и замужъ.
А сколько кормилицъ въ одномъ Петербурге?-- съ ужасомъ думала Анна Сергеевна. - И какъ все привыкли къ этому, точно такъ и должно быть... А между темъ за каждой такой кормилицей стоитъ тень брошеннаго на произволъ судьбы ребенка. Нетъ, страшно даже подумать... И самое скверное то, что мы такъ срослись съ этимъ зломъ, что оно уже никого не поражаетъ.
Въ результате - тысячи брошенныхъ детей, тысячи маленькихъ жертвъ, тысячи восковыхъ теней... Позвольте, Машинъ ребенокъ ужасно походитъ на одного изъ техъ восковыхъ манекеновъ, какихъ показываютъ въ разныхъ балаганахъ: что-то такое застывшее, остановившееся, безжизненное. И, вероятно, все эти дети такiя же. Вотъ и у Аннушки и у Вари они будутъ, какъ были у Александры... Вотъ секретъ того жалостливаго участiя, съ какимъ вся эта петербургская прислуга отнеслась къ Машину ребенку,-- въ немъ они видели свою собственную судьбу. Кстати, что они подумали о ней и о всехъ другихъ барыняхъ, въ жертву которыхъ приносятся эти мамкины дети? Анна Сергеевна почувствовала, что опять краснеетъ, несмотря на окружавшую ее темноту... Какъ она смешна со своимъ стерилизованнымъ молокомъ м своимъ материнскимъ эгоизмомъ, когда тутъ же рядомъ творится величайшее зло! Ей сделалось совестно, что она считала себя совсемъ порядочной женщиной и могла быть счастлива за счетъ восковой детской тени. Поймите же, что это правда, простая, ясная, какъ день, правда... И она, Анна Сергеевна, могла быть спокойна?.. И Павелъ Владимирычъ тоже спокоенъ... Наука, прогрессъ, культура, умныя слова - какъ немного нужно, чтобы закрыть себе глаза на самое ужасное изъ всехъ золъ.
Анне Сергеевне сделалось страшно. Это былъ тотъ безпредметный страхъ, который виситъ въ воздухе. Съ ней это случалось и раньше... Страшно такъ жить. Ведь должно же быть возмездiе за зло, известная кара, та равнодействующая, которая приводитъ къ одному знаменателю разрозненныя явленiя жизни. Она уже чувствовала эту кару въ самой себе... тамъ въ глубине души, где мучительно ныло то, что принято называть совестью. Ахъ, какъ страшно...
- Нюта... Нюточка, успокойся!..
- Ведь и у Маши тоже есть нервы... нетъ, ужасно! Ведь она все время думаетъ о своемъ ребенке и мучится...
- Да... гм... т. -е. у нихъ, у этихъ простыхъ женщинъ, все иначе.
Она села на кровати и смотрела кругомъ такими испуганными, округлившимися глазами. А какъ болитъ затылокъ, точно тамъ налитъ свинецъ... потомъ это терпкое ощущенiе чего-то металлически-вяжущаго на языке, подергиванье и гнетущее чувство вообще. Умереть бы сейчасъ, только бы не испытывать этихъ мукъ. И все это результатъ испорченной культуры, изнеженности, привилегированной обстановки, нездоровыхъ удовольствiй, разсчитанныхъ на приподнятые нервы, глупыхъ костюмовъ, пищи и всей суммы условiй, какими окружена жизнь известнаго круга людей.
- Поль, когда Нелличка будетъ большая, у нея будутъ свои дети... Но она будетъ такой же нервной, какъ и мы съ тобой, и будетъ нанимать тоже кормилицъ Ты только подумай: Нелличка еще крошка, инфузорiя, а где-то тамъ въ пространстве уже зреетъ неизбежное зло... тамъ витаютъ уже детскiя тени... Эти несчастныя восковыя дети еще не родились, а они уже приговорены къ смерти. И какой эгоизмъ... Какъ давеча Нелли гнала эту несчастную девочку отъ матери.... А та смотритъ спокойно-спокойно! Если бы она понимала все и могла сказать намъ всю правду: вы - мои убiйцы...
Навелъ Владимировичъ сделалъ движенiе, но Анна Сергеевна не дала ему говорить.
- Маша тутъ ни при чемъ... Маша выкупаетъ свою вину своимъ молчаливымъ горемъ. Она старается делать веселое лицо, когда на душе камень... Ведь господа не любятъ, чтобы мамки ходили съ заплаканными глазами... Наконецъ Маша глупа...
- А я что говорю? Именно, нельзя... И какое зверство... Ты посмотри, какими шутихами одеваютъ кормилицъ: стеклянныя грошовыя бусы, мишурные позументы, кокошники.... за ними ухаживаютъ, откармливаютъ, возятъ на прогулку въ коляскахъ и каретахъ... Ведь это ужасный маскарадъ!.. Да, ужасный, потому что онъ делается за счетъ вотъ этихъ восковыхъ детей, за счетъ ихъ здоровья и жизни... Вонъ у нашего соседа вдовца у первой кормилицы умеръ ребенокъ и у второй тоже. Никакая статистика не высчитаетъ всего зла... Да говори же ты что-нибудь! У меня голова идетъ кругомъ... Ну, что ты молчишь?..
Что же онъ могъ сказать, онъ, интеллигентный человекъ? Конечно, Нюта была права... Ведь она такая умница, такая добрая. Хотя, конечно, есть такiя проклятыя безвыходныя положенiя...
- Да говори же! Говори...
- Хорошо. Изволь... Представь себе такую комбинацiю: тонутъ твои отецъ и мать, а твои силы позволяютъ спасти только одного. Разве здесь возможенъ какой-нибудь разумный выборъ? Есть такiя проклятыя положенiя, да. Гм...
- Да ведь Нелличка большая, и ей одной недостаетъ Машина молока. Въ переводе это значитъ, чтобы голодали два ребенка. Вообще, фантазiя. Ведь ты не виновата, что сама не можешь кормить?.. Это не прихоть, не леность, не расчетъ на свое спокойствiе, а жестокая необходимость.
Анна Сергеевна измучилась, устала и лежала съ закрытыми глазами. А онъ ждалъ наступленiя утра, дневного света, который одинъ приносилъ спокойствiе... Хорошо еще, что летняя ночь коротка. Вонъ ужъ туманъ начинаетъ подниматься надъ болотомъ, а въ парке проснулись грачи. Онъ любовался на дремавшую жену. Какая у нея красивая головка, какое интеллигентное лицо, и какъ красива головка на белой подушке! Где-то пропелъ отчаяннымъ голосомъ петухъ... А тамъ на столе ждетъ срочная работа. Придется, видно, не спать... Ну, да это ничего. Можно будетъ соснуть после обеда.
Убедившись, что жена наконецъ задремала, Павелъ Владимировичъ на цыпочкахъ, осторожно, направился къ своей работе, но въ дверяхъ остановился, точно вкопанный. Что означаетъ это приподнятое нервное настроенiе, эти слезы и бредъ съ открытыми глазами? Онъ пожевалъ губами, потеръ лобъ и только развелъ руками: очевидно, дело шло о второмъ номере Неллички.
Мужикъ Борисъ просыпался рано. Ему нужно было привезти воды, подмести дорожки въ дачныхъ садикахъ, все прибрать, однимъ словомъ, работы достаточно. Онъ всегда находился въ это время въ очень дурномъ настроенiи и вечно что-то ворчалъ себе подъ носъ. А тутъ еще вспомнилъ про помойную яму: уестъ барыня. Вотъ навязалась-то... Онъ отправился первымъ деломъ именно къ этой яме осмотреть, все ли въ порядке. Все доски вымазаны дегтемъ, известка высыпана - близко подойти нельзя.
Онъ вынесъ изъ сарая ведерко съ дегтемъ, постоялъ, почесалъ свободной рукой затылокъ и съ какимъ-то ожесточенiемъ принялся мазать дегтемъ траву.
- Борисъ, да ты никакъ съ ума сошелъ?-- окликнулъ его голосъ кухарки Александры. - Чего дурака-то валяешь...
- А пусть... Доведутъ живого человека!..
- Господа? едятъ?.. Не они хлебъ едятъ, а ихъ хлебъ естъ...
1892.