Бумажный тигр

Бумажный тигръ.

Передовая статья "Пропадинскаго Эхо" начиналась такъ: "Наконецъ, "министерство" Порфирiя Уткина пало... Мы уже пятнадцать летъ предсказывали это событiе. Иначе и быть не могло. Восторжествовала крайняя левая. Лучшiе элементы нашего городского самоуправленiя, наконецъ, пришли къ сознанiю, что старый режимъ долженъ былъ пасть. Давно пора намъ освободиться отъ ига капиталистовъ. Довольно! Света, больше света, какъ сказалъ умирающiй Гете. Мы слишкомъ долго терпели, чтобы иметь право радоваться. Мы завоевали свое право быть самими собой, а не прислужниками капиталистическаго феодализма. Еще разъ: довольно!" и т. д. Статья заканчивалась довольно крикливо, фразой: Le roi est mort - vive le roi! Въ этой французской поговорке скрытъ былъ самымъ деликатнымъ образомъ намекъ на то, что вместо Порфирiя Уткина въ городскiе головы будетъ избранъ Савва Митюрниковъ.

- Интересно, что теперь будетъ делать Порфишка,-- думалъ вслухъ Арсенiй Павлычъ Хлоповъ, просматривая утромъ только что выпущенный изъ редакцiи свежiй номеръ газеты, отъ котораго еще пахло непросохшей типографской краской - Да, интересно... очень.

Небольшого роста, худенькiй, съ желчнымъ лицомъ и сильной проседью въ окладистой бороде, Хлоповъ казался какимъ-то фальшивымъ, вернее сказать - поддельнымъ человекомъ. Напримеръ, великолепная борода совершенно не шла къ его маленькой фигурке и казалось, что она была повешена на него въ качестве грима. Еще больше не шелъ къ нему его густой, низкiй басъ, и когда онъ говорилъ, можно было подумать, что за него говорилъ кто-то другой, какъ за ярмарочнаго манекена. И самая старость - ему было за пятьдесятъ - казалась неестественной, потому что онъ старился какъ-то особенно, не весь сразу, какъ старятся другiе, а частями, причемъ эти части имели различный возрастъ - голосъ сильный и мужественный, походка стариковская, а глаза совсемъ молодые, хотя онъ и носилъ очки съ двадцати летъ.

- Да, что будетъ теперь делать Порфишка?-- продолжалъ думать вслухъ Арсенiй Павлычъ, еще разъ пробегая свою передовицу.

Старикъ волновался целый день и не могъ дождаться вечера, когда по обыкновенiю уходилъ въ клубъ. Жилъ онъ старымъ холостякомъ, хотя и былъ когда-то женатъ, но давно развелся съ женой и всего больше дорожилъ своей холостой свободой. У него была всего одна комната, а остальное помещенiе въ двухъ-этажномъ домике было занято - нижнiй этажъ типографiей, а второй редакцiей и конторой. Обыкновенно въ редакцiи целый день толкался народъ, а сегодня никого, исключая секретаря Ивана Ефимыча да глухого старика экспедитора. Правда, забегалъ на минутку хроникеръ Мурашинцевъ, но ничего особеннаго не принесъ.

- Ну, что говорятъ о моей передовице въ городе?-- спросилъ Арсенiй Павлычъ.

- Ахъ, да... - спохватился Мурашинцевъ. - Произвела громадную сенсацiю... Въ общественномъ банке все такъ и ахнули... въ гостиномъ дворе газету такъ и рвутъ... Встретилъ адвоката Миловидова - только улыбается.

Хлоповъ нахмурился, потому что Мурашинцевъ имелъ дурную привычку врать.

Около трехъ часовъ проехалъ мимо редакцiи докторъ Селезневъ и, увидевъ въ окне Арсенiя Павлыча, "сделалъ ему ручкой". Отчего этотъ добродушный толстякъ не заехалъ? Раньше онъ завертывалъ. Это даже немного смутило Хлопова, хотя докторъ и не принадлежалъ ни къ одной изъ городскихъ партiй и ко всему на свете относился исключительно "съ медицинской точки зренiя".

Вообще, Хлоповъ волновался и считалъ себя въ праве волноваться, потому что ведь даже самый дурацкiй камень, брошенный въ реку, оставляетъ после себя рядъ водяныхъ круговъ. А тутъ решительно ничего, полный нуль... Онъ даже припомнилъ стихи, которые училъ летъ сорокъ назадъ: "Реветъ ли зверь въ лесу глухомъ, поетъ-ли дева за холмомъ", и т. д. Вместо заключительнаго слова "поэтъ" онъ поставилъ другое: редакторъ провинцiальной газеты.

Надъ провинцiальнымъ городомъ Пропадинскомъ сумерки спускались какъ-то раньше, чемъ надъ другими россiйскими градами и весями. Такъ, по крайней мере, казалось Хлопову, хотя онъ и любилъ именно эти сумерки, нагонявшiя какую-то особенную волчью дремоту. Ведь темнота - спецiально волчья стихiя, и редакторъ провинцiальной газеты находилъ въ этомъ сравненiи некоторую аналогiю. Конечно и онъ тоже волкъ, старый газетный волкъ... Именно въ такiя сумерки онъ любилъ выйти на крутой берегъ Волги, по которому раскинулся городъ, и погулять безъ всякой цели. Сейчасъ стояло такъ называемое раззимье, падалъ рыхлый снежокъ и сейчасъ-же таялъ. Могучая река, скованная аршиннымъ льдомъ, спала глубокимъ, мертвымъ сномъ. На пристаняхъ еще не видно было движенiя. Въ сумрачной мгле смутно обрисовывались неясные силуэты зимовавшихъ въ затоне пароходовъ, баржъ и разнаго типа барокъ. Этотъ могучiй покой нравился Арсенiю Павлычу, какъ символъ скованной силы. Она, эта стихiйная сила, вотъ тутъ, подъ этимъ льдомъ продолжаетъ свою вечную работу и ждетъ только весенняго яркаго солнца, чтобы проснуться... Чувствовалось какое-то раздумье и неясныя грёзы.

Именно въ такiя сумерки Хлоповъ вышелъ на берегъ Волги, чтобы пройти въ общественный клубъ, хотя и приходилось делать значительный крюкъ. Онъ работалъ въ своей редакцiи до пяти часовъ утра и поэтому просыпался поздно. Дома у него не было даже кухарки, и позднiй завтракъ состоялъ изъ двухъ яицъ. Позднiй редакторскiй обедъ происходилъ уже въ клубе, где Хлоповъ обедалъ около двадцати летъ. Онъ любилъ свой провинцiальный клубъ, какъ общественное учрежденiе, где всегда можно было встретить нужныхъ людей. Кроме того, клубъ - учрежденiе до известной степени иностранное, и это нравилось Арсенiю Павлычу. Все общественные деятели въ Англiи, напримеръ, имеютъ свой клубъ, и Пропадинскъ въ этомъ отношенiи не отставалъ отъ западно-европейской культуры. Арсенiй Павлычъ привыкъ "обосновывать" каждый свой шагъ. Если онъ шелъ въ клубъ, то общественные деятели въ Англiи и Францiи отдыхаютъ тоже въ "своихъ клубахъ". Если после обеда онъ садился поиграть въ карты, то ведь играли въ карты и Белинскiй, и Некрасовъ, и Салтыковъ. И т. д.

Клубъ помещался въ старомъ одноэтажномъ барскомъ доме, стоявшемъ на юру. Летомъ съ террасы клуба видна была Волга верстъ на десять, и прiятно было смотреть, какъ по ней вечно ползли пароходы, расшивы, плоты изъ бревенъ и стояли мелкiя лодченки, точно мухи на стекле.

Подходя къ своему клубу, Арсенiй Павлычъ еще разъ подумалъ:

- А что теперь будетъ делать Порфишка? 

Швейцаръ Акимъ всегда стоялъ въ дверяхъ и встречалъ обычныхъ клубныхъ гостей. Клубные завсегдатаи появлялись въ свои часы. Первымъ приходилъ членъ суда Коростелевъ и сиделъ въ журнальной, где привыкъ просматривать новую почту. Потомъ приходилъ отставной старичокъ полковникъ Малiевъ, потомъ старшiй нотарiусъ Гавриловъ, потомъ инспекторъ реальнаго училища Гололобовъ, потомъ городской архитекторъ Чебашевъ, потомъ секретарь духовной консисторiи Богоявленскiй, потомъ учитель женской гимназiи Крохалевъ и т. д. У каждаго изъ раннихъ гостей былъ свой часъ. Дальше публика набиралась уже случайная. Хлоповъ всегда приходилъ ровно въ девять часовъ, какъ было и сегодня.

Акимъ снялъ съ него меховое польто и проговорилъ:

- Читали-съ, Арсенiй Павлычъ, какъ вы Порфира Порфирыча разделали...

- Помилуйте-съ, какъ же-съ...

Оглянувшись, Акимъ прибавилъ шопотомъ:

- Они уже здесь... Сидятъ-съ въ буфете-съ.

- Ну, это мне решительно все равно, где они ни сидятъ,-- сурово ответилъ Хлоповъ, вытирая запотевшiя очки.

- Можно сказать-съ, Арсенiй Павлычъ, изуважали Порфишку вполне-съ...

Хлопову не понравился развязный тонъ швейцара Акима, хотя это и былъ самый аккуратный читатель "Пропадинскаго Эхо".

Арсенiй Павлычъ поднялся во второй этажъ и по пути прочиталъ аншлагъ, что сегодня - четвергъ - обычный семейный вечеръ съ танцами. Онъ прошелъ прямо въ столовую, где его уже ждалъ буфетный человекъ Арсенiй, докладывавшiй меню ужина:

- Супъ нотафю... антрекотъ... суфле...

Этотъ Арсенiй, разбитной ярославецъ съ рябымъ лицомъ, всегда подавалъ Хлопову и зналъ его вкусъ, почему и прибавилъ:

- Есть биштексъ по гамбурски, Арсенiй Павлычъ...

Хлоповъ вошелъ въ столовую, какъ къ себе домой, и занялъ свое место въ конце стола. Когда онъ поднялъ глаза чтобы заказать что-то, то прежде всего увиделъ сидевшаго на другомъ конце стола сверженнаго городского голову Уткина. Это былъ средняго роста пожилой человекъ съ интеллигентной наружностью и жгучими черными глазами. Онъ смотрелъ на Хлопова въ упоръ и улыбался. Хлоповъ невольно смутился. Человекъ, котораго онъ такъ едко сегодня обругалъ, сиделъ противъ него и имелъ наглость еще улыбаться. Бываютъ такiя нелепыя и глупыя положенiя даже въ Пропадинске...

Бываютъ такiя встречи, когда одинъ видъ человека вызываетъ целую вереницу самыхъ бурныхъ воспоминанiй. Ну, что такое купецъ Уткинъ, у котораго была хлебная торговля на Волге и собственный пароходъ "Коля"? А между темъ, нужно было затратить целыхъ пятнадцать летъ, чтобы его свергнуть съ министерскаго поста... Боже мой, какъ Арсенiй Павлычъ ненавиделъ его, не его лично, а какъ представителя народившагося волжскаго капиталистическаго феодализма! Какой-то Уткинъ и вдругъ целыхъ пятнадцать летъ занимаетъ постъ представителя городского самоуправленiя. Что вы тамъ ни говорите, а городской голова, да особенно въ уездномъ городе, persona grata. За нимъ тянулись другiе капиталисты, подслуживающiе купеческой мошне адвокаты, и дело вершилось. Въ собственномъ смысле интеллигенцiя, "безземельная и безлошадная", конечно, игнорировалась купеческо-адвокатскимъ режимомъ, а дворянскiй элементъ въ составе городского самоуправленiя являлся какой-то обветшалой декорацiей. И вотъ этотъ купецъ Уткинъ, излюбленный городской человекъ, теперь сиделъ передъ Арсенiемъ Павлычемъ и улыбался.

- Прикажете биштексъ по гамбурски?-- спрашивалъ клубный человекъ Арсенiй.

- Да, по гамбургски.

Арсенiй Павлычъ съелъ клубный супъ, потомъ перешелъ на "биштексъ" и все время чувствовалъ на себе пристальный взглядъ свергнутаго Порфишки. Это его волновало, и онъ спросилъ полбутылки какого-то краснаго вина. Когда онъ налилъ стаканъ, Порфишка Уткинъ поднялся съ своего места и подошелъ къ нему съ своимъ стаканомъ вина.

- Арсенiй Павлычъ, позвольте выпить за ваше здоровье,-- проговорилъ онъ прiятнымъ мягкимъ баритономъ. - Видите ли, вы меня преследовали целыхъ пятнадцать леть, а я васъ уважаю... Да, уважаю! Раньше мы взаимно избегали встречъ, а сейчасъ, право, можемъ пожелать другъ другу всего лучшаго. Право ведь намъ, Арсенiй Павлычъ, сейчасъ решительно нечего делить...

Хлоповъ несколько растерялся и чокнулся съ павшимъ городскимъ головой почти машинально. Близко онъ его совсемъ не зналъ и виделъ хорошенько въ первый разъ.

- Я понимаю, Арсенiй Павлычъ, что вамъ, можетъ быть, непрiятно встретиться со мной... - продолжалъ Уткинъ. - Но это только печальное недоразуменiе... Будемте говорить обо мне, какъ о человеке конченомъ. Ведь я понимаю немножко и кое-что...

Отхлебнувъ изъ своего стакана, Уткинъ прибавилъ:

- Именно? Что вы хотите сказать?

- Что я хочу сказать?.. Да... А сказать можно, охъ! какъ много, Арсенiй Павлычъ... Вотъ вы про меня говорили целыхъ пятнадцать летъ. Вы-то говорили, а я-то молчалъ... И, какъ видите, ничуть не обижаюсь. И многое правильно говорили, а только одного никакъ не могли понять: что такое есть купецъ Уткинъ?

- Кажется, тутъ и понимать нечего...

- А вотъ и нетъ, Арсенiй Павлычъ. И меня даже это весьма удивляетъ съ вашей стороны... Теперь дело прошлое, и я могу поговорить съ вами по душе.

Онъ совсемъ близко придвинулся къ Хлопову, такъ что заделъ его коленкой, и продолжалъ уже другимъ тономъ:

- Нужно сказать, что я васъ всегда любилъ и уважалъ... да. Вы по своей части человекъ вполне правильный, а только... Однимъ словомъ, вы никогда не понимали купца Уткина. Городской голова, городское самоуправленiе... хе-хе!.. Это слова-съ, а по настоящему городская дума это пасть, и у каждаго зуба свое место... За моей-то спиной пряталось и купечество, и господа адвокаты, и понимающiе люди изъ дворянства, а я-то изображаю изъ себя персону. Кукла тряпичная, и больше ничего... И вы, Арсенiй Павлычъ, целыхъ пятнадцать летъ эту самую тряпичную куклу со всего плеча по голове лупите... Со стороны-то, ей Богу, даже смешно выходило.

- Даже, вероятно, очень смешно...

- Ну, не будемъ объ этомъ говорить. Дело прошлое, а кто старое помянетъ - тому глазъ вонъ. Есть и еще одна смешная штучка, Арсенiй Павлычъ... Вы думаете, что мы не понимаемъ, куда вы гнете? Очень даже хорошо понимаемъ: вы хотите посадить въ головы Савву Егорыча Митюрникова?

- Да...

- Очень хорошо-съ... Изъ молодыхъ, да раннiй! Да-съ... А я вамъ скажу, Арсенiй Павлычъ, такъ скажу, любя, именно, какъ бы вы не вспомнили Порфишку... Ведь вы меня такъ называли. Я не обижаюсь... Даже весьма вспомните Порфишку, а почему - не скажу. 

Уткинъ посиделъ, выпилъ полбутылки краснаго вина и ушелъ. Хлоповъ остался въ довольно странномъ настроенiи. Его поразило спокойное настроенiе недавняго врага, а главное - его недомолвки и намеки. Что хотелъ сказать этотъ свергнутый человекъ?

Арсенiю Павлычу сегодня вся клубная обстановка показалась какъ-то особенно гадкой. Онъ возненавиделъ и буфетчика Ивана Павлыча, и клубнаго лакея Арсенiя, и бифштексъ по гамбургски и все, все. Въ столовую приходили и уходили обычные клубные завсегдатаи. Докторъ Селезневъ, разжиревшiй преждевременно субъектъ, спросилъ свою неизменную порцiю осетрины "по-русски", потомъ приковылялъ смотритель тюремнаго замка Гагинъ, потомъ петушкомъ забежалъ новенькiй присяжный поверенный Альскiй, мрачно вошелъ учитель греческаго языка Герундiевъ и спросилъ бутылку пива и т. д., и т. д. Набиралась все своя публика, и каждый считалъ своимъ долгомъ сказать несколько словъ о "Пропадинскомъ Эхо".

- А что, мы повинтимъ сегодня?-- спрашивалъ докторъ Селезневъ, вытирая губы салфеткой:

- Я не знаю... - уклончиво отвечалъ Хлоповъ.

Докторъ засмеялся, движенiемъ головы поправляя сбившiйся воротникъ рубашки. По номенклатуре Арсенiя Павлыча, это былъ "безразличный человекъ", хотя и игралъ въ винтъ прекрасно.

Клубъ разделялся на несколько частей: главная зала была отведена "подъ танцы" и любительскiе спектакли; на-лево въ двухъ комнатахъ играли въ винтъ, на-право была круглая комната - будуаръ, и въ ней по временамъ завязывалась жестокая игра въ штоссъ. Арсенiй Павлычъ, по заведенному обычаю, направлялся на-лево, где и встречалъ своихъ неизменныхъ партнеровъ. Сегодня, какъ всегда, онъ нашелъ ихъ на своемъ посту.

- Арсенiй Павлычъ, разве можно заставлять себя такъ ждать?-- говорилъ тучный и добродушный хохолъ исправникъ. - Та мы-жъ васъ ждали - ждали...

"Столъ" Арсенiя Павлыча не изменялся, по крайней мере, въ теченiе десяти летъ: исправникъ Подиско, учитель греческаго языка Герундiевъ и докторъ Селезневъ. Сегодня было, какъ всегда, и Хлопову показалось немного страннымъ, что его постоянные партнеры даже не читали передовой статьи въ "Пропадинскомъ Эхо", или просто делали видъ, что читали. Мимо проходили другiе клубные завсегдатаи и тоже, какъ ему казалось, ничего не читали. Въ результате оказывалось, что сегодняшнiй номеръ прочли двое: швейцаръ Акимъ и ci-devant городской голова Уткинъ. Конечно, это было обидно, и Арсенiй Павлычъ поставилъ сразу ремизъ безъ трехъ червы пятые.

После каждаго крупнаго проигрыша Арсенiй Павлычъ имелъ благородную привычку оправдываться передъ своими партнерами, но сейчасъ онъ былъ лишенъ этой возможности, потому что подошелъ клубный человекъ Арсенiй и шепнулъ:

- Какая дама?

- Нина Карловна-съ...

- А...

Конечно, партнеры были обижены, но, къ счастью, проходилъ мимо Уткинъ, и его засадили играть за Арсенiя Павлыча.

- Что же, я очень радъ,-- добродушно согласился онъ. - Я очень уважаю Арсенiя Павлыча...

Общiй залъ, где происходили семейные вечера, походилъ немного на казарму, но этого никто не замечалъ. Хлоповъ быстро вышелъ изъ комнаты играющихъ и въ дверяхъ столкнулся съ высокой, толстой и мужественной старухой, которая и была Нина Карловна. Она взяла его довольно фамильярно подъ руку и повела въ дальнiй, плохо освещенный уголокъ залы.

- Поздравляю, голубчикъ... - говорила она на ходу удивительно свежимъ голосомъ, совсемъ несоответствовавшимъ ея мужественному сложенiи. - Да, Порфишка палъ... Поздравляю!..

Она крепко пожала его руку и заставила сесть рядомъ съ собой.

- Порфишка погибъ? Я читала сегодня твою передовицу... Немножко крикливо, но хорошо. Нашу публику всегда нужно бить палкой по голове... На его место, конечно, будетъ выбранъ Савва?

- Да, я надеюсь...

- Отлично... Это совершенно новый элементъ въ общественной жизни. Купецъ-миллiонеръ и съ высшимъ образованiемъ...

- Представь себе, я его училъ, когда служилъ въ гимназiи учителемъ исторiи. Такой пытливый и светленькiй мальчикъ.

- Да, я его хорошо знаю. Во всякомъ случае, не чета этому сиволапому Уткину... Еще разъ: поздравляю.

Глядя на эту пару, никто бы не подумалъ, что это бывшiе мужъ и жена. Нина Карловна была когда-то женой Арсенiя Павлыча и дарила его восторгами первой любви. Но потомъ возникли семейныя недоразуменiя, дрязги, и въ одно прекрасное утро они решились разойтись. Черезъ два месяца после развода (Арсенiй Павлычъ принялъ всю вину на себя) она вышла замужъ за водяного инженера и сейчасъ имела полдюжины детей. Идеалистъ Хлоповъ во всей этой исторiи былъ обиженъ больше всего темъ, что она не пригласила его на свою свадьбу, чего не могъ простить и сейчасъ. У нея сохранилось къ нему хорошее и теплое чувство, скрашенное воспоминанiями первой девичьей любви.

Встречаясь съ глазу на глазъ, они продолжали говорить другъ другу "ты". Нина Карловна продолжала следить за деятельностью своего бывшаго мужа и время отъ времени считала своимъ долгомъ давать ему материнскiе теплые советы. Арсенiй Павлычъ въ ея глазахъ оставался милымъ, но взбалмошнымъ ребенкомъ, котораго нельзя выпускать изъ глазъ. Такъ было и сейчасъ. Поговоривъ о свергнутомъ министерстве Порфишки, она спросила:

- А ты слышалъ последнюю новость?

- Какую?

- Савва Митюрниковъ хочетъ издавать свою собственную газету... да. Я это знаю изъ самыхъ верныхъ источниковъ.

- Газету? Г-мъ... Нетъ, ничего не слыхалъ... А впрочемъ, это очень хорошо. Была одна газета, а теперь будутъ две. Очень хорошо...

за твою работу... Кажется, проще было-бы, если бы "Пропадинское Эхо" сделалось органомъ новой партiи интеллигентныхъ представителей городского самоуправленiя. Я уверена, что въ этой исторiи что-то кроется...

- Я думаю, дело гораздо проще, именно, Митюрниковъ немного побаивается меня и хочетъ сохранить свою независимость...

- Увидимъ... Я тебя задерживаю?

- Нетъ, ничего. А представь себе, Нина, ведь я сегодня встретилъ Порфишку здесь въ столовой. Онъ самъ подошелъ ко мне и что-то такое намекалъ... Вероятно, онъ уже слышалъ о новой газете...

- Конечно, слышалъ. Какъ хочешь, свой своему по неволе братъ, а купеческая партiя всегда останется купеческой...

Я верю въ него.

- Дай Богъ,-- со вздохомъ согласилась Нина Карловна. - Ну, иди къ своимъ партнерамъ, они тебя ждутъ, а у меня свои дела есть.

- Какъ дела идутъ въ школе?

- Помаленьку. Наша публика известна: сначала встречаютъ горячо, говорятъ разныя хорошiя слова, а потомъ начинаютъ помаленьку забывать. Прощай... 

Хлоповъ былъ типичнымъ представителемъ безпокойнаго человека шестидесятыхъ годовъ, и вместе съ темъ онъ являлся живой летописью всего, что случилось въ Пропадинске за последнiе тридцать летъ. По происхожденiю онъ былъ настоящiй "кухаркинъ сынъ", получившiй первыя впечатленiя бытiя въ кухне богатаго помещичьяго дома барона Мандельштерна. Это былъ настоящiй помещичiй домъ, и баронъ считалъ себя кореннымъ русскимъ человекомъ. Какъ онъ попалъ въ глубины пропадинскаго уезда - покрыто было мракомъ неизвестности добраго стараго крепостного времени. Въ помещичьей среде онъ былъ своимъ человекомъ, отличался широкимъ русскимъ хлебосольствомъ и служилъ несколько трехлетiй предводителемъ дворянства. Когда маленькiй кухаркинъ сынъ изъ кухни перешелъ въ качестве казачка въ переднюю, баронъ первый открылъ въ немъ признаки чего-то необыкновеннаго, начиная съ того, что смышленный кухаркинъ сынъ самъ выучился грамоте. Время было особенное, нашлись добрые люди, которые тоже обратили вниманiе на мальчика, и онъ очутился въ гимназiи, где блестяще кончилъ курсъ, а потомъ поступилъ въ университетъ. Кончивъ университетъ, Хлоповъ вернулся на родное пепелище съ твердымъ намеренiемъ никогда здесь не оставаться.

его жизни роковое значенiе. Конечно, онъ часто бывалъ въ доме своего патрона барона Мандельштерна, где къ этому времени подросъ целый выводокъ молоденькихъ баронессъ, а въ ихъ числе Нина Карловна, которую Хлоповъ зналъ еще маленькой девочкой, когда гимназистомъ репетировалъ съ ней "по предметамъ". Баронессы съ немецкой фамилiей меньше всего походили на баронессъ, особенно Нина Карловна, серьезная и настойчивая девушка, унаследовавшая отъ русской матери какой-то особенно добродушный складъ. Веянiя того горячаго времени попали и въ баронскiй домъ, и Хлоповъ являлся для Нины Карловны типичнымъ новымъ человекомъ. Молодые люди сошлись, полюбили другъ друга "идейно", а потомъ решили соединиться на всю жизнь для общаго блага. Когда баронъ Карлъ Мандельштернъ узналъ объ этомъ, то поклялся застрелить коварнаго кухаркина сына, какъ неблагодарнаго пса, потомъ онъ поклялся собственноручно, выпороть его на своей конюшне и кончилъ темъ, что далъ свое родительское согласiе, мотивируя его такъ:

- Во-первыхъ, чтобы я никогда не видалъ этого негодяя у себя въ доме; во-вторыхъ, чтобы никто при мне не смелъ произносить его гнуснаго имени, и, наконецъ, я навсегда отказываюсь отъ своей дочери.

Стараго барона эта mésalliance больше всего возмущала темъ, что заговоритъ о немъ целая губернiя, но именно последняго и не случилось, потому что въ одномъ пропадинскомъ уезде такихъ случаевъ были десятки, т. е. въ этомъ роде, когда дворянки выходили за безызвестныхъ поповичей и всевозможныхъ разночинцевъ.

Первый годъ замужества прошелъ для Нины Карловны очень хорошо. Она была совершенно счастлива. Но Хлопову приходилась жутко, потому что онъ вынужденъ былъ поступить въ гимназiю преподавателемъ исторiи, чего совсемъ не желалъ. Педагогическая деятельность была не по его характеру. Къ его счастью, наступила эпоха великихъ реформъ, и для него открылось широкое поле деятельности. Онъ бросилъ гимназiю и поступилъ въ секретари земской управы, потомъ былъ секретаремъ городской управы и т. д. Хлоповская служба заканчивалась неизменно какой-нибудь исторiей, и онъ долженъ былъ искать новаго места. А тутъ еще начались нелады дома: хотя мужъ и жена любили другъ друга, а все-таки ссорились постоянно и жестоко. У Арсенiя Павлыча оказался очень тяжелый характеръ - вспыльчивый, грубый, придирчивый.

- Намъ необходимо разойтись,-- решила первой Нина Карловна. - Иначе мы перестанемъ быть порядочными людьми... Мы отдельно, вероятно, очень хорошiе люди, а вместе никуда не годимся.

Нины Карловны. А старый баронъ Мандельштернъ даже былъ доволенъ и одобрилъ поведенiе своего бывшаго зятя.

- Что же, всякiй можетъ ошибиться,-- разсуждалъ баронъ. - Не не у всякаго настолько хватитъ характера, чтобы исправить собственную ошибку...

Самымъ страннымъ было-то, что съ этого времени Хлоповъ опять началъ бывать въ баронскомъ доме, а старый баронъ его опять полюбилъ. У нихъ было много общихъ интересовъ. Время было самое горячее, и провинцiальное болото всколыхнулось. У всехъ оказались свои жгучiе интересы и вопросы. Дворянство, купечество, интеллигентные классы, разночинцы, мужики - у каждаго было свое кровное дело. Хлоповъ, оставшись одинъ, весь ушелъ въ общественныя дела, и въ столичныхъ газетахъ начали появляться его горячiя корреспонденцiи о пропадинскихъ злобахъ дня. Быстрое помещичье раззоренiе, народныя хозяйственныя нужды, народное образованiе, основныя задачи земской деятельности - онъ писалъ обо всемъ, и однимъ изъ первыхъ подмечалъ нарожденiе купеческаго вопроса. Волга въ этомъ последнемъ направленiи давала богатейшiй и яркiй матерiалъ, какъ громадная промышленная и торговая артерiя, пульсъ которой отдавался по всей Россiи.

Въ качестве корреспондента Хлоповъ прошелъ весь репертуаръ полагающихся провинцiальному корреспонденту злоключенiй. Его бранили въ глаза и за глаза, преследовали судомъ, покушались бить и т. д. Онъ все выносилъ съ замечательнымъ терпенiемъ и продолжалъ верить въ свое дело, въ его законность и правоту и въ хорошихъ людей. Последнее было особенно трогательно. Конечно, ведь, это только недоразуменiе, что люди не хотятъ понимать самыхъ простыхъ, ясныхъ, какъ день, вещей.

Кульминацiонной точки своей деятельности Хлоповъ достигъ только съ основанiемъ своей собственной газеты. Тутъ же определилась и окончательная программа этой деятельности. Хлоповъ повелъ аттаку противъ нароставшаго купеческаго хищничества, которое проявлялось везде, крепло и получало поддержку даже со стороны науки, въ лице адвокатуры. Все городское хозяйство свелось исключительно къ торжеству мелкихъ и крупныхъ купеческихъ интересовъ. "Пропадинское Эхо" при каждомъ удобномъ случае выпускало въ светъ обличительную громовую статью, и редакторъ приглашался на скамью подсудимыхъ за клевету, диффамацiю и по другимъ статьямъ уложенiя о наказанiяхъ. Хлоповъ судился, по крайней мере, разъ пятнадцать и выходилъ изъ этой неравной борьбы съ честью.

За последнiя пятнадцать летъ Хлоповъ велъ самую отчаянную борьбу именно съ купеческой партiей, захватившей въ свои руки все городское хозяйство. Отдавая полную справедливость энергiи, умелости и знанiю этой партiи, Хлоповъ громилъ ее по всемъ пунктамъ, при чемъ излюбленный городской голова Уткинъ являлся для него центральной мишенью.

Удивительно было то, что Уткинъ никогда и ничего не отвечалъ, не опровергалъ и не тащилъ Хлопова въ судъ. Только разъ Хлоповъ слышалъ, что онъ где-то назвалъ его "Арсенiемъ неистовымъ". 

Итакъ, "министерство Порфишки" было свергнуто. Всемъ было известно, что его место займетъ Савва Митюрниковъ, сравнительно еще молодой человекъ, но съ высшимъ образованiемъ, даже больше - Митюрниковъ жилъ несколько летъ за границей, преимущественно въ Англiи, где къ чему-то присматривался и чему-то учился, что не написано ни въ какихъ руководствахъ, какъ онъ самъ говорилъ.

Хлоповъ зналъ этого Савву еще гимназистомъ, когда онъ приходилъ къ нему за советомъ, какiя книжки читать. Потомъ Митюрниковъ бывалъ у него студентомъ, потомъ по окончанiи курса и до отъезда за границу. Это былъ очень скромный и серьезный молодой человекъ, у котораго была какая-то странная улыбка. Смотритъ-смотритъ и улыбнется. Эта улыбка сперва немного коробила Хлопова, но потомъ онъ пересталъ ее замечать. Когда Митюрниковъ вернулся изъ за границы, улыбки уже не было. Явилась какая-то сухость, выдержка, деланность. Прежде онъ былъ склоненъ къ душевнымъ разговорамъ, высказывалъ некоторыя сомненiя, а тутъ получилъ видъ человека, для котораго все было ясно и котораго ни чемъ не удивишь.

- Да ничего, Арсенiй Павлычъ... Живутъ, какъ и мы. Хотя, конечно, какое же можетъ быть сравненiе... Мы только еще начинаемъ жить, мы - пiонеры, и передъ нами дремучiй лесъ. Ничего даже похожаго на культуру...

Хлопову нравился этотъ купеческiй самородокъ, нравилась его манера говорить и держать себя, а главное - это былъ первый интеллигентный человекъ изъ именитаго купечества въ Пропадинске. "Вотъ если бы такихъ людей было побольше",-- думалъ иногда Хлоповъ, слушая осторожныя речи новаго купеческаго человека. Ведь, въ конце концовъ, все дело въ культуре и только въ культуре, а остальное приложится уже само собой.

Въ "Пропадинскомъ Эхо" выборъ Митюрникова былъ приветствованъ спецiальной статьей, а также и появленiе второй газеты, которая называлась: "Пропадинскiй Курьеръ".

- Очень хорошо,-- повторялъ Хлоповъ, потирая руки. - Одна газета хорошо, а две лучше.

номерахъ "Курьера" ничего особеннаго и не было, кроме чего-то недосказаннаго и неяснаго, что обличало просто неопытную редакторскую руку. Но потомъ, ни съ того, ни съ сего, появилась предупреждающая заметка, что новая газета совсемъ отказывается отъ полемики, о чемъ и заявляетъ впередъ.

Смыслъ этой заметки объяснился только черезъ полгода, когда Митюрниковъ проявилъ себя въ окончательной форме, какъ представитель новой купеческой партiи, оснащенной последними словами науки. Онъ оказался прекраснымъ ораторомъ и совсемъ загналъ въ уголъ обычныхъ думскихъ говоруновъ.

- О-го-го!.. Мальчикъ пойдетъ далеко... - охнулъ старый газетный человекъ Хлоповъ. - Тутъ не чуйкой и сапогами-бутылкой пахнетъ.

Митюрниковъ произвелъ нечто въ роде маленькой революцiи и, главное, держалъ себя съ такимъ достоинствомъ, что все купечество ахнуло. Русское купечество по своему существу трусливо, особенно передъ начальствомъ, а Митюрниковъ говорилъ даже съ самимъ губернаторомъ, какъ съ равнымъ себе. О Митюрникове заговорила целая губернiя. Старый баронъ Карлъ Мандельштернъ, уже не выходившiй изъ дому, благодаря наследственной подагре, любилъ подразнить Хлопова этимъ новымъ теченiемъ общественной жизни.

- Какъ купечество-то поднялось, Арсенiй Павлычъ? Посмотрите, гордость какая... А кто виноватъ, какъ вы думаете? Да вы виноваты, Арсенiй Павлычъ... вы! Кто проповедывалъ культуру, а? Кто требовалъ образованiя для купцовъ? Вотъ теперь смотрите и радуйтесь... Что значитъ одинъ Митюрниковъ, а вотъ когда двинутся все Митюрниковы - ничего отъ васъ, милейшiй мой, не останется, кроме последняго вздоха. Вы всю жизнь ихъ газетой пугали, а они сотню своихъ собственныхъ газетъ откроютъ и писакъ наймутъ. Вы вопросы разные поднимаете, а они васъ будутъ душить вашимъ-же просвещеннымъ печатнымъ словомъ. Я, конечно, отсталый и старый человекъ, но умру съ убежденiемъ, что купца высшимъ наукамъ учить отнюдь не следуетъ.

но нароставшую интеллигентную купеческую силу понималъ отлично.

- Вы думаете, что Митюрниковъ вывезъ изъ Англiи, мой милый?-- говорилъ баронъ. - Очень просто: самые усовершенствованные способы реализировать силу своего капитала, т. е. давить всехъ. Ведь это не Колупаевы и Разуваевы, о которыхъ такъ много кричали. Пустяками они и рукъ себе не будутъ марать, а чуть что, заграничный способъ и готовъ, выбирай любой да лучшiй. Въ Англiи пудъ чугуна стоитъ тридцать копеекъ, а у насъ рупь - разницу кладетъ просвещенный коммерсантъ себе въ карманъ; въ Англiи, благодаря вывозной премiи, русскимъ сахаромъ откармливаютъ свиней, потому что онъ въ Лондоне стоитъ четыре копейки фунтъ, а мы платимъ за тотъ-же сахаръ у себя дома вчетверо дороже. Митюрниковы теперь ворочаютъ всеми банками, они-же везде въ совещательныхъ коммиссiяхъ о своемъ купецкомъ интересе радеютъ, они-же вопiютъ о государственной помощи и они же въ самыхъ лучшихъ газетахъ финансовую полемику себе заказываютъ... А кто виноватъ? Вы виноваты, Арсенiй Павлычъ... И какой гоноръ у этого просвещеннаго коммерсанта, а все потому, что онъ сила.

Хлоповъ и самъ виделъ, какъ лапа этого просвещеннаго купечества все глубже и глубже всаживалась въ кровное для него дело - прессу. Происходилъ страшный захватъ по всей газетной линiи. Наконецъ, высказался и "Пропадинскiй Курьеръ", когда Хлоповъ высказалъ свои наболевшiя мысли по доводу торжествующаго капитализма. "Мы уже говорили раньше, что не будемъ полемизировать",-- такъ начиналась ответная статья въ "Пропадинскомъ Курьере". - "Мы сдержимъ свое слово, чтобы не смешить нашу почтенную публику красотами полемическаго задора. Къ счастью, это время уже миновало. Пресса должна прежде всего уважать себя, и можно только пожалеть, что по разнымъ провинцiальнымъ захолустьямъ еще сохранились, выражаясь китайскимъ сравненiемъ, те бумажные тигры, которыми пугаютъ детей".

- Ахъ, это я бумажный тигръ!-- проговорилъ Хлоповъ, прочитавъ статью. - Конечно, я... Ахъ, Савва Егорычъ, Савва Егорычъ!.. Да...

Ему почему-то припомнились слова свергнутаго Порфишки, который тогда въ клубе сказалъ ему, что какъ бы онъ, Хлоповъ, не вспомнилъ и не пожалелъ о сверженномъ министерстве Порфишки Уткина.

Въ хронике "Пропадинскаго Курьера", между прочимъ, была напечатана выдержка изъ какого-то полицейскаго протокола, именно, что "въ черте города, около Мыльнаго леска, найдено тело неизвестнаго человека, повидимому, жулика. Около него находилась сломанная палка, другого конца которой, не смотря на самые тщательные розыски, никакъ не могли найти". Прочитавъ эту заметку, Хлоповъ невольно расхохотался. Ведь около каждаго русскаго человека "находится" такая палка, другого конца которой никакъ нельзя найти...