Душевный глад

Душевный гладъ.

Даже у прокуроровъ бываютъ скверные дни, какъ, напримеръ, было сегодня у Матвея Матвеича Ельшина. Во-первыхъ, онъ проснулся позднее обыкновеннаго (вчера заигрался въ клубе въ карты и вдобавокъ проигрался), а потомъ - сегодня ему нужно было ехать въ острогъ, что его каждый разъ волновало. За чаемъ онъ молчалъ, стараясь не глядеть на жену, которая въ такiе дни ему казалась и растрепанной, и грязной, и вообще безобразной. Парасковья Ивановна была на четыре года старше мужа и действительно не блестела особенной красотой. Высокая, брюзглая, съ веснущатымъ лицомъ и всегда мокрымъ ртомъ, она точно создана была спецiально для того, чтобы омрачать существованiе прокурора загорскаго окружнаго суда. Сидевшiй рядомъ съ Парасковьей Ивановной пухлый и головастый мальчикъ летъ пяти напоминалъ мать.

"Какой-то рахитикъ... - думалъ Ельшинъ, наблюдая, какъ сынъ набивалъ ротъ булкой. - Идiотъ, совсемъ идiотъ... Да и что другое можетъ быть отъ такой прелестной мамаши..."

По своей прокурорской привычке, Матвей Матвеичъ у всехъ своихъ знакомыхъ находилъ удивительно ярко выраженные признаки врожденной преступности (морелевскiя уши, гутчинсоновскiе зубы, седлообразное небо и т. д.), а у себя дома, когда былъ не въ духе, мысленно даже переодевалъ жену въ арестантскiй халатъ и находилъ, что она служила бы типичнымъ экземпляромъ преступности. Еще сильнее проявлялась эта преступность въ сыне: надбровныя дуги, какъ у шимпанзе, нижняя челюсть "калошей", какъ выражаются французскiе анатомы, несоразмерно длинныя руки, а главное - этотъ тупой, безсмысленный взглядъ безцветныхъ глазъ... Въ сущности, ничего подобнаго, конечно, не было, и маленькiй Коля ничемъ особеннымъ не выделялся среди другихъ интеллигентныхъ детей.. Просто, тихiй и склонный къ мечтамъ ребенокъ, который любилъ больше всего свое детское уединенное житiе.

- Я убежденъ, что изъ этого отшельника съ временемъ вырастетъ очень хорошiй преступникъ,-- уверялъ жену Ельшинъ, когда хотелъ ее позлить. - Вообще, великолепный экземпляръ изъ области судебной медицины...

Сегодня, подъ впечатленiемъ вчерашняго проигрыша, Ельшину собственная семья казалась какимъ-то гнездомъ преступниковъ, такъ что онъ даже пошелъ въ гостиную и посмотрелъ на самого себя въ зеркало, какъ на человека, который до известной степени, прямо и косвенно, причастенъ къ этому делу. Изъ зеркала на него смотрело худенькое нервное лицо съ карими глазами и козлиной бородкой. На этомъ лице выделялся не по возрасту свежiй ротъ, открывавшiй при разговоре два ряда рудныхъ белыхъ зубовъ, что придавало, ему видъ маленькаго хищника. Ельшинъ былъ немного меньше средняго роста, и, можетъ-быть, поэтому казалось, что у него слишкомъ много зубовъ.

- Да, есть что-то хищное въ выраженiи лица,-- определялъ самого себя Ельшинъ, глядя въ зеркало. - Но признаковъ врожденной преступности никакихъ.

Успокоившись относительно последнихъ, онъ, не торопясь (въ остроге прокурора могутъ и подождать "господа преступники"), оделся, еще разъ оглянулъ себя въ зеркало и, не простившись съ женой (онъ не могъ ей простить своего вчерашняго проигрыша), вышелъ въ переднюю, где его уже ждала очень миловидная горничная Груша. Надевая пальто, Ельшинъ успелъ подумать, что если бы вотъ эта простая девушка Груша была его женой, то онъ не спасался бы ежедневнымъ бегствомъ въ клубъ. Такая; свеженькая, простая и хорошая девушка эта Груша, и, наверно, она народитъ не рахитиковъ и будущихъ преступниковъ. Въ Груше не было ни одного признака преступности.

Выходя изъ дому, Ельшинъ принималъ внушительный, деловой видъ, какъ это делаютъ все мужчины небольшого роста. Дома онъ былъ просто Матвей Матвеичъ, а за пределами этого дома - настоящимъ прокуроромъ. Но это спецiальное настроенiе было нарушено глупой сценой на самомъ подъезде. Когда Груша отворила дверь и Ельшинъ уже занесъ ногу черезъ порогъ, справа кинулась прямо ему подъ ноги какая-то масса.

- Голубчикъ, господинъ прокуроръ, ваше превосходительство... - заголосила эта неопределенная масса "неточнымъ" бабьимъ голосомъ. - Охъ, пришла моя смертынька...

- Что вамъ нужно отъ меня!?.

- Охъ, смертынька... ваше высокое превосходительство...

- Во-первыхъ, я никакое превосходительство,-- обиженно заметилъ Ельшинъ, надевая перчатки. - А во-вторыхъ...

- Баринъ, это жена Буканова, который въ остроге,-- шопотомъ объяснила Груша. - Таисьей звать...

- А... Ну, что вамъ угодно отъ меня, госпожа Буканова? Да встаньте, пожалуйста... Это неприлично - валяться на полу.

Госпожа Буканова, благодаря своей тучности и возрасту, поднялась съ большимъ трудомъ на ноги и запричитала,

- Все изъ-за Ивана Митрича... Родной племянникъ и пустилъ на старости летъ по мiру... Федоръ-то Евсеичъ за что въ остроге засаженъ?

- Какой Федоръ Евсеичъ?

- А, значитъ, мой мужъ... Онъ самый. Одного страму не износить...

- Ахъ, да, Букановъ, который будетъ судиться за подлогъ... Ну, матушка, тутъ я ничего не могу поделать.

Горничной Груше нравилось, что у ея барина въ ногахъ валяется толстомордая купчиха. И ростомъ не вышелъ баринъ и капиталу никакого, а тутъ купчиха Буканова, у которой и собственный домъ, и собственный капиталъ, и собственная лавка со скобянымъ товаромъ.

- Вероятно, онъ много натворилъ, вашъ Иванъ Митричъ, и все это выяснится въ свое время на суде, но отъ этого вашему мужу не будетъ легче. Вашъ мужъ будетъ судиться особо, по своему собственному делу, и, повторяю, я решительно ничего не могу для васъ сделать, даже если бы и желалъ.

Въ ответъ Буканова опять повалилась въ ноги и закричала что-то ужъ совсемъ безсмысленное. Ельшинъ разсердился. У подъезда уже начала собираться кучка любопытныхъ.

- Да говорятъ же вамъ, встаньте!..

- Охъ, смертынька...

Ельшина выручилъ извозчикъ, который "подалъ" въ самый критическiй моментъ. Буканова поднялась и, провожая глазами уезжавшее начальство, проговорила:

- Этакiй маленькiй, а злости-то сколько въ ёмъ...

Это замечанiе обидело Грушу.

- И даже совсемъ наоборотъ... Матвей Матвеичъ даже совсемъ не злые, а такая ужъ ихняя строгая служба.

- Не ври, мать... Все отъ прокурора: кого захочетъ - того и посадитъ въ острогъ. На что боекъ былъ Иванъ Митричъ, а и того упоместилъ твой-то баринъ. Охъ, смертынька! 

Въ первый моментъ Ельшинъ разсердился на полоумную старуху, которая держала его квартиру въ осаде, такъ что ему носу нельзя было показать на улицу. А съ другой стороны, ему льстило, что клiенты считаютъ его всесильнымъ. Какъ хотите, гласъ народа - гласъ Божiй... Сознанiе собственной силы - что можетъ быть выше и лучше? А Загорскъ давно оценилъ Матвея Матвеича... Даже светила местной адвокатуры побаивались его. Не обладая какимъ-нибудь выдающимся ораторскимъ талантомъ, Ельшинъ велъ каждое дело съ какимъ-то ожесточенiемъ и затаенной злостью. Особенно доставалось подсудимымъ во время допроса свидетелей на суде. Ельшинъ просто выматывалъ душу, какъ говорили про него адвокаты. А между темъ по душе онъ совсемъ не былъ прокуроромъ и считалъ себя не на своемъ месте.

- Какой же я прокуроръ?-- спрашивалъ онъ въ мипугу отчаянiя. - Разве такiе прокуроры бываютъ?

- Чемъ же вы, Матвей Матвеичъ, хотели бы быть?

- Я?..

Онъ задумывался, теребилъ свою козлиную бородку и съ виноватой улыбкой признавался:

- Можетъ-быть, я ошибаюсь, но мне кажется, что изъ меня вышелъ бы недурной акварелистъ...

Незнакомые люди удивлялись такому скромному желанiю загорскаго прокурора, а знакомые соглашались съ Матвеемъ Матвеичемъ, потому что своими глазами видели его акварельные рисунки и находили ихъ очень хорошими и талантливыми. Но бывали моменты, когда Матвей Матвеичъ сомневался самъ, что могъ бы быть хорошимъ акварелистомъ, какъ это было сегодня. Тогда у него начиналась другая полоса мыслей, и онъ начиналъ думать на тему, что единственно хорошее въ жизни - это добывать свой хлебъ своими руками, какъ делали еще римскiе магнаты и неудавшiеся цезари, въ роде пресловутаго Цинцинната. Да, быть свободнымъ, быть самимъ собой... Матвею Матвеичу, грезилось собственное именьице, очень небольшое, но уютное, и онъ виделъ самого себя въ рабочей блузе фермера. Даже Парасковья Ивановна и идiотъ Коля въ этой обстановке утрачивали признаки врожденной преступности и делались нормальными. Разве тогда онъ сталъ бы проводить безсонныя ночи въ клубе за дурацкимъ винтомъ? Кстати, онъ припомнилъ ужасный случай, который произошелъ съ нимъ именно изъ-за картъ. Какъ-то года три назадъ, после картежной ночи, онъ изъ клуба отправился прямо въ судъ, где долженъ былъ участвовать въ распорядительномъ заседанiи. Какъ на зло, заседанiе вышло очень скучное. Ельшинъ задремалъ и на предложенiе председателя высказать свое мненiе ответилъ:

- Я пасъ...

Это была одна изъ самыхъ прискорбныхъ минутъ въ жизни Матвея Матвеича, и онъ каждый разъ краснелъ, вспоминая о ной. Хуже всего въ этомъ случае было то, что онъ где-то читалъ именно въ такомъ роде дурацкiй анекдотъ, а потомъ (horribile diotul) самъ проделалъ его. И сегодня, подъ впечатленiемъ вчерашняго проигрыша, Матвей Матвеичъ невольно припомнилъ свой роковой "пасъ" и въ тысячу первый разъ решилъ, что необходимо сделаться фермеромъ,-- да, фермеромъ, а не помещикомъ. Ведь у каждаго ненормальнаго человека, т. -е. человека съ нарушенной волей, есть свой "пасъ", какъ у той же купчихи Таисьи Букановой, которая сейчасъ валялась у него въ ногахъ. Высшая реализацiя этого "паса" былъ тотъ острогъ, въ который онъ ехалъ сейчасъ,-- тамъ были собраны те человеческiе минусы, которые являлись въ общемъ теченiи жизни темъ, что въ математике называется отрицательными величинами. А высшая математика оперируетъ съ "мнимыми величинами", создаетъ теорiю вероятностей и т. д. Недостаетъ только теорiя "прокурорскаго паса",-- ведь существовало же въ старинныхъ арнометккахъ какое-то "девичье правило", отчего же не быть "теорiи прокурорскаго паса"?

Было уже одиннадцать часовъ утра. Уездный городъ Загорскъ по-провинцiальному просыпался очень рано, и сейчасъ трудовой городской день былъ въ полномъ ходу, какъ заведенная машина. Ельшинъ ехалъ по знакомымъ улицамъ, мимо знакомыхъ домовъ, и встречалъ знакомыхъ людей, которые раскланивались съ намъ и говорили:

- Ну, нашъ Матвей Матвеичъ въ острогъ покатилъ, разборку делать...

Загорскъ хотя и былъ провинцiальнымъ гордомъ, но это не мешало ему иметь свои "сенсацiонные процессы", какъ сейчасть злостное банкротство бывшаго директора общественнаго банка Ивана Дмитрича Тишаева. Это дело было особенно непрiятно Ельшину, потому что еще недавно онъ игралъ въ карты вотъ съ этимъ Тишаевымъ, встречался съ нимъ у общихъ знакомыхъ, а теперь не имеетъ права подать ему руку и предложить сесть. Тишаевъ по его же настоянiю былъ заключенъ въ острогъ, несмотря на поручителей, которые предлагали взять его на поруки и вносили залогъ. Amices Plato, sed veritas magis... Когда Ельшинъ былъ назначенъ прокуроромъ въ Загорскъ, онъ не подозревалъ, съ каками тонкими преступленiями ему придется иметь дело. Какой-нибудь уездный городъ и такая не по чину тонкая работа преступной мысли и преступной воли! О, сколько пришлось Матвею Матвеичу поработать надъ этимъ преступнымъ матерiаломъ! Какъ хитрили его клiенты, притворялись, обманывали его на каждомъ шагу, старались сбить съ настоящихъ следовъ, запутать въ противоречiяхъ, вызвать его сожаленiе или участiе, и т. д. и т. д. Взять того же Тишаева, который обобралъ общественный банкъ, ограбилъ двухъ племянницъ, довелъ до острога родного дядю купца Буканова и натворилъ целый рядъ правонарушенiй. А сколько всякихъ другихъ преступленiй по части всяческаго насилiя, съ истязанiями, членовредительствомъ, убiйствомъ - и все это въ маленькомъ провинцiальномъ городишке, где и люди-то все наперечетъ.

языка изводилъ ребятъ греческой грамматикой, чиновникъ неусыпно блюлъ, съ одной стороны, интересы обывателя, а съ другой - охранялъ престижъ власти, наконецъ городовой стоялъ на своемъ посту, отдавая честь проезжавшему мимо прокурору Матвею Матвеичу, и въ то же время где-то неустанно и незримо работали преступная мысль и преступная воля, работали вотъ въ этихъ улицахъ, подъ крышами вотъ этихъ домовъ, работали настойчиво и неугомонно, чтобы въ свое время предстать предъ недреманнымъ прокурорскимъ окомъ Матвея Матвеича.

- Ахъ, такъ вы вотъ какiе, голубчики...

Почему-то всякое преступленiе вызываетъ удивленiе публики, особенно удивленiе близкихъ знакомыхъ даже въ техъ случаяхъ, когда все въ одинъ голосъ кричатъ объ имя-рекъ такомъ-то, что ему острога мало. Рядомъ можно сопоставить только удивленiе предъ смертью.

- Иванъ Петровичъ приказалъ долго жить... Кто бы могъ этого ожидать?

И всемъ кажется, что покойный Иванъ Петровичъ оставилъ после себя какую-то особенно мучительную и безнадежную пустоту, а прошло какихъ-нибудь две недели, и Ивана Петровича точно не бывало. То же самое и съ преступленiями... А между темъ, по какой-то психической близорукости, люди забываютъ основную формулу юридической этики: pereat inundus - fiat justitia. Ельшинъ любилъ думать заученными въ университете латинскими цитатами и верилъ глубоко, что со временемъ, благодаря деятельности неуклонно карающей руки правосудiя, преступная воля будетъ доведена до того minimum'а, который допускается даже самыми строгими математиками въ примененiи на практике самыхъ точныхъ математическихъ формулъ, когда нельзя не считаться съ составомъ и свойствами матерiала, теплоемкостью, тренiемъ и т. д. На Загорскъ и своихъ клiентовъ Матвей Матвеичъ смотрелъ именно съ этой точки зренiя и веровалъ въ то светлое будущее, когда мечи перекуются на орала и левъ спокойно ляжетъ рядомъ съ ягненкомъ, и когда провинцiальный глухой городишко Загорскъ проникнется основными идеями правды, добра и красоты. 

Къ острогу Ельшинъ подъехалъ уже настоящихъ фермеромъ. Да, нужно все бросить, что затемняетъ жизнь, и начать все снова. Конечно, правосудiе должно исправить со временемъ все человечество, но, съ другой стороны, можно подумать и о себе, т. -е. о собственной нормальной жизни. Все эти теоретическiя размышленiя нисколько не мешали тому, что Матвей Матвеичъ, слезая съ извозчика, принялъ убiйственно-спокойный и безнадежно-серьезный прокурорскiй видъ. Онъ зналъ по давнему опыту, какъ одна фраза: "прiехалъ прокуроръ" - всполошитъ весь острогъ. Ведь каждый острожный человекъ чего-нибудь ждетъ, а последнiя надежды особенно дороги.

Почему-то Матвей Матвеичъ каждый разъ убеждался, что его ждутъ въ остроге, хотя объ этомъ никто не могъ знать. Нынче было, какъ вчера. Около острожныхъ железныхъ воротъ, какъ всегда, толпились самые простые люди изъ уезда - старики, женщины и дети, которые приходили и прiезжали навестить попавшаго въ острогъ родного человека. Нужда, страхъ и свое домашнее неизносимое горе глядели этими напуганными простыми лицами, лохмотьями, согбенными деревенскими спинами - это былъ тотъ "отработанный паръ", который не попадаетъ въ графы статистики. И они знали, что къ острогу подъезжаетъ прокуроръ, и эти лохмотья и заплаты начинали надеяться, что прокуроръ "все можетъ". Но это строгое деревенское горе не причитало и не бросалось въ ноги, какъ делала купеческая жена Таисiя Буканова, а ждало своей участи съ трогательнымъ героизмомъ. Ведь нетъ ничего ужаснее именно ожиданiя... И прокуроръ Ельшинъ чувствовалъ себя темъ, что фигурально называется руками правосудiя. Да, онъ призванъ возстановить нарушенную волю - и больше ничего. И рядомъ съ этими повышенными мыслями являлись соображенiя другого порядка: а ведь хорошо было бы нарисовать акварелью вонъ ту старуху, которая замотала себе голову какой-то рваной шалью... То, что въ жизни являлось очень некрасивымъ, въ акварели получало какую-то особенную, поющую прелесть: лохмотья, старческiя морщины, искривленныя отъ старости деревья, заросшая плесенью вода, плачущее осенними слезами небо и т. д. Это были спецiально-акварельныя мысли. А тутъ уже выскакиваетъ какои-то дежурный человекъ, другой дежурный человекъ распахиваетъ железную калитку (а ведь хорошо бы было нарисовать такую острожную железную калитку акварелью!), и Матвей Матвеичъ переступаетъ роковую грань съ видомъ начальства. Нормальное человечество, хотя и находившееся въ сильномъ подозренiи, осталось тамъ, назади, за роковой гранью этой железной решетки, а здесь, въ ея пределахъ, начиналась область преступной воли и всяческихъ правонарушенiй.

Матвей Матвеичъ прошелъ въ прiемную, где его встретилъ смотритель Гаврила Гаврилычъ, седой, стриженый подъ гребенку старикъ, страдавшiй одышкой благодаря излишней толщине, которая такъ по идетъ къ военному мундиру.

- Ну, что хорошаго, Гаврила Гаврилычъ?-- спросилъ Ельшинъ, сбрасывая верхнее пальто на руки оторопело старавшагося услужить начальству стражника.

- Ничего, все, слава Богу, благополучно, Матвей Матвеичъ... Въ четвертой камере вчера случилась драка, но мы ее прекратили домашними средствами... Изъ уезда привезли двухъ конокрадовъ, оказавшихъ при поимке вооруженное сопротивленiе. Вообще все, слава Богу, благополучно. Въ женское отделенiе сегодня препровождена одна детоубiйца и одна отравительница.

Прiемная делилась большой полутемной передней на два отделенiя: въ одномъ помещалась собственно прiемная, где заседалъ Гаврила Гаврилычъ, а въ другомъ - острожная канцелярiя. Въ последней надъ письменнымъ стокомъ всегда виднелась согнутая спина белокураго молодого человека съ интеллигентнымъ лицомъ. Ельшину было всегда его жаль,-- такой молодой, учившiйся до третьяго класса гимназiи и въ качестве рецидивиста отбывавшiй за кражу второй годъ острожной высидки. Онъ вставалъ, когда проходилъ въ прiемную Ельшинъ, и какъ-то конфузливо кланялся.

- Какъ бы вы, Гаврила Гаврилычъ, того... - заметилъ Ельшинъ, нюхая воздухъ. - Проветривали бы, что ли...

- Ужъ, кажется, я стараюсь, Матвей Матвеичъ. Всякую дезинфекцiю прыскаю и порошкомъ посыпаю, а все воняетъ, потому что какая у насъ публика, ежели разобрать... Такого духу нанесутъ... Тоже и посещающiе для свиданiя родственники не безъ аромата.

- А что Тишаевъ?-- спросилъ Ельшинъ, не слушая эту старческую болтовню.

- Ничего, слава Богу. Все лежитъ и "Рокамболя" читаетъ. Вообще человекъ несообразный...

- Вы вотъ смотрите, чтобы ему письма въ "Рокамболе" не приносили...

- Помилуйте, Матвей Матвеичъ, да у меня комаръ носу не подточитъ... Человекъ, т. -е. арестантъ еще не успелъ подумать, а я ужъ его наскрозь?... Прикажете его вызвать?

- Нетъ, пока не нужно...

У смотрителя были свои любимыя слова, какъ: "вообще", "слава Богу", а потомъ онъ, точно безграмотный говорилъ: "опеть", "наскрозь" и т. д.

- Вчера былъ следователь?

- Точно такъ-съ, наезжали и производили допросъ Ефимова, который у насъ числится въ четырехъ душахъ, а тутъ выходитъ, что еще есть пятая-съ. И даже очень просто все обозначалось.

"Вотъ бы такого подлеца акварелью нарисовать,-- невольно подумалъ Ельшинъ. - Этакая, можно сказать, преступная рожа..."

надъ своимъ письменнымъ столомъ и хихикнулъ, зажимая ротъ ладонью. Ужъ если прокуроръ вызоветъ Буканова, то начнется представленiе. Купецъ Букановъ въ остроге былъ на особенномъ положенiи, и даже самъ Матвей Матвеичъ позволялъ ему многое, чего не допускалъ для другихъ. Улыбались и стражники, и тюремные надзиратели, и Гаврила Гаврилычъ

- Ну, что онъ у васъ, какъ себя ведетъ?-- спрашивалъ Ельшинъ смотрителя.

- Да ничего, слава Богу... Все правду ищетъ, а все арестанты его очень любятъ. Опять и такъ сказать, особенный человекъ, и въ голове у него зайцы прыгаютъ.

Матвей Матвеичъ шагалъ по прiемной, заложивъ руки за спину. Въ пыльное окно падалъ яркiй светъ летняго солнца, разсыпаясь колебавшимися жирными пятнами по полу. Где-то жужжала муха. Въ такую погоду вся острожная обстановка казалась особенно неприветливой, а заделанныя железными решетками окна походили на бельма.

- Букановъ идетъ!.. - пронесся шопотъ съ лестницы. - Букановъ...

Послышалось тяжелое дыханье, удушливый кашель, и въ коридоръ прiемной съ трудомъ вошелъ высокiй, грузный старикъ въ серомъ длиннополомъ пальто, подпоясанномъ пестрымъ гаруснымъ шарфомъ. Отъ натуги его широкое русское лицо съ окладистой седой бородой совсемъ посинело. Близорукiе серые глаза на выкате отыскали въ углу небольшой образокъ. Помолившись, старикъ поклонился смотрителю и писарю.

- По какой такой причине растревожили старика?-- спросилъ онъ.

Смотритель только показалъ головой на шагавшаго въ прiемной Матвея Матвеича. Белокурый рецидивистъ еще разъ прыснулъ, захвативъ ротъ всей горстью. Гаврила Гаврилычъ погрозилъ ему за неуместную смешливость кулакомъ. 

Войдя въ прiемную, Букановъ опять отыскалъ образъ, помолился, отвесилъ поклонъ шагавшему по комнате прокурору и, остановившись у печки, спокойно проговорилъ:

- Изволили спрашивать меня, ваше высокоблагородiе?

- Да, да... Жена у васъ бываетъ?

- Само собой...

- Когда вы ее увидите, Букановъ, то предупредите, чтобы она меня не безпокоила. Она мне проходу не даетъ. Сегодня поймала меня на подъезде, бросилась въ ноги, начала причитать на всю улицу... Ведь вы знаете, что я решительно ничего не могу сделать для васъ, и объясните это жене.

- Ужъ простите, ваше высокоблагородiе. Конечно, женское малодушiе одно, и притомъ очень она жалеетъ меня, потому какъ я безъ вины долженъ терпеть.

- Ну, это дело присяжныхъ, которые будутъ васъ судить.

- Присяжные тоже человеки и весьма могутъ ошибаться, ваше высокоблагородiе. Все черезъ Ивана Митрича вышло... Моей тутъ причины никакой нетъ.

- А кто подделалъ вексель?

- А кто меня въ разоръ разорилъ, до тла? Родной племянничекъ мне приходится Иванъ Митричъ и вотъ до тюрьмы меня довелъ...

- А зачемъ вы ставили его бланкъ на векселе?

- Да ведь онъ мне долженъ?

- Послушайте, Букановъ, съ вами невозможно говорить. Это какая-то сказка про белаго бычка.

- Она самая и есть, ваше высокоблагородiе,-- совершенно спокойно согласился старикъ. - То-есть въ самый разъ. И примерять не нужно...

- Букановъ, ведь вы знали, что будетъ вамъ за подлогъ?

отдаленныя - вотъ и вся музыка!

- Вы знали это и все-таки устроили подлогъ?

Старикъ широко вздохнулъ и, сделавъ шагъ впередъ, заговорилъ, быстро роняя слова:

- Ахъ, ваше высокоблагородiе... Вотъ вы всякiй законъ знаете, а того закона, которымъ все мы живемъ, не хотите знать: всякiй человекъ хочетъ устроить себя какъ можно получше. Вотъ у васъ въ остроге, напримерно, около шести сотенъ народу сидитъ, и для васъ это очень просто преступники. Да-съ... Значитъ, худую траву изъ поля вонъ. И я такъ же прежде думалъ, пока самъ не попалъ въ тюрьму. Жалелъ, конечно, по человечеству и харчи посылалъ къ праздникамъ; а, грешный человекъ, осуждалъ ихъ всехъ, которые не умела себя соблюсти... да... А вотъ тутъ-то и была ошибочка... Есть, ваше высокоблагородiе, гладъ телесный и есть гладъ душевный... да... Вотъ они для васъ арестанты и преступники вообще, бездельники и негодяи, а вы только то подумайте, что ни одинъ человекъ изъ нихъ не думалъ попасть въ острогъ. Каждый старался какъ можно лучше устроить свою жизнь... И не просто старался, какъ простые люди, а со всеусердiемъ и прилежанiемъ. Разве легко украсть, сделать подлогъ или убить живого человека? И даже очень это трудно, ваше высокоблагородiе, а только онъ хотелъ устроить какъ можно получше. Конечно, грехъ и даже очень большой грехъ, а ужъ очень донималъ вотъ этотъ самый гладъ душевный...

- Значитъ, и Иванъ Митричъ, который, какъ вы говорите, довелъ васъ до тюрьмы, тоже правъ?

- Тоже былъ душевный гладъ?

- А то какъ же? И теперь каждый арестантъ впередъ знаетъ свою судьбу, что и какъ ему соответствуетъ, и чемъ хуже ему выходитъ линiя, темъ онъ пуще, ваше высокоблагородiе, надеется. Вотъ, молъ, отбуду, примерно, столько-то летъ каторги, а тамъ выйду на поселенье и заживу ужъ по-настоящему. Взять хоть Ефимова - ему за четыре души безсрочная, а онъ говоритъ, что безпременно попадетъ подъ милостивый манифестъ...

- И Ефимовъ, по-вашему, тоже старался устроиться получше, когда убивалъ?

- Ужъ онъ-то больше всехъ старался, ваше высокоблагородiе, потому какъ человекъ отчаянный вполне.

думать вслухъ:

- Который ежели человекъ свободный, ваше высокоблагородiе, такъ у него меньше мыслей, а свяжите человека по рукамъ и ногамъ,-- сколько у него этихъ самыхъ мыслей объявится. Такъ и у насъ въ тюрьме. Каждый арестантикъ нашъ какъ мечтаетъ, мечтаетъ даже о томъ, чего раньше и не замечалъ. Примерно взять меня... Конечно, былъ капиталишко, торговлишка, домишко - и все, напримеръ, очень просто прахомъ пошло. Ну, что делать, все это дело наживное. А вотъ я сижу въ тюрьме и думаю... Была у меня собачка. "Идоломъ" ее звали. Выйдешь это на дворъ, а она ужъ тутъ - въ глаза смотритъ, хвостикомъ виляетъ и только вотъ не скажетъ, какъ она для тебя все готова сделать. Пойдешь куда - проводитъ до угла, идешь домой - она ужъ ждетъ у воротъ. Вотъ ужъ не воротишь... Другую собаку заведешь, такъ она и будетъ другая собака. Тоже были у меня две коровы: "Колдунья" и "Именинница"... Ахъ, какiя коровы! А рысакъ "Варнакъ"?.. Разве другую такую лошадь найдете въ Загорске?

Въ канцелярiи слушали этотъ разговоръ смотритель и белокурый молодой человекъ. Оба они улыбались, качали головами и объяснялись знаками. Очень ужъ потешный этотъ Букановъ, а прокуроръ его слушаетъ.

- Все это хорошо, Букановъ,-- перебилъ Буканова Матвей Матвеичъ, останавливаясь. - А что же вы будете делать после суда?

Старикъ улыбнулся и, оглядевшись, не подслушиваетъ ли кто, заговорилъ вполголоса:

И сейчасъ за работу по своей части, а главное, разведу хозяйство, чтобы все было свое до последней нитки. И всякiй овощъ, и яичко, и молочко...

- Да, да, вотъ именно,-- соглашался Матвей Матвеичъ, и въ его голосе уже не слышалось прокурорскихъ нотъ. - Главное, чтобы все было свое, и чтобы человекъ чувствовалъ себя свободнымъ... Не правда ли?

- Совершенно верно, ваше высокоблагородiе. Ведь коровушка-то окупитъ себя въ одно лето, а тутъ еще теленочка принесетъ, какъ премiю къ еженедельному иллюстрированному журналу "Нива". А каждая курка должна сто яичекъ дать въ лето... У меня, ваше высокоблагородiе, была одна курочка пестренькая, такъ она по три раза въ лето на яйца садилась и по три раза цыплятъ выводила...

- Три раза?.. - удивлялся Матвей Матвеичъ.

- Точно такъ-съ... А одного боровка держалъ, такъ онъ черезъ два года восемь пудовъ сала далъ, а тушка въ счетъ не шла.

- Оно ведь спорое, значитъ, это свиное сало, ежели засолить въ впрокъ... Напримерно, въ сенокосъ, когда не до варева, или въ кашу рабочимъ, въ щи, просто съ картошкой.

Гаврила Гаврилычъ сделался свидетелемъ необыкновенной сцены, именно, когда прокуроръ Матвей Матвеичъ совершенно забылъ, что онъ прокуроръ, что купецъ Букановъ арестантъ, и на прощанье протянулъ ему руку.