Перекати-поле

Перекати-поле.

I.

Светило раннее весеннее крымское солнце. Красавица Ялта еще спала, т. е. спали господа, а набережная и пристани уже работали. Однимъ изъ первыхъ на набережной появлялся Фролъ Иванычъ, человекъ неопределенныхъ летъ, съ солдатскимъ лицомъ, хотя никогда не служилъ въ солдатахъ, въ рваномъ пиджаке и беломъ переднике. Его серые небольшiе глазки всегда съ затаенной тревогой что-то высматривали, а въ движенiяхъ чувствовалась торопливость вечно занятаго человека, которому, какъ говорится, дохнуть некогда.

- Эхъ, сколько народу понаперло,-- думалъ вслухъ Фролъ Иванычъ, опытнымъ глазомъ прикидывая суетившихся на набережной рабочихъ. - И откуда только берутся, подумаешь...

Собственно, на набережной и на пристаняхъ у Фрола Иваныча не было никакого дела, но онъ каждое утро считалъ своимъ долгомъ обойти весь берегъ. Какъ же не поговорить съ вернувшимися съ моря рыбаками, съ встретившимся таможеннымъ солдатикомъ, съ артелью турокъ-носильщиковъ, съ швейцаромъ гостиницы,-- Фролу Иванычу все нужно было знать. Сегодня море было задернуто густой пеленой тумана, и на пристани ждали срочнаго парохода, который долженъ былъ придти изъ Севастополя еще вчера вечеромъ.

- Въ тумане всю ночь кружится,-- объяснялъ швейцаръ тономъ спецiалиста. - Ночью свистки подавалъ... Надо полагать, где-нибудь подъ Алупкой застрялъ.

- Много господъ ждете?

- А какъ же, время такое... Въ начале апреля много народу изъ Адесты прiезжаетъ, значитъ, на Пасху, тоже вотъ изъ Москвы, изъ Харькова. Номеровъ-то пустыхъ совсемъ мало осталось.

- Цену хорошую дерете?

- Всяко случается... Прижимистые господа нынче стали. Каждый на грошъ пятаковъ хочетъ получить...

Въ горахъ, окружавшихъ Ялту высокой стеной, туманъ уже начиналъ подниматься. Выделялись отдельные гребни, освещенные утреннимъ солнцемъ. Фрола Иваныча особенно огорчала белая масса тумана, надвигавшаяся на Ялту черезъ Массандру и заслонявшая солнце.

- И откуда только этотъ туманъ берется,-- ворчалъ Фролъ Иванычъ, и прибавлялъ для собственнаго утешенiя: - Оно, обнакновенно, море агромадное, застудилесь зимой, а какъ солнышкомъ подогреетъ его - вотъ и туманъ.

Въ воздухе чувствовалась уже наливавшаяся теплота, и море ласково облизывало береговые камни ровной зеленой волной. Изъ тумана показывались рыбачьи лодки, где-то въ белесоватой мгле тонкими штрихами обрисовывался косой турецкiй парусъ, въ переливавшейся зеленой ткани моря весело кувыркались неугомонные дельфины... На пристаняхъ работа кипела. Разгружались несколько судовъ съ лесомъ, кирпичемъ и железомъ. По сходнямъ, какъ муравьи, тащились носильщики. Около мола тяжело попыхивалъ струйками белаго пара пришедшiй ночью изъ Феодосiи пароходъ, точно человекъ, который не можетъ отдышаться после быстраго бега. На длинной каменной платформе мола правильными штабелями лежала всевозможная пароходная кладь, ломовые подвозили багажъ, толпы носильщиковъ ждали работы и т. д. Въ утреннемъ воздухе постепенно накоплялся и наросталъ смешанный гулъ рабочаго приморскаго дня. Чувствовалось въ самомъ воздухе что-то такое бодрое, радостное и обещающее, какъ улыбка выздоравливающаго человека,-- после зимней спячки здесь начинало все улыбаться - и море, и горы, и качавшiяся на рейде суда, и даже эта пестрая и разноязычная толпа поденщиковъ, облепившая набережную, молъ и пристани.

Фролъ Иванычъ давно присмотрелся къ постояннымъ ялтинцамъ и сразу могъ определить каждаго чужестраннаго, особенно своихъ русачковъ изъ Курской, Орловской или Тамбовской губернiи. Онъ самъ былъ тамбовскiй уроженецъ и узнавалъ земляка по одеже и говору безошибочно.

- Іонъ прiйшовъ... - говорилъ онъ,-- встречая своего тамбовца.

Эти "iоны" начали появляться на южномъ берегу Крыма все чаще и чаще и тащили за собой своихъ бабъ, искавшихъ работы на табачныхъ плантацiяхъ или "около винограду". У Фрола Иваныча сохранилась тоска по родине, и онъ всячески старался определить земляковъ къ какому-нибудь подходящему делу. Куда же имъ деться, въ самомъ деле... Не отъ добра "идутъ у Крымъ". Значитъ, дома нечего делать, ну, и идутъ... Въ первое время этихъ заморенныхъ и серыхъ "iоновъ" можно было видеть въ самомъ тяжкомъ положенiи, а потомъ ничего, прiобыкали и устраивались не хуже другихъ. Ведь это были не те босяки, которыми кишатъ все южныя пристани, а настоящая рабочая армiя.

Обежавъ пристани, Фролъ Иванычъ отправился на Черный рынокъ, где у него было свое заведенiе, какъ онъ выражался деликатно, т. е. самая обыкновенная квасная лавчонка. Это "заведенiе" примостилось на самомъ юру, где толпился рабочiй людъ въ ожиданiи нанимателей. У лавочки Фрола Иваныча уже дожидалась его жена, Анисья Филипповна, приземистая, полная старушка съ сморщеннымъ дряблымъ лицомъ. Она казалась не по годамъ старше мужа.

- Пароходъ запоздалъ,-- деловымъ тономъ заявилъ Фролъ Иванычъ, начиная разбирать доски передней стенки своего заведенiя.

- Того гляди, еще на камни попадетъ,-- озабоченно ответила Анисья Филипповна.

- А зачемъ ему на камни попадать?-- обиженно и строго спросилъ Фролъ Иванычъ, нахмуривъ брови.

- То-то... Слово тоже къ месту говорится. На камни...

Мужъ и жена составляли примерную чету и всегда говорили другъ другу "вы". Фролъ Иванычъ въ минуту откровенности любилъ говорить: "Нетъ, вы не знаете мою Анисью Филипповну... Это не баба, а копье!" Въ чемъ заключалась суть такого оригинальнаго сравненiя, и чемъ добродушная старушка напоминала копье - оставалось неизвестнымъ. Въ обыкновенное время, особенно при чужихъ, Фролъ Иванычъ почему-то считалъ нужнымъ постоянно спорить съ женой и относился къ ней почти сурово и даже бранился въ третьемъ лице: "И для чего только эти самыя бабы на свете болтаются... Взять бы ихъ всехъ за хвостъ да объ стену". И т. д.

На рынке все лавчонки уже были открыты, и начинался обычный утреннiй торгъ мясомъ, рыбой, зеленью и разными припасами. Появились татарчата съ чибуреками и лепешками. Особенно бойко торговала напротивъ заведенiя Фрола Иваныча турецкая булочная. Около нея стояла целая толпа рабочихъ турокъ въ ихъ нарядныхъ лохмотьяхъ. Загорелые, черноглазые, усатые и носатые, они резко отличались отъ серой толпы русскихъ рабочихъ, столпившихся по другую сторону квасной Фрола Иваныча.

- Ужъ эти мне черномазые!-- считалъ нужнымъ ругаться Фролъ Иванычъ. - На копейку квасу не выпьютъ... Разве это люди?

Утро для его торговли было самымъ тихимъ временёмъ, особенно весной, и Фролъ Иванычъ не торопился открывать свое заведенiе. Онъ открылъ свой прилавокъ, не торопясь, привелъ въ порядокъ жестяныя кружки, пересчиталъ бутылки, попробовалъ кранъ у квасной бочки и несколько разъ благочестиво зевнулъ.

- И сколько этой самой нашей рассейской бабы набирается,-- говорила Анисья Филипповна, наблюдая сбившихся въ отдельную кучку женщинъ поденщицъ. - Тоже, миленькiя, есть - пить хотятъ... Вонъ какую даль забрались. И не выговоришь...

- Всехъ не пережалеешь... Другая, можетъ, отъ своей собственной глупости приволоклась,-- сказалъ Фролъ Иванычъ совершенно безъ всякой причины, потому что самъ первый жалелъ вотъ эту самую рассейскую бабу. - Дома-то угарно, ну, и лопочутъ, какъ овцы, неизвестно куда... Мужикъ подать платитъ, а бабе какая печаль: надела сарафанишко да платчишко - и все тутъ. А другая еще и рукомесло самое скверное выкинетъ...

- Не грешите, Фролъ Иванычъ...

Онъ хотелъ что-то возразить жене, но, какъ сумасшедшiй, выскочилъ изъ своего заведенiя. На углу у трактира собралась целая толпа, и въ воздухе мелькала какая-то жилетка съ разномастными пуговицами. Фролу Ивановичу никакой жилетки не было нужно, но онъ протискался въ толпу, выхватилъ жилетку изъ рукъ продавца, внимательно ее осмотрелъ и, прикинувъ на светъ, решающе проговорилъ:

- Ничего не стоитъ!..

Кто-то вырвалъ у него жилетку изъ рукъ, и Фролъ Иванычъ только что хотелъ обидеться на невежливое обращенiе, какъ съ моря донесся далекiй свистокъ. Фролъ Иванычъ ринулся въ свое заведенiе и отдалъ на всякiй случай приказанiе:

- Вы, Анисья Филипповна, значитъ, того... вообще и въ оба надо смотреть... А то вотъ эти самыя подобныя бабы, корыхъ вы жалеете... Однимъ словомъ, какъ разъ сцапаетъ бутылку или кружку - и поминай, какъ звали.

- Не безпокойтесь, Фролъ Иванычъ...

- И тоже напримерно, что касаемо льду... сейчасъ въ кадушке подъ стойкой...

- Что вы въ самомъ деле, Фролъ Иванычъ,-- заворчала Анисья Филипповна. - Слава Богу, не слепая... 

Фролу Иванычу решительно не было никакого дела до подходящаго парохода, но онъ бежалъ, точно на пожаръ, обгоняя другихъ и толкая встречнаго и поперечнаго. Туманъ только что началъ подниматься надъ моремъ, и вдали виднелся силуэтъ подходившаго парохода. Къ молу двигались толпы носильщиковъ, ломовые и коляски извозчиковъ. Фролъ Иванычъ встретилъ несколько знакомыхъ, здоровался на ходу и успокоился только тогда, когда остановился у того края мола, къ которому долженъ былъ причалить пароходъ. Онъ тяжело дышалъ, какъ лошадь, сделавшая большой перегонъ.

- Куды ускорился, Фролъ Иванычъ?-- окликнулъ его седенькiй худенькiй старичокъ съ благочестивымъ лицомъ подвижника.

- А это ты, Никитичъ... Здравствуй. Каково прыгаешь?

- Помаленьку, пока Господь грехамъ терпитъ.

"Ксенiя" бежитъ? Ну, а ты работничковъ ждешь?

- Ужъ это какъ Богъ дастъ... Все отъ Бога.

- Да ужъ тебе-то Богъ пошлетъ, известное дело...

Никитичъ былъ известный подрядчикъ, изъ рязанскихъ.

Онъ носилъ рассейскую чуйку, говорилъ разбитымъ жиденькимъ тенорикомъ и отличался какимъ-то ожесточеннымъ благочестiемъ.

Пароходъ приближался. Уже можно было слышать, какъ онъ тяжело буравилъ воду, распихивая две зеленыхъ волны. Издали казалось, что онъ все усиливалъ ходъ и делался больше. Сделавъ кругъ, онъ тяжело подошелъ къ пристани, точно железное чудовище. На пристани поднялась обычная въ такихъ случаяхъ суматоха, а больше всехъ суетился, конечно, Фролъ Иванычъ. Когда публика хлынула съ парохода живой волной, онъ первымъ бросился по сходнямъ на палубу, не обращая вниманiя на ругань и толчки.

- Эй, Фролъ Иванычъ, постой немножко,-- остановилъ его на палубе третьяго класса знакомый голосъ.

Передъ нимъ стоялъ приземистый старикъ въ красной рубахе, въ валенкахъ и полушубке, съ большой котомкой за плечами. Серая отъ проседи борода падала на широкую грудь волнистыми космами.

- Мосеичъ, да это ты?!-- ахнулъ Фролъ Иванычъ, останавливаясь. - А мне сказывали, что ты померъ...

- Анъ живъ Мосеичъ... Поклоны тебе привезъ. Танбовская губернiя кланяется... А што касаемо смерти, такъ пока все другiе протчiе человеки помирали. Значитъ, наша очередь еще не пришла...

Изъ-за Мосеича выглядывало румяное курносое девичье лицо, ухмылявшееся по неизвестной причине. По глазамъ и по вздернутому носу Фролъ Иванычъ сразу определилъ, что это или дочь, или племянница, а по лаптямъ и накинутой на плечи свиты изъ белаго домотканнаго сукна - настоящую "танбовку". Въ сторонке, отдельной кучкой стояли тамбовскiе Панасы, Федосы, Савелы и Петряи, тоже въ свитахъ изъ домотканнаго сукна и некоторые въ лаптяхъ. Фролъ Иванычъ любовно посмотрелъ на эти родныя свиты и лапти и даже вздохнулъ. "Эхъ, Танбовская губернiя, нетъ-то тебя лучше и прiятнее"...

Первыми восклицанiями разговоръ исчерпался, и Фролъ Иванычъ не находилъ, что сказать землякамъ, хотя вопросъ былъ всегда готовъ: зачемъ пожаловали?

- Донька, уди,-- отстранилъ девушку Мосей и, отведя въ сторону Фрола Иваныча, въ полголоса заговорилъ: - А мы, значитъ, того, Фролъ Иванычъ...

- Работы искать?

- Правильно...

Еще разъ оглянувшись, Мосей подмигнулъ и прибавилъ:

- Не спроста мы сюда-то пришли этакую даль... Еще по зиме наслышаны были, что царь строитъ каменный мостъ черезъ Черное море, ну, значитъ, и того, народъ нуженъ...

Фролъ Иванычъ расхохотался. И придумаетъ же эта Тамбовская губернiя... Каменный мостъ черезъ Черное море. Тоже, натощакъ не вдругъ и выговоришь. Когда онъ сталъ разуверять Мосея, теперь уже тотъ расхохотался, въ свою очередь.

- Ладно, ладно, перестань морочить, Фролъ Иванычъ... Нечего тутъ скрываться.

- Да хоть кого спроси!..

- Это молъ будутъ продолжать, Мосей, а ты мостъ выдумалъ.

Мосей хлопнулъ Фрола Иваныча по плечу, и, подмигнувъ, закончилъ:

- Ну, пусть будетъ по твоему, а мы кубыть тебе веримъ... Целую артель вывелъ.

- Такъ вы ступайте на Черный рынокъ, тамъ моя старуха въ заведенiи сидитъ, а мне еще нужно тутъ сбегать по одному делу...

- Ладно, ладно, знаемъ,-- согласился Мосей. - Не впервой... Ну, танбовская губернiя, трогай!..

Подрядчикъ Никитичъ уже заметилъ своимъ благочестивымъ окомъ эту кучку тамбовцевъ и ждалъ ихъ у самыхъ сходней. Мосей, въ свою очередь, узналъ Никитича и весело поздоровался.

- Погляди-ка, какую я артель вывелъ, Никитичъ! Прямо съ берлоги народъ поднялъ...

- Что-же, подавай Богъ... Господь любитъ труды.

- Тебя Мосеемъ звать?

- Онъ, видно, самый... Мосей Шаршавый. Работы къ вамъ прiехали искать...

- Дай Богъ, дай Богъ...

Дорогу на Черный рынокъ Мосей зналъ хорошо и вывелъ свою артель прямо къ заведенiю Фрола Иваныча. Анисья Филипповна узнала Мосея и тоже ахнула.

- Живъ, Анисья Филипповна,-- успокаивалъ ее Мосей, сбрасывая тяжелую котомку. - Разе ты насъ кваскомъ угостишь съ дороги? Вотъ родную племянницу Доньку вывелъ... "Хочу, гритъ, мостъ батюшке царю строить". Озорная девка... хе-хе!..

Это былъ подвохъ, чтобы шуткой выпытать у Анисьи Филипповны сущую правду, но хитрая старуха заперлась, какъ мужъ, и ответила, что о мосте ничего не слыхать.

- Ну, ладно, мы его сами поищемъ,-- уверенно заметилъ Мосей. - Не мешокъ съ деньгами, не потеряется...

Поднятые изъ тамбовской берлоги мужики съ любопытствомъ разсматривали галдевшую на непонятномъ языке толпу турокъ и переглядывались. - Ну, только и народецъ.

- Ничего, народъ хорошiй, хоша и турки,-- объяснялъ Мосей. - Смирный народъ, а, главное, непьющiй... У нихъ такой законъ.

Въ квасной сиделъ какой-то рабочiй съ парохода, одетый въ синюю блузу. Онъ съ аппетитомъ елъ краюшку полубелаго хлеба, запивая его дешевымъ квасомъ.

- Што законъ?-- обидчиво ответилъ онъ. - У каждаго человека есть законъ, а только всякая держава пьетъ...

- Кушай, милая, на здоровье,-- ласково повторяла старушка. - Работы пришла искать? Будетъ и работа... Вонъ сколько нашихъ рассейскихъ бабочекъ стоитъ, тоже работы ждутъ. Всемъ место найдется... Татарки-то у себя по саклямъ только и умеютъ кохе свой пить, а на табачныхъ огородахъ наша сестра рассейская и садитъ, и полетъ, и поливаетъ.

Между прочимъ, Анисья Филипповна въ артели тамбовцевъ сразу присмотрела белокураго парня Федоса. Ничего, хорошъ паренекъ, хоть куда поверни. И плечо тугое, и рука могутная, и грудь выпираетъ изъ подъ рубашки... Другiе были помельче ростомъ, ну да въ артели все сойдетъ. Заметила старушка и то, что какъ будто Донька все отворачивается отъ Федоса и даже хмуритъ брови, когда встретится съ нимъ глазами. Охъ, девичье дело, конечно, совестно... Федосъ и самъ не замечалъ, какъ нетъ-нетъ да и очутится рядомъ съ Донькой.

- Ужо надо поснедать съ дороги,-- соображалъ Мосей. - Домашнюю-то еду всю прикончили дорогой, а здесь и настоящаго хлеба не найдешь. Здесь все ситный да баранки.. Не уважаютъ ржаной-то хлебушко.

Мосей самъ сходилъ купить хлеба и принесъ целую ковригу.

- Ну, ребятки, пока ешьте съ оглядкой,-- предупредилъ онъ, нарезая аппетитные ломти. - Пожалуй, и себя съедимъ такъ-то, пока нетъ работы... Донька, а тебе побольше ломоть, потому какъ бы очень затощала на пароходе. Анисья Филипповна, всю ночь насъ эта самая Донька потешала, пока пароходъ кружилъ въ тумане. Мы, мужики, ничего, а она всю ноченьку бегала къ борту, точно барыня или поповна...

- Это съ непривычки,-- объяснилъ Фролъ Иванычъ, точно выросшiй изъ земли. - Никитичъ не приходилъ?

- Нетъ, не видать кубыть...

Фролъ Иванычъ обругался.

- Ужъ только и народится человечина... Не даромъ онъ по пристанямъ-то обнюхиваетъ.

- Ничего, Фролъ Иванычъ,безъ работы не останемся,-- успокаивалъ Мосей. - Не впервой, слава Богу. Вотъ ужо схожу къ дохтуру Палъ Петровичу, у него мы какъ-то домъ далаживали... потомъ баринъ изъ немцевъ есть знакомый... Обойдется.

- Чему обходиться-то?-- ругался Фролъ Иванычъ. - Тоже не фасонъ задарма на базаре стоять... А Никитичъ знаетъ свое: "Какъ Богъ" да "Господь не оставитъ"... Растерзать его мало!

Черезъ часъ Мосей велъ свою артель куда-то по главной дороге въ Массандру и по пути объяснялъ Доньке:

- Видишь агроматные дома, дура? Тутъ все дохтура живутъ... Значитъ, все ихнiе дома. Ежели, напримеръ, другому человеку у смерти конецъ, то есть человеку богатому, ну, его сичасъ въ эту самую Ялту: тутъ тебе море, тутъ тебе горы, тутъ тебе свободный воздухъ, розаны и всякое удовольствiе... Іонъ и отдышаетъ, значитъ, который хворый. А то и для баловства которые наезжаютъ... У себя-то въ Москве или въ Питере надоестъ безобразничать, ну, валяй на солнышко. Однимъ словомъ, баловство... 

Первый день тамбовской артели прошелъ какъ-то между рукъ. Мосей розыскалъ какой-то сарай, где и разместились все.

- Здесь, братъ, тепло,-- объяснялъ онъ, надевая полушубокъ. - Не даромъ богатеющiе господа сюда едутъ. Ужъ я знаю. Ужо въ баню вечеркомъ сходимъ отъ свободности...

Устроивъ артель, Мосей отправился въ городъ на поиски работы и пропадалъ до самаго вечера. Вернулся онъ сумрачный и ничего не сказалъ, где былъ и кого виделъ. Старикъ только встряхивалъ головой и вздыхалъ. Артель прiуныла.

- А ничего, какъ Богъ,-- решилъ Мосей. - Другiе живутъ, и мы какъ-нибудь проживемъ - Посмотрелъ это я давеча на пропойцевъ - Господи, и сколько ихъ тутъ набралось и все-то пьяные. Точно комары надъ болотомъ толкутся... Берутъ же где нибудь деньги на пропой души, окаянные? Охъ, дела... И нашихъ русачковъ понапёрло вполне достаточно.

Вечеромъ пошли въ баню и по дороге насмотрелись на всякихъ господъ, которые катались по городу въ коляскахъ и верхомъ. Особенно удивляли тамбовцевъ дамы - амазонки: уцепится въ седле бочкомъ и вотъ какъ нажариваетъ, только пыль летитъ. Доньку бы посадить такъ-то... Тамбовцы всему удивлялись и указывали пальцами на разныя диковины. И горы какiя высокiя, и море какое зеленое, и дома все до одного каменные, и люди все до одного богатые, и дерева все неизвестныя да чужiя. Одна Донька ничего не желала ни видеть, ни слышать и готова была разреветься каждую минуту. Ее душила тоска по своей Тамбовской губернiи... Что-то тамъ теперь делается?

По дороге изъ бани обратно они встретили смешного молодого барина съ стеклышкомъ въ глазу. Онъ шелъ въ какомъ-то длинномъ до пятъ, рыжемъ балахоне, насвистывая опереточный мотивъ и помахивая тоненькой тросточкой.

Старикъ даже забежалъ впередъ и поклонился молодому барину, который посмотрелъ на него своимъ стеклышкомъ совершенно равнодушно.

Эта встреча сразу оживила Мосея. Если молодой баринъ въ Ялте, значитъ, и старый баринъ здесь же. Городъ не великъ, и розыскать можно живой рукой. А старый баринъ ужъ все знаетъ... У Мосея гвоздемъ засела въ голове мысль о царскомъ мосте, и онъ былъ убежденъ, что все отъ него скрываютъ все. А старому барину ужъ не зачемъ его обманывать.

Утромъ тамбовскую артель ожидала самая непрiятная неудача. Когда они чуть-светъ вышли на базаръ, Фролъ Иванычъ былъ уже тамъ и сообщилъ Мосею подъ секретомъ очень важную новость:

- Никитичу сегодня надо будетъ нанять целыхъ пятьдесятъ человекъ... У него подрядъ на набережной... Того гляди, притащится сюда. Только ухо держите востро: обманетъ. Выпрашивайте по полтора рубли поденщину... Понялъ?

- А ежели не дастъ?

- Ну, можно сбавить на рупь двадцать, а больше: - ни-ни. Онъ, какъ идолъ, будетъ рядиться...

Какъ оказалось, эта новость была не безызвестна и другимъ, потому что русскiе рабочiе сбились въ одну толпу и сдержанно толковали о томъ же.

- А ежели турки перебьютъ,-- сомневался Мосей, почесывая затылокъ.

- Что турки?-- разсердился Фролъ Иванычъ. - Разе турки могутъ работать настоящую тяжелую работу? Такъ, разныя подробности работаютъ, а сурьезнаго-то и нетъ... Турки!.. Они вонъ въ целое лето на копейку квасу не выпьютъ...

Появленiе Никитича было встречено глухимъ гуломъ смешанныхъ голосовъ. Впередъ выступили артельные рядчики и повели переговоры. Никитичъ билъ себя кулакомъ въ грудь и что-то выкрикивалъ своимъ тонкимъ бабьимъ голосомъ.

- Полтора целковыхъ?!.. - кричалъ онъ, размахивая руками. - Да креста на васъ нетъ, ребятки... Бога-то побойтесь, Бога-то!.. Безъ ножа хотите зарезать живого человека...

Рядчики отвечали такими-же пустыми словами и стояли на своемъ. Первыми сдались черниговскiе хохлы, сразу сбавивъ цену на рубль двадцать. Поднялся крикъ и ругань.

- Ну, и бери хохловъ, Никитичъ!.. Разе это рабочiе?.. Лопаты держать не умеютъ въ рукахъ... Не столько работаютъ, сколько оглядываются. На хохлахъ не далеко уедешь...

Хохлы отмалчивались. Они уже около недели напрасно искали работы и были рады идти за рубль. Никитичъ, конечно, это зналъ и давалъ девять гривенъ.

- Дома-то за двугривенный работаете, а здесь на полтора целковыхъ разстарались! Забыли Бога-то...

Ряда шла отчаянная. Никитичъ еще накинулъ пятачекъ и поклялся, что больше не прибавитъ ни одной копейки. Рядчики сошлись вместе и начали сговариваться между собой. Конечно, можно и за целковый работать, а только не хорошо ронять цену. Разъ уронили, а потомъ и не подымешь, Никитичъ, не смотря на самыя отчаянныя клятвы, хотелъ уже прибавить еще пятачекъ, но въ этотъ моментъ показалась целая толпа турокъ, только что прiехавшихъ на пароходе.

- Вотъ такъ фунтъ!-- ахнулъ Фролъ Иванычъ, принимавшiй, конечно, самое деятельное участiе въ общей суматохе.

Онъ забежалъ въ толпу и старался заслонить собой Никитича, чтобы тотъ не видалъ турокъ. Но было уже поздно. Никитичъ махнулъ рукой, и самъ пошелъ къ толпе турокъ, собравшейся у своей булочной. Здесь переговоры были кончены въ несколько минутъ. Турки согласились идти работать за сорокъ копеекъ. Фролъ Иванычъ въ отчаянiи бросилъ свою шапку о-земь и, грозя туркамъ кулакомъ, кричалъ:

- Вотъ вамъ, черномазые черти!.. Въ колья васъ надо... Только хлебъ у добрыхъ людей отбиваете. И ты хорошъ, Никитичъ!.. Креста на тебе нетъ...

- Да, воопче... - смущенно бормоталъ Мосей. - Экъ ихъ угораздило, чертей... Въ самый секундъ подоспели.

- Да что имъ, туркамъ, сорокъ копеекъ - и того много!-- оралъ Фролъ Иванычъ. - Разе это люди? Вонъ какая на емъ одежда: одне заплатки. Разе онъ понимаетъ, напримеръ, настоящую еду? Съестъ одинъ бубликъ въ три копейки, запьетъ его водой - и целый день сытъ. Онъ и праздника не понимаетъ, какъ другая собака: у нихъ все будни...

Пока происходила вся эта передряга, Анисья Филипповна успела пристроить Доньку къ другимъ бабамъ, которыя нанялись куда-то на табачную плантацiю въ Алупку.

- Тридцать копеекъ будетъ получать, а тамъ прибавятъ,-- хвасталась старушка своей удачей. - И тридцать копеекъ деньги...

Мосей, поощренный этой удачей, уверенно заявилъ:

- Э, и мы безъ дела не останемся!.. Слава Богу, светъ не клиномъ сошелся.. Ежели что, такъ мы и въ Новороссiйскъ махнемъ. Не тужите, братцы!.. 

Тамбовская артель причиняла Фролу Иванычу массу хлопотъ. Онъ даже осунулся въ лице и похуделъ. Одна борьба съ дешевыми турками чего стоила. Когда на базаре появлялся подрядчикъ Никитичъ, высматривавшiй свою дневную порцiю рабочихъ рукъ, Фролъ Иванычъ накидывался на него съ яростью.

- Опять обманывать пришелъ? кричалъ Фролъ Иванычъ, размахивая руками - Полюбуйся на свою работу: турки работаютъ у тебя, а наши русачки вотъ стенкой стоятъ голодные. Это какъ по-твоему?

- А ужъ какъ Господь... певуче отвечалъ Никитичъ. - Ужъ это не отъ насъ, милый человекъ. И турки тоже есть хотятъ. Понедельниковъ, не бойсь, не справляютъ, да еще каждый день своему богу по три раза молятся.

- А что изъ того, что молятся - хоть десять разъ молись, а ихнiй богъ неправильный. Вотъ тебе бы въ самый разъ въ мухоеданскую веру...

Благодаря хлопотамъ Мосея и Фрола Иваныча, тамбовская артель получила работу, но лиха беда была въ томъ, что приходилось работать въ разныхъ местахъ. Сходились вместе только по вечерамъ. И Донька отшиблась отъ артели, что очень угнетало Мосея. Девушка молодая, ничего не понимаете,-- долго-ли до греха. Вся артель скучала по Доньке, въ которой сохранялась последняя теплота родной губернiи. Фролъ Иванычъ былъ того же мненiя и чуть не подрался изъ-за Доньки съ своей Анисьей Филипповной и довелъ ее до слезъ.

- Что же, я для нея же старалась,-- оправдывалась старушка, вытирая слезы - Не одна ушла въ Алупку, а съ другими протчими бабами.

- А ежели она оттуда воротится круглая? Баба не мужикъ, и по здешнимъ местамъ ей везде цена. У меня есть знакомый татаринъ Асанъ въ Аутке, такъ я уже ее туда определю... По крайности, каждый день девушка дома, въ своей артели ночевать будетъ.

- Ну, и устроивай.

- И устрою. Не буду тебе въ ноги кланяться... Вотъ погоди, воскресенье придетъ - тогда и определю. Пусть чувствуетъ, каковъ есть человекъ Фролъ Иванычъ.

Фролъ Иванычъ сдержалъ свое слово и определилъ Доньку къ Асану, въ Аутку. Эта татарская деревушка слилась съ Ялтой и была, какъ ковромъ, обложена табачными плантацiями. Анисья Филипповна соображала свое и все поглядывала на Федоса. Въ самый бы разъ парочка вышла. Старушка стороной успела вызнать, что у себя въ деревне Федосъ былъ завиднымъ женихомъ, и за него пошла бы любая девушка, но онъ не хотелъ жениться, пока не устроится.

- Ничего, Богъ дастъ, все устроится,-- соображала старушка. - Ушелъ холостой, а вернулся женатый. Конешно, Донька не Богъ знаетъ какая корысть, ну, да съ лица не воду пить.

Весна быстро шла впередъ. Миндали давно отцвели. Начала быстро распускаться зелень. Море теплело съ каждымъ днемъ. Ялта оживала весеннимъ прилетомъ своихъ больныхъ гостей. И старики, и молодые - все искали животворящаго тепла. Больные бродили по набережной, любуясь моремъ, ютились въ маленькомъ городскомъ садике, слушая музыку, и, вообще, старались какъ-нибудь убить время. Это была какая-то призрачная жизнь, окрыленная несбыточными надеждами найти именно здесь утраченное здоровье. Были и такiе люди, которые решительно не знали, зачемъ они прiехали въ Ялту - вернее сказать, не знали, куда имъ деваться. Они ругали и Ялту, и по пути все русскiе курорты, клялись, что это уже въ последнiй разъ они попали на южный берегъ Крыма и доказывали другъ другу все преимущества заграничныхъ курортовъ.

Именно къ последнему сорту господъ относился "нашъ родной баринъ" Мосея Шаршаваго - Ипполитъ Андреичъ Череповъ. Семья Череповыхъ поселилась въ "Россiи", занимая два номера - въ большомъ жилъ старикъ Череповъ съ сыномъ Вадимомъ, а въ маленькомъ поместилась дочь, Ирина, молодая худенькая девушка съ острыми плечами и какими-то жгучими глазами. Старикъ Череповъ, представительный, седой старикъ, держалъ себя съ большимъ достоинствомъ и пользовался у всей прислуги шикарнаго отеля большимъ уваженiемъ. Онъ делалъ все, до последнихъ мелочей, съ какой-то министерской солидностью, даже умывался не такъ, какъ другiе, а верхъ солидности, доходившей до священнодействiя, проявлялся больше всего за обедомъ и ужиномъ. Последнее, впрочемъ, носило характеръ почти платоническiй, такъ какъ старикъ Череповъ страдалъ катаромъ желудка и половины артистически приготовленныхъ кушаньевь не могъ есть.

Дети привыкли къ желчнымъ выходкамъ отца и не обращали на нихъ особеннаго вниманiя. Это была довольно странная семья, жившая какими-то взрывами. Все держались на равной ноге, какъ добрые старые знакомые. Получалась та излишняя откровенность, какая извиняется только добрымъ старымъ знакомымъ, на которыхъ не обижаются.

Деревья покрылись зеленью. Начали распускаться глицинiи. Наступала лучшая весенняя пора. Старикъ Череповъ ежедневно гулялъ по набережной определенное докторомъ время. Разъ въ воскресенье, когда онъ съ дочерью возвращался домой, его остановилъ у входа на лестницу какой-то мужикъ, державшiй шапку въ рукахъ. Это былъ Мосей Шаршавый съ Донькой.

- Ваше высокоблагородiе, Апполитъ Андреичъ... - бормоталъ Мосей, кланяясь. - Не допущають до васъ... халуи трактирные не пущають...

- Что такое? Что тебе нужно?-- недовольнымъ голосомъ проговорилъ Череповъ. - Кто ты такой?

- А мы, баринъ, ваши родные мужики будемъ, значитъ, изъ деревни Перфеновой... Мосей Шаршавый, а это моя племянница Донька, значитъ. Дельце есть у меня къ вамъ, а халуи не пущають... Прямо, значитъ, къ вашимъ стопамъ, потому какъ вы намъ природный баринъ, и мы вполне обвязаны... напримеръ, подвержены...

- Какое дельце?

- Прикажите допустить, а на улице никакъ невозможно...

Ирина все время разсматривала въ лорнетъ Доньку и пришла въ восторгъ. Ведь это былъ великолепный этнографическiй типъ, который необходимо показать прiехавшему въ Ялту путешественнику. Пусть полюбуется на кровную "танбовку". У нея и костюмъ весь настоящiй, домашней работы. Череповъ слушалъ несвязную болтавню Мосея, несколько разъ поморщился, что въ переводе означало его полное недовольство навязчивымъ мужиченкой, но вступилась Ирина.

- Ты, мужичокъ... какъ тебя зовутъ?

- Мосей, барышня...

- Да, такъ ты иди за нами,-- решительно приглашала девушка. - Никто не смеетъ тебя не пустить...

Мосей немного замялся и сбоку посмотрелъ на Доньку.

- И она пойдетъ съ нами,-- командовала Ирина.

- Для чего эта комедiя?-- по-французски заметилъ Череповъ, пожимая плечами. - Вечныя эксцентричности.

- Ахъ, папа, это такъ интересно!.. по-французски ответила Ирина. - Одно имя что стоитъ: m-lle Донька.

- Съ родственниками трудно спорить,-- проворчалъ Череповъ, направляясь по лестнице къ верхней площадке.

Мосей сразу догадался, что за него заступилась барышня, и, шагая за ней, повторялъ:

- Гонють насъ, барышня... которые халуи... А мы ужъ къ вашимъ стопамъ...

Отельные оффицiанты попробовали загородить дорогу Мосею, когда вся компанiя поднялась къ роскошному вестибюлю.

- Оставьте, пожалуйста, ихъ,-- строго протестовала Ирина. - Они идутъ ко мне... Поняли?..

- Вотъ эти самые, барышня,-- жаловался Мосей, указывая на оффицiантовъ. - Гонють...

Донька никогда еще не видала, какъ живутъ настоящiе господа, и всему удивлялась: лестнице, ковру въ корридоре, двернымъ ручкамъ и т. д. Ирина провела ее въ свою комнату, и тамъ удивленiю Доньки не было границъ, особенно когда она увидела нарядную кровать барышни.

- Неужли ты на ней спишь?-- спросила Донька.

- Сплю... А что?

- Кубыть страшно.

Ирина смеялась до слезъ надъ Донькой.

Въ номере Черепова происходила не менее оригинальная сцена. Мосей стоялъ у дверей и, повертывая въ рукахъ шапку, издалека началъ разсказывать исторiю постройки царскаго моста и о томъ, какъ все его обманываютъ. Старикъ Череповъ сначала слушалъ его съ нахмуреннымъ лицомъ, а потомъ захохоталъ.

- На васъ, баринъ, последняя надежа осталась... - закончилъ свое повествованiе Мосей.

Череповъ подошелъ къ нему, хлопнулъ его по плечу и, продолжая смеяться, проговорилъ:

- Не будетъ тебе царскаго моста, Мосей...

- Какъ-же это такъ, баринъ? Не даромъ люди говорили...

- Я тебе сказалъ: не будетъ. И тебе, и мне никакого моста не будетъ... Былъ у насъ съ тобой крепкiй мостъ, а теперь ничего не осталось. Купецъ гуляетъ по нашему мосту, а мы въ окошечко на него поглядываемъ.

Мосей зналъ привычку стараго барина говорить мудреныя слова и только хлопалъ глазами. А старикъ Череповъ совсемъ развеселился, что съ нимъ случалось редко, усадилъ Мосея на стулъ и началъ подробно его разспрашивать обо всемъ: какъ мужики живутъ въ Парфеновой, какъ набралась артель строить царскiй мостъ, какъ они шли пешкомъ, какъ устроились въ Ялте.

- Утеснили вы насъ, баринъ, тогда земелькой-то,-- говорилъ Мосей, потряхивая головой. - Кормовъ совсемъ не стало, скотину пасти негде... Обезлошадили въ конецъ.

- И я тоже безлошадный, Мосей... Конскiй заводъ давно продалъ. А теперь землю въ банкъ отбираютъ... Новую землю приходится искать...

При слове "земля" Мосей весь встрепенулся.

Старый баринъ задумался и, вздохнувъ, проговорилъ:

- Приходи какъ-нибудь вечеркомъ, поговоримъ...

Онъ слышалъ шаги Вадима, при которомъ не желалъ говорить. Молодой человекъ вошелъ въ номеръ, понюхалъ воздухъ и брезгливо заметилъ:

- Здесь русскiй духъ, здесь Русью пахнетъ... 

Отъ своего барина Мосей вернулся домой, какъ пьяный. Ведь самъ баринъ завелъ речь о новой земле, а даромъ онъ говорить не будетъ. Мосей встряхивалъ головой и чесалъ въ затылке. Что же, у батюшки-царя земли сколько угодно, да и Кавказъ великъ. Всемъ места найдется. Чемъ толкаться по заработкамъ, за милую душу поработать-бы на своей земле.

Увлеченный своими мыслями, Мосей не замечалъ, что въ его артели творится что-то не совсемъ ладное. Тамбовцы начали скучать, что было связано съ временемъ года. Всплыла настоящая мужицкая тоска о своей сиротевшей земле, о сиротевшихъ домахъ и сиротевшихъ семьяхъ. Крымская яркая весна казалась обидной. Въ результате явилось несколько прогульныхъ дней. Единственнымъ живымъ местомъ въ артели являлась Донька, за которой все ухаживали, какъ за родной. Исключенiе въ этомъ случае представлялъ одинъ Федосъ, который старался избегать Доньки и почему-то злился на нее.

- Ну, ты, корявая губернiя... - ворчалъ Федосъ, когда Донька проходила мимо.

Въ свою очередь Донька не оставалась въ долгу, и когда Анисья Филипповна политично наводила ее на разговоръ о Федосе, грубо отвечала:

- Этотъ-то? Да я его и видеть-то не могу... На сердце мутитъ. Шалый iонъ... тошный...

Федосъ самъ не зналъ, что такое съ нимъ делается, и совершенно не зналъ, куда ему деваться въ свободные часы, особенно по праздникамъ. И въ своей артели тошно, и на чужихъ людяхъ тошно. Онъ уходилъ куда-нибудь на набережную и по целымъ часамъ смотрелъ на море. На набережной и въ праздники работа кипела. На базаре Федосъ избегалъ заходить въ лавочку Фрола Иваныча, а забирался куда-нибудь въ съестную, где толклись пропойцы. И какого только тутъ народа не было, и почти все грамотные. Они тоже работали временами, чтобы сейчасъ-же и пропить весь заработокъ. Федосъ среди нихъ казался богатыремъ и съ презренiемъ смотрелъ на этихъ несчастныхъ, у которыхъ лица опухли отъ пьянства, руки и ноги тряслись, глаза слезились.

- Господи, да откуда такiе люди берутся?-- съ тоской думалъ Федосъ.

Попадались и женщины пьянчужки, ходившiя съ синяками, рваныя и грязныя. Это была последняя степень паденiя. Пробовалъ Федосъ приставать къ туркамъ, которые ему нравились, но они какъ-то сторонились отъ него, да и разговориться съ ними было трудно. Русскiе рабочiе часто роптали на свою судьбу, волновались и при всякомъ удобномъ случае ругались, а турки держали себя такъ спокойно и съ какимъ-то особеннымъ достоинствомъ носили свои рабочiя лохмотья. А главное, до сихъ поръ Федосъ не видалъ ни одного, пьянаго турка...

А борьба между русскими и турками велась по всей линiи. Пока торжествовали турки, хотя Фролъ Иванычъ и грозилъ имъ погромомъ, случавшимся въ Ялте не разъ. Совершенно безучастными оставались въ этой борьбе за трудъ одни крымскiе татары, изъ которыхъ прибрежные жили припеваючи на счетъ своихъ табачныхъ платанцiй, виноградниковъ и прiезжихъ туристовъ. Настоящiе горные татары появлялись редко и жили въ своихъ горныхъ гнездахъ неизвестно какъ и чемъ. Они привозили дрова, уголь, овечiй сыръ, молодыхъ барашковъ, овощи - и темъ ограничивались. Странно было сопоставить черноволосыхъ побежденныхъ, сытыхъ и сравнительно обезпеченныхъ, и пришлыхъ, большею частью белокурыхъ или светлорусыхъ победителей, прибитыхъ волной всякихъ злоключенiй къ чужому берегу. Типичнее всего была русская баба, которая обработывала табачныя плантацiи и ходила "коло винограду".

Разъ Федосъ обходомъ пробрался по базару, минуя заведенiе Фрола Иваныча, и неожиданно натолкнулся на Доньку, которая ходила за хлебомъ для артели. Федосъ сделалъ видъ, что не узналъ ея, и повернулъ въ сторону, Донька тоже хотела повернуть, но прямо натолкнулась, на Федоса.

- Ахъ, ты, чучело гороховое!-- проворчалъ Федосъ.

- А ты чего смотришь, шалый?!-- огрызнулась Донька.

Федосъ погрозилъ ей кулакомъ, свернулъ въ сторону и зашагалъ къ толпе турокъ. Донька стояла на месте, и у нея на глазахъ навернулись слезы.

Донька, по приглашенiю "барышни", раза два бывала въ "Россiи", но потомъ перестала ходить. Ее удивляло какое-то особенное нахальство этой барышни, которая не стеснялась выспрашивать ее о самыхъ интимныхъ вещахъ.

- Тебе не страшно жить одной съ мужиками?-- спрашивала ее Ирина. - Ведь ихъ много, они такiе грубые, слова говорятъ такiя...

- Можетъ быть, тебе кто-нибудь нравится?-- продолжала барышня наводящiе вопросы.

- Дядя Мосей нравится...

- Ну, это само собой. А изъ парней? У васъ ведь это все просто... Я видела въ деревне сама, какъ парни хватали девушекъ въ охапку... щипали ихъ...

- Такъ это на играхъ, барышня, а не на артели. На артели у насъ строго... Дядя Мосей не любитъ баловства. Ни-ни...

- А все-таки, есть такой парень, который тебе нравится?

Донька конфузилась.

- Однимъ словомъ, женихъ?..

- Это ужъ дядя Мосей, барышня, знаетъ...

- Да ведь не дяде Мосею замужъ выходить, а тебе... Кто у васъ въ артели первый красавецъ?

Донька чувствовала себя неловко, когда барышня впивалась въ нее своими "колючими" глазами или начинала улыбаться. Разъ Донька не выдержала и откровенно заявила:

- А вы смеетесь надо мной, барышня, какъ надъ писаной дурой... Делать вамъ нечего, вотъ и потешаетесь надъ деревенщиной.

- Нетъ, не потешаюсь,-- оправдывалась Ирина, немного смутившись. - А просто мне интересно, какъ другiя девушки на свете живутъ, что оне думаютъ и чувствуютъ.

Донька расхохоталась. Ужъ очень смешныя слова барышня разговариваетъ: кто-же не знаетъ, о чемъ все девки думаютъ... Очень даже просто. Вонъ какъ Анисья Филипповна пристаетъ съ Федосомъ, точно онъ у нея въ зубахъ завязъ.

- Н-не... Въ девушкахъ лучше.

- Зачемъ-же тогда выходятъ замужъ?

- А такъ: выдадутъ - и все тутъ. Вотъ какъ девки-то ревутъ, когда ихъ окручиваютъ. Самая безстрашная и та голосомъ воетъ...

Для Ирины эта "танбовка" являлась своего рода сфинксомъ, котораго она никакъ не могла разгадать. Путешественникъ-этнографъ, которому Донька была предъявлена въ качестве вещественнаго доказательства отъ тамбовской антропологiи, решительно ничего въ ней не нашелъ, что разочаровало Ирину, и Донька была исключена изъ реестра развлекающихъ редкостей. Простившись съ живой игрушкой, Ирина почувствовала ту гнетущую доску, для которой спецiально создана русская "барышня не у делъ". Даже было обидно думать, что вотъ эта самая смешная Донька кому-то нужна, что у нея есть свое место въ тамбовской артели, что какая-то таинственная Анисья Филиповна хочетъ ее окрутить съ какимъ-то тамбовскимъ Федосомъ и что все это нужное, настоящее, серьезное, какъ серьезно шумитъ море, серьезно растетъ трава, серьезно идетъ дождь.,

- Папа, почему я чувствую себя никому ненужной?

- Очень просто: повышенная требовательность. Нынешнiя девушки ищутъ непременно героевъ, а таковыхъ слишкомъ мало, даже почти нетъ.

- Какiе тамъ герои, папа, просто интересный человекъ - и вполне достаточно.

- И такихъ интересныхъ мужчинъ нетъ, моя милая. Эта погоня за интересными людьми обличаетъ только собственную внутреннюю пустоту, безсодержательность и вялость. Собственное ничтожество мы желаемъ оправдать на содержательности другого. Это моральное тунеядство... И твоя Донька, конечно, стоитъ неизмеримо выше тебя, потому что знаетъ, что ей делать, а это главное.

- Нетъ, это нужно и знать, и чувствовать, Ирина. Я жилъ много заграницей, много виделъ и пришелъ къ убежденiю, что лучше русскаго мужика и русской бабы ничего нетъ. Да...

- Въ тебе, папа, говоритъ уволенный въ отставку рабовладелецъ.

- Ничуть! Ты ошибаешься... Ты вотъ читаешь исторiю, где господа-историки такъ красиво подкладываютъ историческiе законы подъ совершившiеся факты и не видятъ настоящаго. Напримеръ, кто проделалъ всю русскую исторiю? Да вотъ эта самая тамбовка Донька, которая совсемъ не интересна для твоего этнографа. А для меня это все ясно... Я говорю не о томъ, что Донька родила эту исторiю,-- нетъ, она внесла въ нее все покоряющую живучесть, изумительную эластичность формъ, еще более изумительную приспособляемость въ какомъ угодно цоложенiи. Эта Донька, какъ кошка, которую выбросили изъ пятаго этажа и которая непременно упадетъ прямо на ноги... И я ее люблю, русскую бабу. Ее историки совершенно просмотрели. Да и сейчасъ ее не видятъ... Помнишь, когда ездили на воды подъ Учанъ-Су, тамъ по дороге все табачныя плантацiи были усеяны русскими бабами. Татарская баба не можетъ работать у себя дома, а русская баба бредетъ искать работы за тысячи верстъ. Ее и ветромъ сушитъ, и солнцемъ жжетъ, и дождемъ мочитъ, а она все-таки делаетъ свое бабье дело. Ведь это стоитъ хорошаго завоеванiя, и никто этого не видитъ. Бабе тесно стало дома, и она пошла оплодотворять своимъ великимъ бабьимъ трудомъ чужую ей землю. Самое это великое дело, когда есть настоящая баба... Ты слыхала, вероятно, что есть такъ называемый русскiй скотъ - крестьянская лошадь, крестьянская корова, деревенская курица? Это самая изумительная зоологiя, потому что она разрешила неразрешимую экономическую задачу, т. е. при наличности minimum'а условiй получается maximum производительности. Особенно характерна корова-крестьянка, возведенная въ типъ. Есть, такъ называемыя, коровы-тасканки и коровы-горемыки, подразделяющiяся на кровныхъ горемыкъ и полукровныхъ горемыкъ. Это маленькое тощее созданiе, которое целую зиму обходится безъ пищи и которое до того ослабеваетъ къ весне, что его нужно вытаскивать на весеннiя зелени, где оно отгуливается. Про курицу и говорить нечего: она должна класть яйца и кормиться сама. А кто создалъ эти живыя чудеса хозяйства? Создала Донька...

Череповъ медленно шагалъ по комнате, пуская синеватый дымъ дорогой сигары. Когда онъ говорилъ, его лицо делалось красивымъ, и Ирина любовалась имъ. Такой умный, хорошiй и понимающiй старикъ... А между темъ онъ пустилъ своихъ бывшихъ крепостныхъ съ даровымъ наделомъ нищими, вечно судился за потравы и кончилъ темъ, что раззорилъ все свое хозяйство и проедалъ сейчасъ последнiя крохи. Ирина все это знала и никакъ не могла понять отца, въ которомъ слова, мысли и дела шли разными дорогами. 

- Слава Богу, все теперь въ одной кучке,-- радовался за всехъ Фролъ Иванычъ. - Ужъ на что лучше... А разбились-бы по одному человеку - и конецъ артели. Куда человекъ, ежели онъ отъ своихъ отстанетъ? Пропалъ, какъ шведъ подъ Полтавой...

Фрола Иваныча, огорчало только то, что Мосей Шаршавый какъ-будто не выражалъ особенной радости. Даже совсемъ наоборотъ - старикъ все хмурился и угнетенно вздыхалъ.

- Да ты это что, Мосей?-- спрашивалъ Фролъ Иванычъ. - Точно муху проглотилъ...

- Есть и муха, Фролъ Иванычъ... Верно ты сказалъ.

- Вотъ и хлопочи для земляковъ,-- ворчалъ онъ. - Ониже надъ тобой и фигуряютъ...

Потомъ, по наведеннымъ справкамъ, оказалось, что Мосей почти каждый вечеръ куда-то исчезалъ и возвращался домой поздно.

- Ужъ не закутилъ-ли грешнымъ деломъ старикъ,-- посомневался Фролъ Иванычъ. - Трактировъ у насъ вполне достаточно, ежели который человекъ слабый...

"Муха" Мосея Шаршаваго засела въ "Россiи". Старикъ Череповъ полюбилъ тамбовскаго мужика и каждый разъ угощалъ его чаемъ. Мосей усаживался съ большой осторожностью на краешекъ стула и пилъ одинъ стаканъ чая за другимъ. Иногда угощала его Ирина, а когда ея не было - наливалъ чай самъ Череповъ. Мосей обливался потомъ и все-таки пилъ, не смея отказаться. Череповъ шагалъ по номеру, заложивъ руки за спину, и говорилъ безъ конца. Когда онъ останавливался, Мосей говорилъ:

Скучавшiй старый баринъ читалъ целый рядъ лекцiй по исторiи Крыма и Кавказа и предъявлялъ целый рядъ остроумныхъ соображенiй относительно будущаго этихъ двухъ жемчужинъ.

- Рабочiя руки нужны, Мосей, наши русскiя рабочiя руки. Въ Расее стало тесно жить, а тутъ всемъ места хватитъ.

- Какъ не хватить: тутъ тебе море, а тутъ сейчасъ рядышкомъ берегъ. Очень просто...

Мосея смущало только одно, именно, когда баринъ раскладывалъ на своемъ письменномъ столе громадную карту и по ней объяснялъ прошедшее, настоящее и будущее. Мосей решительно ничего не понималъ, кроме того, что по "планту" Тамбовская губернiя выходила ужъ какъ-то обидно маленькой. Двухъ овецъ некуда выпустить... Не можетъ этого быть. Просто, казенные анжинеры напутляли на весть что, чтобы скрыть Тамбовскую губернiю. А вотъ когда баринъ принимался разсказывать про Кавказъ, Мосей превращался въ одинъ слухъ и все отлично понималъ, только понималъ своими мужицкими словами.

- Нашли бы вотъ какъ,-- соглашался Мосей.

- Ты не понимаешь самаго главнаго, Мосей: ты неуязвимъ, какъ броненосецъ. Много ли тебе нужно: одинъ хлебъ.

- Да ежели бы былъ iонъ, хлебушко-то, да. я не знаю, что бы, кажется, сделалъ.

- Ну, прежде ты крепостной былъ, а теперь свободный человекъ.

- А выведи-ка ты свою бабу на Кавказъ - да тамъ ей и цены не будетъ.

- Ну, бабу, баринъ, трудно поднять, какъ медведя изъ берлоги. Она тоже ежели упрется, такъ ничего не поделаешь... Конечно, ежели мiръ прикажетъ, такъ и баба пойдетъ...

Мосей начиналъ понимать, что баринъ тоже склоненъ къ мечтамъ, но слепо верилъ каждому его слову. Кому же и знать, какъ не старому барину. Вотъ какъ все понимаетъ баринъ и все можетъ обсказать, до крайности. Домой Мосей возвращался точно пьяный и во сне виделъ гостепрiимные кавказскiе берега, где схоронилось крестьянское настоящее счастье.

Не спалось и старому барину Ипполиту Андреичу, хотя и по другимъ причинамъ. Онъ страдалъ старческой безсонницей, а въ последнее время она сопровождалась какой-то удручающей старческой тоской. Впереди уже ничего не оставалось, кроме механическаго чередованiя ненужныхъ дней и ночей. А ведь когда-то и онъ мечталъ... Даже и очень мечталъ. Но самая деятельная полоса жизни какъ-то сама собой точно выпала, какъ незаметно выпадаютъ волосы на голове. Онъ сейчасъ съ ужасомъ чувствовалъ нароставшую въ самомъ себе пустоту жизни и то, что въ сущности онъ, баринъ Череповъ, никого и ничего въ жизни не любилъ. Боже мой, какъ онъ сейчасъ завидовалъ какому-нибудь Мосею Шаршавому, жизнь котораго была и полна и имела впереди определенную и ясную цель. Въ этомъ безвестномъ тамбовскомъ мужичонке чувствовалась та стихiйная сила, которая двигаетъ миллiонами. Да, они идутъ къ своему безвестному счастью и будутъ идти, потому что они нужны, а ненужный никому баринъ Ипполитъ Андреичъ будетъ гнить въ своей могиле... Ему даже самымъ близкимъ по крови людямъ, какъ родныя дети, нечего передать, кроме того, что живите, какъ знаете.

А тамъ, на базаре, русская исторiя двигалась своимъ чередомъ. Фролъ Иванычъ, оскорбленный въ лучшихъ своихъ чувствахъ, делалъ видъ, что не замечаетъ тамбовскихъ земляковъ. Они тоже какъ будто избегали его заведенiя. Вообще, чувствовалась натянутость.

- А все ты, чертова кукла!-- накидывался Фролъ Иванычъ на жену. - "Наши танбовцы прiехали... Наша танбовская губернiя!" Вотъ тебе и танбовская губернiя... Какъ устроились, такъ и рыло на сторону. Известный манеръ...

Можно себе представить удивленiе Фрола Иваныча, когда въ конце мая въ заведенiе явился Мосей Шаршавый въ полушубке, валенкахъ и съ дорожной котомкой за плечами. Съ нимъ пришла и Донька, тоже одетая по дорожному. Фролъ Иванычъ даже протеръ глаза.

- Да ты, это что, Мосей, куда наклался?

- Да ты куда въ самъ-то деле?

- Мы-то?.. А въ Батунъ... Место такое есть, значитъ, на самомъ берегу.

- И всю артель за собою тащишь?

- Обнакновенно... Вчера съ однимъ человекомъ сговорился и задатки получили. Хорошо у васъ, да по нашему пропиталу начетисто кубыть...

- Очень даже въ уме... Такая ужъ линiя вышла.

Въ короткихъ словахъ и довольно сбивчиво Мосей разсказалъ о своихъ душевныхъ беседахъ съ старымъ бариномъ, о какой-то "верной земле" въ Закавказьи и о томъ, какъ мучился все это время.

- Да ты и впрямъ рехнулся, Мосей!-- вступилась Анисья Филиповна. - Мало-ли что кто скажетъ. За всеми не угоняешься... Прямо сказать, сбесился человекъ.

Фролъ Иванычъ сначала ругался, ругался вообще и въ частности, потомъ обругалъ Анисью Филиповну, а когда къ заведенiю подошла вся тамбовская артель - бросилъ свой картузъ о-земь и неожиданно заявилъ:

Ей Богу, поехалъ-бы!.. И даже очень просто... Да я сейчасъ поеду!..

Около заведенiя собралась целая толпа. Надъ Фроломъ Иванычемъ начали подшучивать. Одна Анисья Филиповна была спокойна. Она знала, что на мужа иногда "накатываетъ" и что онъ только такъ говоритъ, на зло ей.

- Да въ Батуме твоего квасу и пить никто не станетъ,-- заметилъ изъ толпы какой-то бывалый человекъ. - Тамъ все красное церковное вино пьютъ...

Поднялся шумъ и общiй смехъ. Взбешенный Фролъ Иванычъ разогналъ толпу и продолжалъ уверять, что непременно завтра же поедетъ.

- Обождите денекъ,-- упрашивалъ онъ Мосея.

Пароходъ отходилъ только въ одиннадцать часовъ, но тамбовцы забрались на пристань спозаранку и терпеливо ждали отвала. Фролъ Иванычъ прибегалъ на пристань раза два, чтобы поругаться и сорвать сердце. Между прочимъ, онъ принесъ целую вязку турецкихъ баранокъ и сердито объяснилъ:

- Это отъ моей старухи...

Ровно за полчаса до отхода парохода въ щегольской коляске прiехалъ старикъ Череповъ съ дочерью. Тамбовцы были уже на палубе и устраивались съ своими пожитками. Мосей бросился по сходне къ барину, чтобы проститься.

- Вотъ видишь, я прiехалъ проводить васъ,-- говорилъ старый баринъ, поднимаясь по сходне на палубу.

- А который Федосъ?

- Да вонъ онъ... лукоглазый такой...

- А... Ничего, красивый парень.

- Да, такъ въ Батумъ?-- какимъ-то деланнымъ тономъ спрашивалъ Череповъ. - Что-же, дело хорошее... Съ Богомъ!

"родного барина" и сняли шапки. Вынырнувшiй изъ толпы Фролъ Иванычъ тоже узналъ Черепова и тоже снялъ шапку.

- Точно такъ-съ, ваше превосходительство,-- ответилъ онъ за всехъ.

- А ты тоже изъ артели?-- спросилъ Череповъ, подозрительно оглядывая городской костюмъ Фрола Иваныча.

- Я-то тоже тамбовскiй, ваше превосходительство, только я по квасоваренной части. У меня собственное заведенiе на базаре.

Череповъ поговорилъ съ тамбовцами и отправился съ парохода. Уходя, Ирина сунула Доньке полуимперiалъ и шепнула:

Донька даже не сумела поблагодарить и только крепко сжала монету въ кулаке.

Когда пароходъ отваливалъ, Мосей Шаршавый долго махалъ своей шапкой. Череповъ удостоилъ его кивкомъ головы. Фролъ Иванычъ вертелся около него безъ шапки и повторялъ:

- Этотъ Мосей перекати-поле, ваше превосходительство. Ему везде будетъ тесно...