Падающие звезды (старая орфография)
Глава XIV

XIV.

Столовая оказалась тесной, и часть гостей должны были устроиться за маленькими угловыми столиками, какъ въ ресторане. А гости все прибывали: зашелъ старикъ Локотниковъ, когда-то гремевшiй, какъ жаyристъ, потомъ молодой юркiй пейзажистъ Меню и еще какiе-то художники, которыхъ, кажется, не зналъ и самъ хозяинъ. Ужинъ состоялъ всего изъ одного блюда, - на столъ подана была тридцатифунтовая лососина во всей своей красоте. Это было и оригинально, и ново, какъ всегда у Бургардта. Миссъ Гудъ очень смущалась, что нетъ ни ростбифа, ни дичи, и старушке казалось, что гости смотрятъ на нее съ немымъ укоромъ, обвиняя въ скаредности. Впрочемъ, она знала, что Красавинъ вообще естъ очень мало, а другiе гости могутъ быть сыты и одной лососиной. Больше всехъ ела Ольга Спиридоновна, любившая прикушать, а тутъ еще пили шампанское, какъ квасъ, что ей тоже нравилось. Напуганная Шура все посматривала на дверь и виновато улыбалась, встречаясь глазами съ Шипидинымъ, который очутился рядомъ съ Красавинымъ, занявъ по ошибке место Саханова.

- Представьте себе, а я зналъ вашего отца... - припоминалъ Красавинъ, когда хозяинъ ихъ познакомилъ. - Я бывалъ даже у васъ на Охте. Давненько это было...

Красавину нравился "пашконецъ", какъ онъ мысленно назвалъ Шипидина. Неглупый и крепкiй человекъ, напомнившiй ему родныхъ заволжскихъ раскольниковъ. И держитъ себя такъ просто и независимо. Вниманiе Красавина къ какому-то юродивому въ поддевке возмущало Саханова и Васяткина до глубины души, точно Шипидинъ обкрадывалъ ихъ. Бургардтъ тоже былъ хорошъ: все время смотритъ на немую англичанку, какъ дуракъ, и, кажется, никого не замечаетъ.

- Кажется, завязка романа, - шепталъ Саханову Васяткинъ.

- Очень можетъ быть... - соглашался тотъ. - Только романы Бургардта известны: срокъ - две недели.

Сахановъ, вообще, терпелъ сегодня неудачу за неудачей. Сначала пробовалъ заговорить объ искусстве, т. е. обругалъ кое-кого изъ отсутствовавшихъ художниковъ, а въ особенности молодежь, впадавшую въ ересь импрессiонизма. Но Красавинъ упорно не желалъ слушать, хотя время отъ времени и смотрелъ на него. Пришлось переменить тему. Сахановъ переехалъ на свой любимый конекъ и заговорилъ о женщинахъ.

- Одинъ французъ совершенно верно определилъ, что женщина есть апофозъ кривой линiи, - ораторствовалъ Сахановъ съ обычнымъ апломбомъ. - Это очень метко сказано... Не правда-ли?

Но и тутъ вышла неудача. Старикъ Локотниковъ, обозленный на всехъ летъ двадцать, заметилъ:

- А у меня есть знакомый профессоръ математики, который доказываетъ, что на пощечину нельзя сердиться, потому что на языке математики это только кривая второго порядка... Значитъ, по вашему, Павелъ Васильичъ, всякая женщина есть апофеозъ пощечины. Сравненiе немного натянуто, хотя и не хуже другихъ.

Сахановъ надулся и проворчалъ:

- Я-бы сказалъ вашему профессору математики, что онъ просто копченая ветчина, что тоже не обидно, хотя въ переводе это выходитъ: свинья.

Въ отместку злому старичишке Сахановъ заговорилъ о конченныхъ художникахъ, которымъ ничего больше не остается, какъ только повторять самихъ себе.

- Это повторяется во всехъ областяхъ творчества, и нетъ необходимости называть имена, которыя хорошо известны публике. Конечно, трудно определить роковой моментъ, когда художникъ духовно умираетъ. Въ механике есть прекрасное определенiе этого момента, именно, когда она разбираетъ законы движенiя самаго обыкновеннаго колеса. Есть роковая мертвая точка, которая останавливаетъ это движенiе. То же самое и въ творчестве художника: если онъ не двигается впередъ - значитъ, онъ конченный человекъ для искусства. Возьмите, наконецъ, скажемъ, какого нибудь атлета: онъ развиваетъ свою силу постепеннымъ упражненiемъ мускуловъ, но уже въ самой его организацiи, въ скелете, въ строенiи мышцъ, связокъ и сухожилiй заключается своя предельная точка. Почему онъ можетъ выжать шесть пудовъ и двенадцать фунтовъ, а на тринадцатомъ фунте пасуетъ? Ведь, кажется, фунтъ самъ по себе ничтожная величина, каждый ребенокъ подниметъ фунтъ, а тутъ именно этотъ роковой тринадцатый фунтъ пересиливаетъ профессiональнаго силача. Такъ и въ искусстве...

Бургардтъ слышалъ этотъ монологъ и только пожалелъ старика Локотникова. Мозгъ у Саханова походилъ на болотную кочку, въ которой гнездились самыя вредныя бактерiи и самые ядовитые мiазмы. Локотниковъ не нашелся, что ему ответить, но за него обиделся Бахтеревъ, сидевшiй рядомъ съ Бачульской.

- Позвольте, г. Сахановъ (онъ никогда не называлъ Саханова по имени и любилъ начинать речь съ "позвольте", точно его мысль продиралась каждый разъ черезъ толпу невидимыхъ враговъ), вы можетъ и правы механически и даже но ведь все это крайне условно... Вамъ ничего не стоитъ однимъ почеркомъ пера уничтожить самую почтенную репутацiю, но это только потому, почему ребенокъ ломаетъ свои игрушки. Вы просто не любите искусства.

Красавинъ все-таки не обращалъ вниманiя, хотя и смотрелъ на руки Саханова, въ которыхъ вертелась лакированная японская пепельница. Теперь удалось его занять Васяткину, подсевшему сзади и начавшему разговоръ о скачкахъ. Дело въ томъ, что скоро должны были фигурировать на скачкахъ въ Коломягахъ две новыхъ лошади Красавина, о которыхъ спортсмэны говорили еще зимой, именно, рыжiй жеребецъ "Ушкуйникъ" и серая кобыла "Пурга". Впередъ уже составлялись пари, и Васяткинъ хотелъ выведать кое-что впередъ.

- "Ушкуйникъ" что-то не ладится, - объяснялъ Красавинъ на спортсмэнскомъ жаргоне и назвалъ его секунды. - А "Пурга" еще совсемъ не готова.

глазами.

- Боже мой, какiе идiоты!-- думалъ Сахановъ.

Ольга Сергеевна насытилась и дремала, делая видъ, что слушаетъ. У нея въ такiе моменты являлось какое-то куриное выраженiе, и Бургардтъ наблюдалъ на ея лице зачатки мешковъ подъ глазами и на подбородке. Сидевшая рядомъ съ ней Бачульская молчала все время, и Бургардту сделалось ее жаль. Это была удивительная женщина - молодая, красивая, но въ ней не было чего-то, что привлекаетъ мужчинъ. Она была не глупа и не безъ таланта. Мужчины охотно знакомились съ ней, но сейчасъ же отпадали, какъ осеннiй сухой листъ. Въ ней что-то было загадочное, недосказанное. Бургардтъ подошелъ къ ней и молча пожалъ руку. Она его любила, но какъ-то по своему.

- Егорушка, вы увлекаетесь? - съ ласковымъ укоромъ спросила она

- Да...

Разговоръ оборвался, потому что Красавинъ быстро вскочилъ съ места и выбежалъ въ гостиную. Васяткинъ остолбенелъ. Бургардтъ пошелъ за нимъ.

- Где вашъ кабинетъ? - тревожно спрашивалъ Красавинъ, меняясь въ лице.

Бургардту показалось, что онъ не здоровъ. Красавинъ быстро прошелъ въ кабинетъ и заперъ за собой двери на ключъ. Васяткинъ и Сахановъ переглянулись, - вероятно, сейчасъ начнется торгъ за Марину, и Бургардтъ получитъ изрядный кушъ впередъ.

Красавинъ настолько былъ взволнованъ, что долженъ былъ пройти несколько разъ по комнате и выпить стаканъ холодной воды, прежде чемъ получилъ способность говорить.

- Решительно ничего не понимаю, Антипъ Ильичъ, - недоумевалъ Бургардтъ.

- Ахъ, ну, этотъ... Сахановъ!.. Понимаете: это ужасно. Да, ужасно...

Бургардтъ опять ничего не понималъ, что еще сильнее взволновало Красавина. Меценатъ кончилъ темъ, что, боязливо оглянувшись на запертую дверь, проговорилъ:

- Вы обратили вниманiе: онъ весь въ этомъ фланелевомъ дурацкомъ костюме... да? Давеча въ гостиной онъ все время вертелъ въ рукахъ черную дамскую шляпку... да? Белое и черное - ведь это ужасно... Потомъ за ужиномъ онъ все время вертелъ въ рукахъ черную японскую тарелочку - опять черное и белое... Нетъ, это невозможно!

Карьера Саханова у знаменитаго мецената была кончена.