Падающие звезды (старая орфография)
Глава XXIV

XXIV.

Утромъ на другой день Бургардта разбудилъ человекъ Андрей и заявилъ съ особенной суровостью:

- Барышня ждетъ въ гостиной...

- Какая барышня?

- Анна Егоровна...

Анита ждала отца въ гостиной съ заплаканными глазами.

- Миссъ Гудъ бредитъ, папа... Мне страшно.

Старушка лежала, действительно, въ бреду. Бургардтъ даже испугался, когда увиделъ ея багровое лицо и мутные глаза. Она уже больше не стеснялась, что въ ея комнату входитъ мужчина, когда она въ постели.

- Я умираю... - тихо проговорила она, пожимая руку Бургардта своей горячей сухой рукой. - Ради Бога, ничего не говорите Аните и не посылайте за докторомъ.

- Миссъ Гудъ, Богъ съ вами, что вы говорите...

- У меня къ вамъ единственная просьба... - продолжала старушка, съ трудомъ открывая отяжелевшiя веки: - да, одна... Увезите меня куда нибудь въ больницу... Это тяжело, когда въ доме покойникъ, и Анита будетъ напрасно волноваться... Я не хочу быть никому въ тягость...

Съ трудомъ переведя духъ, она прибавила:

- Знаете, кошки никогда не умираютъ дома...

Бургардту стоило большого труда уговорить ее относительно доктора. Миссъ Гудъ не верила въ аллопатiю и согласилась только подъ условiемъ, именно - пригласить какого-то старичка немца Гаузера. Ведь все остальные доктора немножко шарлатаны, а у Гаузера она когда-то лечилась и онъ проявлялъ несомненные признаки порядочности.

- Онъ такой джентльмэнъ, - резюмировала она свои мысли. - А въ медицине это главное...

Разыскать въ Петербурге стараго медицинскаго джентльмэна было не легко, начиная съ того, что Гаузеровъ оказалось несколько, и кончая темъ, что настоящiй Гаузеръ уже давно бросилъ практику и жилъ на покое у Пяти Угловъ. Старикъ занималъ свою квартиру больше сорока летъ и устроилъ въ ней маленькую Германiю. Когда Бургардтъ вошелъ въ эту тесную докторскую квартиру, на него пахнуло именно этой Германiей. Везде стояли бюсты Вильгельма, Бисмарка и Мольтке, пахло настоящимъ кнастеромъ, и во всей квартире, кажется, не было русской пылинки. Вышелъ Гаузеръ въ немецкой ермолке, съ немецкой трубкой въ зубахъ и въ немецкомъ халате. Это былъ чистенькiй сухой старичокъ съ бритымъ лицомъ и живыми серыми глазами. Когда Бургардтъ объяснилъ ему целъ своего визита, Гаузеръ пожевалъ губами, строго осмотрелъ его съ головы до ногъ и проговорилъ довольно сухо:

- Меня удивляетъ, что вы, милостивый государь, обратились именно ко мне... Именно, я хочу сказать, что на Васильевскомъ острове есть достаточно врачей, а мое есть правило - не отбивать практику у моихъ уважаемыхъ коллегъ.

Бургардту пришлось объяснять, почему оврь обратился именно къ нему, и лицо Гаузера приняло уже грозное выраженiе.

- Гомеопатiя?-- проговорилъ онъ, поднимая брови.

- Да...

Бургардтъ чуть не поклялся, что миссъ Гудъ лечилась сама, по какому-то таинственному руководству, и старикъ успокоился. Дорогой онъ объяснилъ, что давно бросилъ практику, хотя и продолжаетъ заниматься медициной теоретически.

- А что вы думаете о бактерiяхъ?-- неожиданно спросилъ онъ, когда уже подъезжали къ квартире Бургардта.

- Какъ вамъ сказать... - соображалъ Бургардтъ, боясь ответить невпопадъ. - Я думаю, что, какъ всякая новинка, ученiе о бактерiяхъ зашло дальше, чемъ следуетъ.

- Вотъ именно, - согласился старикъ, успокоившись.

Если бы Бургардтъ ответилъ иначе, упрямый немецъ, вероятно, уехалъ бы домой. Вообще, это былъ оригинальный человекъ, и онъ понравился Бургардту своей цельностью. Очевидно, онъ давно пережилъ самого себя и ревниво оберегалъ те взгляды и понятiя, въ которыхъ выросъ.

Осмотръ больной продолжался недолго. Бургардтъ съ волненiемъ ждалъ появленiя доктора въ гостиной. Когда тотъ вошелъ, онъ по его лицу заметилъ, что дело слишкомъ серьезно.

- Придется отнять ногу, - спокойно проговорилъ старикъ, протирая очки. - Это было безумiе запустить такъ рану.... Вотъ вамъ плоды этой дурацкой гемеопатiи.

- Неужели нетъ другого исхода?

- Никакого... Пригласите консультантовъ. Начинается общее зараженiе крови...

- Вы ей сказали все?

- Да... Это женщина съ твердымъ характеромъ. Она отказалась наотрезъ отъ операцiи.. Поговорите съ ней сами, а я васъ подожду.

Переговоры Бургардта не привели ни къ чему. Миссъ Гудъ была спокойна и на все его доводы твердила одно:

- Я не желаю быть калекой... да. У меня органическое отвращенiе ко всякому уродству. Анита не будетъ меня уважать, когда у меня одна нога будетъ деревянная... Ведь дети безжалостны къ уродамъ, а я не хочу быть смешной въ ея глазахъ.

Какъ Бургардтъ ни уговаривалъ ее, какъ ни убеждалъ и ни молилъ, миссъ Гудъ оставалась непреклонной. Его охватила страстная жалость къ этой героической старой девушке, и онъ упрашивалъ ее со слезами согласиться на операцiю.

- Я ценю ваше участiе, - отвечала миссъ Гудъ. - Но позвольте мне остаться при моемъ мненiи. Это мое право... да... Я всю жизнь провела при своемъ мненiи.

Анита очевидно подслушивала у дверей и ворвалась въ комнату съ горькими слезами. Она целовала руки миссъ Гудъ, умоляла, опустившись на колени, и это откровенное детское горе довело Бургардта до настоящихъ слезъ.

- Ахъ, какъ я васъ всехъ люблю... - шептала миссъ Гудъ, утешенная сделаннымъ усилiемъ. - Но всему есть свой пределъ... Господу угодно призвать меня въ лучшiй мiръ, и я покоряюсь Его воле. Анита, ты дашь мне слово читать одну главу изъ Библiи каждое воскресенье, какъ мы делали до сихъ поръ, и когда сделаешься большой, то поймешь, что миссъ Гудъ не могла поступить иначе...

Старый джентльмэнъ Гаузеръ страшно разсердился, когда Бургардтъ вышелъ въ гостиную съ заплаканными глазами, и только развелъ руками.

- Это - сумасшедшая женщина!-- выкрикивалъ старикъ, бегая по комнате маленькими старческими шажками. - Я сейчасъ пойду къ ней и поговорю... Да, я поговорю. Это безумiе... это... это...

- Нетъ, ради Бога не ходите, - уговаривалъ его Бургардтъ. - Ей необходимо успокоиться... Она взволнована.

-- Эта женщина меня возмущаетъ... да... Это... это... я не знаю, какъ это назвать!

Миссъ Гудъ очень страдала, но оставалась спокойной. Полосы тяжелаго забытья сменялись светлыми минутами сознанiя, и въ одну изъ такихъ минуть она послала Аниту за отцомъ. Это было вечеромъ. Бургардтъ и Анита обедали одни, и имъ казалось страннымъ, что стулъ, на которомъ миссъ Гудъ сидела восемь летъ, остается пустымъ. За день Бургардтъ страшно измучился, и ему было тяжело идти въ детскую. Анита вошла вместе съ отцомъ, но миссъ Гудъ заметила ей съ обычной строгостью:

- Анита, ты выйдешь... Детямъ не следуетъ слышать все, что говорятъ между собой большiе.

Анита выбежала со слезами, и Бургардта поразила эта жестокость больной.

- Это такъ нужно... - ответила ему она на его немой вопросъ. - Я ее очень люблю, и въ свое время она узнаетъ все...

Съ трудомъ переведя духъ, миссъ Гудъ продолжала:

- Да, я ухожу изъ здешняго мiра... И мне хотелось вамъ сказать, Егоръ Захаровичъ... Вы знаете, что я никогда не вмешивалась въ ваши личныя дела, но сейчасъ мой долгъ велитъ мне сказать... Много думала... Я понимаю, что художники не могутъ жить, какъ живутъ обыкновенные люди... Имъ нужны впечатленiя... Я не осуждаю и не желаю осуждать... Но я всегда боялась, что въ вашъ домъ можетъ войти не достаточно корректная женщина... Какъ мужчина - вы еще молоды, и можетъ случиться все... да... Но я боюсь за Аниту... Она вступаетъ въ свой критическiй возрастъ, когда нужна твердая рука... Пожалейте и поберегите ее... Возьмите себя въ руки... Я знаю, что вы по душе хорошiй и очень добрый человекъ, но у васъ, къ несчастiю, мягкiй русскiй характеръ... Последнее меня убиваетъ...

- Миссъ Гудъ, поверьте, что для Аниты будетъ сделано все, что я въ силахъ сделать... Кажется, вы меня не можете упрекнуть въ чемъ-нибудь...

- Къ несчастiю, у нея такой-же добрый характеръ, какъ и у васъ.. Я отлично сознаю, что говорю.

Миссъ Гудъ несколько времени лежала съ закрытыми глазами, охваченная истомой. Потомъ она поднялась, оперлась локтемъ на подушку и заговорила:

- Я позаботилась объ Аните... Къ вамъ прiедетъ изъ Лондона моя племянница, тоже миссъ Гудъ... Жаль, что она немного молода... Но это пройдетъ. Она займетъ мое место. Она такая-же девушка, какъ и я, т. е. по англiйски это называется spinster, а по русски - третiй полъ. Насъ много такихъ девушекъ въ Англiи... Молодые люди уезжаютъ въ колонiи, а мы остаемся. Половина девушекъ остается безъ мужей и расходятся по всему свету искать работы... У меня былъ женихъ, я ждала его десять летъ, а онъ умеръ въ Индiи отъ желтой лихорадки... Другiя англiйскiя девушки тоже ждутъ долгiе-долгiе годы своихъ жениховъ... Ваши русскiя девушки этого не знаютъ... О, имъ хорошо, и Аните будетъ хорошо. Вы художникъ, а не подозреваете, что ваша Анита - красавица... я знаю, что вы считаете ее дурнушкой, но вы ошибаетесь...

Миссъ Гудъ хотела сказать еще что-то, но слабо махнула рукой. Ее оставляли последнiя силы.

Когда Бургардтъ вышелъ въ гостиную, его удивило, что тамъ сиделъ докторъ Гаузеръ и читалъ свою немецкую газету. Онъ даже захватилъ съ собой ермолку и трубку.

- Что наша упрямая женщина? - спросилъ онъ съ особенной, виноватой кротостью въ голосе. - О, я много думалъ о ней...

Когда Бургардтъ объяснилъ все, докторъ Гаузеръ поднялъ палецъ вверхъ и проговорилъ:

- Я теперь понимаю упрямую женщину... да. Она имеетъ свое полное право... да.

Въ виду решительнаго отказа миссъ Гудъ сделать операцiю или созвать консилiумъ, старый медицинскiй джентльмэнъ решилъ, что онъ съ своей стороны не имеетъ права оставлять больную и поэтому прiехалъ съ темъ, чтобы провести всю ночь около нея.

Бургардтъ и Гаузеръ просидели въ гостиной целую ночь. Положенiе больной быстро ухудшалось. Полосы забытья увеличивались. Являлся тяжелый изнуряющiй бредъ. Докторъ и Гаузеръ дежурили у постели больной поочередно, а когда она забывалась - сидели въ гостиной и разговаривали вполголоса.

- Что такое жизнь? - спрашивалъ старикъ. - Что такое смерть? Съ точки зренiя философской, какъ говоритъ Шопенгауэръ, это явленiя безразличныя... да. Что такое наше горе или радость? То же самое... Мы совершенно напрасно боимся смерти, потому что это только наша точка зренiя, что смерть почему-то ужасна.

онъ давно его знаетъ, и что у нихъ есть общiя мысли.