Падающие звезды (старая орфография)
Глава XXV

XXV.

Миссъ Гудъ умерла, какъ и жила, съ большимъ достоинствомъ. Старикъ Гаузеръ провелъ у ея постели безвыходно двои сутки, стараясь облегчить последнiя минуты больной. Бургардтъ чередовался съ нимъ въ дежурстве и тоже почти не спалъ. Все происходившее производило на него глубокое впечатленiе, какимъ-то страннымъ образомъ совпадая съ собственнымъ угнетеннымъ настроенiемъ. Миссъ Гудъ уходила изъ этого мiра неразрешимой загадкой, какъ непризнанная женщина новаго века, которому нужны паръ, электричество, разныя чудеса техники и последнiя слова науки, а человекъ не нуженъ. Нужна, вообще, машина, а человекъ подешевелъ, какъ сравнительно неудачный по силе конкуррентъ. И подешевела главнымъ образомъ женщина. Ведь на Востоке нетъ разростающагося въ гигантской прогрессiи института третьяго пола, какъ нетъ и жертвъ общественнаго темперамента. Восточная женщина еще сохранила свою большую цену и ее нужно заработать, а культурная англiйская женщина является результатомъ. перепроизводства. Ведь это ужасное явленiе, когда девушка должна уходить отъ родного очага въ далекую неизвестную страну и вести свою трудовую жизнь среди чужихъ людей, чужой обстановки и чужихъ интересовъ. Ведь это тоже смерть, смерть целаго народа... На эту тему Бургардтъ и Гаузеръ проговорили две ночи.

- Исторiя повторяется, - думалъ вслухъ старикъ. - Мы присутствуемъ при роковомъ повороте и не замечаемъ его. Разве греки или римляне замечали свое паденiе? У насъ останутся машины, редкiя изобретенiя и последнiя слова науки, а человекъ уйдетъ, выродится. Получатся dégénères supérieurs...

- Что же делать, докторъ?

Старикъ Гаузеръ красноречиво разводилъ руками и закрывалъ глаза.

- Тутъ ничего нельзя поделать, потому что весь общественный организмъ зараженъ и болезнь приняла скрытую форму. Мы ищемъ только отдельныхъ виновниковъ, а это есть большая ошибка и непоследовательность. Я уже давно все это заметилъ, говорилъ объ этомъ и писалъ, но надо мной только много смеялись. "Старый Гаузеръ хочетъ быть оригинальнымъ"... "Старый Гаузеръ сошелъ съ ума". Хе-хе-хе! А разве я виноватъ, что понимаю больше другихъ? Вотъ и сейчасъ я опять правъ, и мне жаль миссъ Гудъ, которая была большая женщина.

Оказалось, что докторъ тоже былъ "третьимъ поломъ" и провелъ жизнь холостякомъ. А между темъ его заветной мечтой было иметь семью и маленькихъ Гаузеровъ. Но что делать - когда былъ молодъ, приходилось много работать, чтобы "обставить себя", а когда вся обстановка получилась - докторъ Гаузеръ состарился.

- Конечно, я могъ жениться и въ этомъ возрасте, - точно оправдывался старикъ: - но я уже потерялъ аппетитъ къ семейной жизни, а затемъ принципiально долженъ былъ воздержаться, потому что дети отъ отцовъ такого возраста бываютъ склонны къ самоубiйству... Да, у каждаго жизнь складывается по своему, и старый Гаузеръ остался одинокимъ.

Анита вытащила старый альбомъ миссъ Гудъ, где хранилась ея фотографiя, когда она была молодой. Докторъ долго и съ особеннымъ вниманiемъ разсматривалъ ее, а когда Анита ушла, проговорилъ со вздохомъ:

- Представьте себе... да... если память мне не изменяетъ... Нетъ, именно это та самая девушка, которую я лечилъ и... и... гмъ... если я не ошибаюсь, я былъ ей увлеченъ... да, да... Вотъ встреча!

Потомъ на старика напало сомненiе, действительно ли это была та самая девушка, въ которую онъ былъ влюбленъ. Ведь это было такъ давно... Когда мертвая миссъ Гудъ была положена на столъ, докторъ Гаузеръ вошелъ въ комнату посмотреть на нее и отшатнулся. Да, это была она. Въ этомъ не могло быть никакого сомненiя. После смерти некоторое время, особенно у женщинъ, лицо точно молодеетъ.

- Боже мой, это она... - шепталъ старикъ въ ужасе, хватаясь за голову. - И я ее не узналъ... Пора старому Гаузеру умирать.

Бедная Анита еще въ первый разъ видела покойника и точно вся застыла. Мать она плохо помнила. Ей все казалось, что это неправда, что вотъ - вотъ миссъ Гудъ поднимется и сделаетъ всемъ строгiй выговоръ. Отецъ былъ особенно внимателенъ къ ней и, видимо, следилъ за ея настроенiемъ. При постороннихъ Анита старалась не плакать, а убегала въ детскую, где всякая мелочь напоминала ей миссъ Гудъ. Девочка плакала не столько о самой миссъ Гудъ, сколько о томъ, что постоянно ее огорчала своимъ поведенiемъ. Теперь ей казалось, что даже неодушевленные предметы являются для нея немымъ упрекомъ - любимое кресло, на которомъ всегда сидела миссъ Гудъ, ея рабочiй столикъ, полочка съ любимыми англiйскими авторами, ея чайная чашка, вывезенная еще изъ Англiи. Да, эти вещи еще жили, напоминая все привычки своей хозяйки.

Сейчасъ после смерти миссъ Гудъ хозяйство поступило въ полное распоряженiе человека Андрея, который, какъ оказалось, решительно все зналъ и все умелъ предусмотреть. Онъ же заказывалъ и трауръ Аните, и гробъ для покойницы, и все подробности похоронъ. Человекъ Андрей решилъ, между прочимъ, капитальный вопросъ о томъ, по какому обряду хоронить "старую барышню". Конечно, по православному, потому какъ миссъ Гудъ очень одобряла русскiе похороны, а на последней неделе поста ходила въ русскую церковь. Однимъ словомъ, все нужно было устроить честь-честью, потому что покойница хотя и была строгонька, а ужъ, сделайте милость, человекъ правильный! Дай Богъ всякому такъ-то прожить.

- Ахъ, делай, какъ знаешь!-- говорилъ Бургардтъ, когда человекъ Андрей приставалъ къ нему съ разными пустяками. - Не все ли равно, какъ и что устроимъ...

- Нетъ, ужъ вы извините, баринъ. Все, чтобы въ полномъ аккурате... Не такой былъ человекъ, чтобы безпорядокъ.

- Хорошо, хорошо. Если, что нужно - спрашивай Аниту. Она теперь осталась хозяйкой въ доме...

- Ужъ это известно...

Покойница была поставлена въ гостиной, и Бургардтъ очень удивился, когда увиделъ около гроба Гаврюшу, читавшаго псалтырь. После исторiи въ Павловске Бургардтъ его не видалъ и даже забылъ обо всемъ. Гаврюша читалъ ровно и спокойно, крестился широкимъ настоящимъ крестомъ и походилъ на молодого послушника. Бургардту показалось, что даже въ самой фигуре Гаврюши есть какое-то скрытое духовное смиренiе.

Все эти дни Гаврюша где-то прятался, и Бургардтъ совершенно забылъ о немъ. Сейчасъ выплыла наружу нея павловская глупая исторiя, но Бургардтъ посмотрелъ на своего ученика совершенно другими глазами. Конечно, онъ былъ виноватъ, это верно, но съ другой стороны его и обвинять было нельзя. У молодости есть свои права. Сейчасъ читающiй псалтырь Гаврюша для Бургардта являлся живой совестью. Да, это онъ, Бургардтъ, виноватъ, что поставилъ молодого человека въ глупое положенiе. И голыя мраморныя женщины имеютъ свою жизнь, а Гаврюша былъ живой человекъ. Бургардту съ особенной отчетливостью рисовалась его собственная жизнь, полная такихъ вопiющихъ противоречiй и несообразностей. Бедный юноша, какъ созревшее зерно, попалъ между вертящимися жерновами. Мысль о своей конченности, заглохшая на время, опять поднялась въ душе Бургардта, хотя онъ и смотрелъ сейчасъ на нее уже съ другой точки зренiя. Да, это было другое и не менее тяжелое. Смерть миссъ Гудъ являлась какой-то роковой поправкой, дававшей новое теченiе мыслямъ Бургардта. Онъ припомнилъ свои споры съ Шипидинымъ и мысленно согласился съ нимъ. Искусство было такъ далеко отъ действительности, выбирая только кричащiе моменты, рельефныя положенiя и вызывающiя позы. Ведь вся жизнь - трагедiя. Даже вотъ этотъ Гаврюша, который сейчасъ читаетъ псалтырь - тоже трагедiя. И все трагедiя, трагедiя мелочей, недосказанныхъ подробностей, подавленныхъ страданiй и непроявившихся чувствъ. Где ответъ? Куда идти? Для чего жить и работать?

собственная душа, болитъ и мучается такими хорошими покаянными словами... А тутъ еще безмолствующая миссъ Гудъ, которая точно слушала эти слова скорби и душевнаго умиленiя.

Въ одинъ изъ перерывовъ Гаврюша подошелъ къ Бургардту и проговорилъ:

- Вы на меня сердитесь, Егоръ Захаровичъ?

- Лично вы меня не обидели, Гарвюша, да сейчасъ и не место и не время говорить о некоторыхъ вещахъ, - ответилъ Бургардтъ, удивляясь собственной сухости.

"отчиталъ" его. Потомъ вся настоящая обстановка располагала къ покаянному настроенiю.

Въ жизни трагедiи и комедiи идутъ рука объ руку, какъ мракъ и светъ. Прiехалъ старикъ Гаузеръ, хотя ему, какъ врачу, решительно нечего было делать у покойника. Онъ и явился такимъ смущеннымъ, почти виноватымъ и даже совралъ, что заехалъ по пути, ссылаясь на какую-то консультацiю. Бургардтъ былъ радъ его видеть и расцеловалъ милаго добраго джентльмэна, что вышло ужъ совсемъ не корректно.

- Да, да, я понимаю... - бормоталъ смущенно Гаузеръ, поправляя очки. - Я не виноватъ, что другiе не понимаютъ.

Старикъ держалъ себя своимъ человекомъ въ доме, принималъ живое участiе во всехъ хлопотахъ, старался развлечь Аниту и даже бегалъ въ переднюю отворять дверь, когда человека Андрея не было дома. Разъ, именно въ одну изъ такихъ критическихъ минутъ, Гаузеръ выбежалъ на резкiй звонокъ въ переднюю, разсердившись по дороге на негодяя, который такъ громко звонитъ, когда въ доме покойница, и, отворивъ дверь, встретился лицомъ къ лицу съ Сахановымъ. Они смеряли другъ друга вызывающими взглядами, и Гаузеру показалось, что дерзкiй гость принимаетъ его за новаго лакея. На последнемъ основанiи онъ, когда Сахановъ хотелъ спять верхнее пальто, спросилъ его довольно резко:

- Вамъ что угодно, милостивый государь?

- Я - докторъ Гаузеръ... А вы?

- Я - другъ дома, а по профессiи - критикъ, публицистъ и чуть-чуть ученый. Моя фамилiя: Сахановъ...

- О, это совсемъ другое дело, - заговорилъ старикъ, протягивая руку: - хотя и друзья дома не должны такъ громко звонить, когда въ доме покойникъ...

- Я не буду больше, domine...

"покойникъ" заставило Саханова отступить. Онъ страшно боялся покойниковъ и всякихъ похоронъ и еслибы зналъ, то, конечно, не пришелъ бы. Но сейчасъ отступать было поздно, особенно, когда докторъ объяснилъ, что умерла миссъ Гудъ и что Бургардтъ сейчасъ вернется. Если бы отворилъ дверь человекъ Андрей, а тутъ чортъ подсунулъ немца, да еще дернуло отрекомендоваться другомъ дома.

- Удивляюсь, какъ его Васяткинъ прозевалъ, - ворчалъ Сахановъ, раздеваясь. - Вы не знаете Васяткина? Тоже другъ дома и спецiалистъ по похоронной части... Очень милый мужчина вообще и въ частности.

Когда Бургардтъ, ездившiй въ редакцiю одной газеты напечатать извещенiе о смерти миссъ Гудъ, вернулся домой, онъ нашелъ у себя въ кабинете Гаузера и Саханова, беседовавшихъ самымъ мирнымъ образомъ, причемъ Сахановъ называлъ доктора domine и старикашкой, а докторъ хлопалъ его по коленке и говорилъ:

- А вы мне нравитесь, чортъ возьми, хотя рвать звонки и не полагается воспитанному человеку...

- Я еще могу исправиться, domine...

- А признайтесь, г. публицистъ и критикъ, вы меня приняли за оффицiанта?