НЕРАЗВЯЗАННЫЙ ГРЕХЪ.
Разсказъ.
I.
Матушка Антонида Ивановна убиралась въ своей кухне, приготовляя постный обедъ. Русская печь уже дотапливалась, и надо было все поставить во-время. Положимъ, что въ посту горячая еда не велика - грибная похлебка да просяная каша, и все тутъ. Но сегодня у матушки все какъ-то валилось изъ рукъ, и она только вздыхала, поглядывая на дверь въ соседнюю комнату, где все было тихо, какъ въ могиле. Именно эта зловещая тишина больше всего и угнетала матушку; потомъ она но разсеянности разбила старый горшокъ, служившiй года три,-- тоже примета нехорошая. Одета была матушка очень просто, чуть не по-деревенски, и казалась старше своихъ тридцати летъ. Миловидное лицо подернуто было преждевременной усталостью, а въ темныхъ глазахъ точно застыла своя домашняя забота.
- Господи, что будетъ съ Гришей?-- съ ужасомъ думала матушка, чувствуя, какъ у нея захватываетъ дыханье.
Въ ея голове эта мысль стучала безустанно, какъ маятникъ. Давно ли мальчикъ былъ такой здоровенькiй, крепенькiй и веселый, а теперь страшно и подумать... Онъ уже не могъ подниматься съ постельки и какъ-то безсильно перекатывалъ свою голову на подушке, точно она ему мешала. Да, все случилось такъ быстро, и случилось именно то, чего матушка какъ-то не боялась. Она получила образованiе въ женскомъ епархiальномъ училище, потомъ служила несколько летъ сельской учительницей и кое-что понимала по части гигiены, особенно относительно заразныхъ эпидемическихъ болезней. Она вечно боялась за мужа, которому по обязанности священника приходилось давать последнее напутствiе самымъ труднымъ больнымъ, а чаще всего детямъ, которыя умирали десятками отъ скарлатины и дифтерита. Ведь онъ могъ занести ужасную заразу въ собственный домъ каждую минуту, и трудно было предупредить это несчастiе, несмотря ни на какую дезинфекцiю, которую, къ тому же, не было просто времени выполнять но всемъ правиламъ и требованiямъ науки. Надъ маленькимъ Гришей вечно виселъ страшный призракъ заразы, но до трехъ летъ онъ уцелелъ и только на четвертомъ схватилъ жестокую диссентерiю {Кровавый поносъ.}. Это было ужасно, и матушка сразу какъ-то потерялась.
- Ничего, ничего, Богъ не безъ милости,-- успокаивалъ ее мужъ, о. Алексей, еше молодой священникъ, белокурый, немного сутулый и съ подслеповатыми глазами. - Да, надо терпеть.
- Да, хорошо говорить: терпеть... Да ведь у насъ Гриша-то одинъ, какъ перстъ. У кого много детей, такъ и терпеть есть отъ чего...
- Ну, это ты ужъ напрасно, Антонида...
Матушка плакала и продолжала жаловаться. Ужъ лучше было оставаться учительницей, когда о. Алексей служилъ земскимъ учителемъ. Конечно, жалованье было маленькое, зато не таскали по заразамъ день и ночь. Ведь это легко только говорить про легкое поповское житье, а заставить бы самихъ такъ-то пожить. Вотъ дьяконамъ, темъ, действительно, легко живется. Но въ ихъ селе Боровскомъ, потерявшемся въ зеленомъ просторе севернаго Урала, приходъ былъ небольшой, и дьякона не полагалось. Весь причтъ состоялъ изъ о. Алексея да стараго дьячка Ильи Павлыча, промышлявшаго рыбной ловлей и охотой, какъ и другiе крестьяне. Место было глухое, земля холодная, "неродимая", какъ говорили крестьяне, и даже хлебопашествомъ по леснымъ росчистямъ занимались мало, а промышляли лесомъ, охотой, гнали смолу, жгли уголья и т. д. Приходъ распался на маленькiе лесные починки, двора въ два-три, народъ былъ бедный, и не разъ случалось, что за требу о. Алексей получалъ две-три головки луку.
Впрочемъ, о. Алексей никогда не жаловался на свою судьбу, а съ убежденiемъ говорилъ:
- Кому-нибудь надо же послужить и въ Боровскомъ. Не всемъ по богатымъ приходамъ служить...
Такъ время и тянулось, день за днемъ, неделя за неделей. Когда проходилъ годъ, матушка считала своимъ долгомъ удивиться: и какъ это время быстро идетъ,-- целаго года точно и не бывало. Такъ же удивлялись и прихожане о. Алексея: сидятъ въ лесу, а время вотъ какъ идетъ, точно у богачей.
Незаметно и потихоньку такимъ образомъ прошло целыхъ шесть летъ, и матушка постепенно привыкла къ своему медвежьему углу. За все время ничего особеннаго не случилось, и въ теченiе года самымъ выдающимся событiемъ было путешествiе о. Алексея въ духовную консисторiю съ отчетами по церкви, Городъ былъ далеко, и онъ возвращался только черезъ две недели съ небольшими покупками на целый годъ. Болезнь Гриши сразу перевернула всю эту скромную трудовую жизнь. О докторе нечего было и думать,-- до ближайшей земской больницы считали около ста верстъ. Оставался земскiй фельдшеръ, объезжавшiй громадный участокъ перiодически, но сейчасъ стояла весенняя распутица, и нельзя было добыть даже и фельдшера. Приходилось довольствоваться разными домашними средствами и домашней аптечкой.
На дворе стояла жестокая весенняя распутица, хотя шла всего еще шестая неделя поста. Правда, что Пасха была поздняя, а весна выдалась ранняя. О. Алексей въ первый еще разъ не правилъ службы, потому что жена окончательно выбилась изъ силъ около больного ребенка. Она буквально валилась съ ногъ отъ безсонныхъ ночей. Сейчасъ они дежурили у кровати больного попеременно. Близился кризисъ, и оба трепетали. Было раза два, что о. Алексей съ ужасомъ замечалъ, какъ Гриша умираетъ. О, онъ отлично зналъ, какъ умираютъ люди... Онъ весь холоделъ и чувствовалъ только, какъ самъ тоже умираетъ. Матушке разъ показалось, что ребенокъ умеръ, и съ ней сделался обморокъ. Но онъ, этотъ маленькiй человекъ, еще боролся со смертью.
- Боже мой, за что?!-- въ отчаянiи повторяла про себя матушка. - Ведь живутъ же другiя дети и какъ живутъ - въ бедности, голодныя, въ лохмотьяхъ...
Все эти мысли и чувства бурлили и кипели въ матушке, какъ кипела и бурлила вода въ ея котелкахъ, поставленныхъ къ самому огню. Да, бываютъ такiе дни, когда день кажется длиннее года, а минуты тянутся, какъ целые дни. Матушка даже не замечала прислуживавшей ей девочки-подростка, которая не понимала, зачемъ такъ безпокоятся попъ съ попадьей. Мало ли ребятъ мретъ по деревнямъ объ эту пору...
О. Алексей несколько разъ выходилъ въ кухню, и матушка боялась взглянуть ему въ лицо. Они не говорили о больномъ, читая взаимныя мысли по глазамъ.
- Кажется, онъ немного забылся... - сказалъ въ последнiй разъ о. Алексей шопотомъ: - лежитъ спокойно.
Матушка заглянула въ прiотворенную дверь и долго прислушивалась къ нервному дыханiю больного ребенка. Да, онъ былъ еще живъ...
решимость отчаянiя. Она вошла въ спальню и съ чуткостью птицы прислушалась къ дыханiю ребенка. О, онъ еще былъ живъ, а только дыханiе едва было слышно. Мертвенно-бледное детское личико съ ввалившимися глазами и запекшимся ртомъ уже казалось мертвымъ. Жизнь едва теплилась... О. Алексей стоялъ въ углу комнаты и тихо плакалъ, закрывая лицо платкомъ.
- Кончился?-- прошепталъ онъ, точно боялся разбудить маленькаго покойника.
- Нетъ, еще живъ... - шопотомъ ответила матушка съ какой-то особенной твердостью въ голосе.
II.
Когда матушка, вернулась въ кухню, тамъ стояла у двери средняго роста баба въ армяке, подвязанномъ мужицкой опояской, и съ закутанной грязной шалью головой. Но особому складу почти мужского лица бабы матушка догадалась, что она изъ Медведевой, самой дальней деревушки Боровскаго прихода.
- Тебе что нужно, милая?-- спросила матушка, подозревая, въ чемъ дело.
- А мне бы отца духовнаго повидать... - равнодушно ответила баба грубоватымъ, почти мужскимъ голосомъ.
- Съ требой?
- Это самое... Дедушка Титъ собрался помирать, ну и послалъ меня. Говоритъ, непременно привези...
У матушки опустились руки. До Медведевой считали верстъ двадцать, а тутъ еще распутица...
- Да ведь теперь къ вамъ въ Медведеву ни пройти ни проехать, милая?
- А я верхомъ прiехала... Мужики-то въ лесу, ну, дедушка меня и послалъ. Непременно, говоритъ... Я и другую лошадь съ собой привела. Ничего, помаленьку доедемъ...
- Да ты съ ума сошла, милая!.. Еще въ болоте где-нибудь провалитесь.
- Господь какъ-нибудь пронесетъ,-- спокойно ответила баба, переминаясь. - Всего-то черезъ Смородинку перебраться, ежели пуститъ. А дедушка больно тоскуетъ... Видно, смертный часъ пришелъ.
Вспомнивъ про умиравшаго Гришу, матушка заявила съ самымъ решительнымъ видомъ:
- Отцу Алексею нельзя ехать... У насъ свой ребенокъ боленъ. Съ часу на часъ ждемъ, что умретъ...
Медведевская баба смотрела на матушку непонимающими глазами.
- Гриша очень, очень боленъ,-- объясняла матушка со слезами въ голосе. - О. Алексей уедетъ, а съ нимъ вдругъ случится кризисъ, т. -е. переломъ болезни... Что я одна буду съ нимъ делать?
Медведевская баба продолжала не понимать.
- Кризисъ - это когда болезнь идетъ на переломъ,-- продолжала объяснять матушка. - Понимаешь?
- Младенчикъ, значитъ?
- Младенчикъ ежели и помретъ, такъ ангельской душенькой будетъ,-- убежденно ответила медведевская баба. - Это ужъ известное дело... Какiе у младенчика грехи? А дедушке Титу на девятый десятокъ перевалило... Сколько у него греховъ-то накопилось?.. Самъ говоритъ, что есть у него одинъ неразвязанный грехъ... Такъ прямо и сказалъ. Очень ужъ онъ тоскуетъ... А у младенчика какiе грехи? Прямо ангельская душенька. По весне-то сколько ихъ перемретъ, и не сосчитаешь...
- Какой перазвязанный грехъ?
- А вотъ такой, который помирать не даетъ... Мается-мается человекъ, а помереть не можетъ.
- Другiе не виноваты, что твой дедушка нагрешилъ. О. Алексей, однимъ словомъ, не поедетъ... Понимаешь? И распутица, и свой больной, того гляди, помретъ. Какъ я тутъ одна-то останусь, когда онъ можетъ умереть каждую минуту?.
Отъ волненiя у матушки выступили на лице красныя пятна. Она тяжело дышала и смотрела на медведевскую бабу вызывающимъ взглядомъ; а та стояла съ прежнимъ равнодушнымъ лицомъ, перебирая въ уме какiя-то свои деревенскiя бабьи мысли. Именно эта невозмутимость больше всего и раздражала матушку.
- Ну, чего же ты стоишь?-- уже сердито спрашивала ее матушка. - Поезжай къ себе домой... Удивляюсь, какъ только ты прiехала по такой распутице, да еще верхомъ.
- Вотъ это и есть самое: баба проехала, а какъ же отецъ духовный не проедетъ? Ведь онъ мужчина, отецъ-то духовный... Ему куда способнее.
- Пожалуйста, не разговаривай напрасно... Сказано, что не поедетъ. Умереть спокойно не дадутъ...
Матушка села на деревянную скамейку и заплакала. Медведевская баба долго на нее смотрела, а потомъ, тяжело ступая мужицкими сапогами, подошла къ ней, тронула за плечо и участливо проговорила:
- Перестань, мать... Нашего-то бабьяго горя до смерти не износить. Мы по-деревенски такъ радуемся, когда Господь приберетъ младенчика...
О. Алексей слышалъ изъ своей комнаты этотъ оригинальный разговоръ и не решался выйти. Надо было дать решительный ответъ, и онъ страшно волновался. Онъ хорошо зналъ дедушку Тита, не по годамъ крепкаго старика, который почти всю жизнь прожилъ безвыездно въ своемъ медвежьемъ углу. Когда послышались рыданiя матушки, о. Алексей торопливо вошелъ въ кухню.
- Это ты, Матрена?-- поздоровался онъ съ медведевской бабой. - Ну что, дедушка Титъ плохъ?
- У смерти конецъ... - коротко объяснила Матрена. - Собрался помирать и за тобой послалъ...
- Да, да... гм... Чемъ онъ боленъ?
- А ничемъ... такъ помираетъ...
На о. Алексея напало сомненiе, и онъ вопросительно посмотрелъ на жену.
- Да, того... - пробормоталъ онъ, поглаживая бородку. - Случается, что и напрасно прiедешь... Денька бы два обождать, Матрена?.. Оно бы того... вообще...
- Черезъ два-то дня Смородинка не пуститъ... И то едва проедемъ сейчасъ. Вся она вспухла, по сырымъ местамъ вешняя вода вотъ какъ пучитъ...
О. Алексей опустилъ глаза и решилъ про себя, что не поедетъ. Матушка смотрела на него и по выраженiю лица угадала его тайную мысль. Ей вдругъ сделалось и совестно и страшно, потому что она своими бабьими слезами смутила мужа.
На матушку подействовалъ именно этотъ решительный тонъ, и она опять расплакалась... Медведевская баба опять решительно ничего не понимала. Теперь-то попадья о чемъ реветъ, когда попъ самъ не хочетъ ехать?
- Такъ и скажи, что прiеду, когда дорога установится,-- объяснялъ о. Алексей, смущенный непонятными слезами жены. - Ничего, старикъ не умретъ.
Матушка увела о. Алексея въ комнату больного и шопотомъ начала уговаривать, чтобы онъ ехалъ съ требой. О. Алексей даже разсердился немного, потому что мало ли его таскаютъ по деревнямъ совсемъ напрасно, а тутъ выжившему изъ ума старику просто показалось, что онъ умираетъ.
- И все-таки поезжай,-- настаивала матушка. - Это я тебя смутила своими бабьими слезами... Что ужъ Богъ дастъ, то и будетъ.
- А какъ же ты тутъ одна? Можетъ все случиться...
- Не поможешь и ты, если что случится... Старикъ-то ждетъ тебя тамъ, въ Медведевой. Нельзя не ехать... Какой-то у него неразвязанный грехъ.
О. Алексей помолился, благословилъ сына и вышелъ въ кухню съ походной дарохранительницей на груди.
- Ну, Матрена, едемъ!-- проговорилъ онъ спокойно. - Лошадь у тебя хорошая?
- Ужъ будь спокоенъ, отецъ духовный... Какъ въ люльке доедешь,-- не тряхнетъ. Третьева-дни только кована...
Матушка долго смотрела въ окно, какъ о. Алексей неумело усаживался на лошадь и никакъ не могъ справиться съ расходившимися полами своего подрясника и осенней рясы. Матрена сидела въ седле по-мужски и поехала впереди. Издали, благодаря своему костюму, о. Алексей походилъ тоже на женщину, и матушка невольно улыбнулась: баба бабой сидитъ въ седле, да и ездить верхомъ совсемъ не умеетъ.
III.
Село Боровское стояло совсемъ въ лесу, приткнувшись къ углу узкаго и длиннаго озера. Лесъ начинался прямо за последними избами. Дорога къ Медведеву шла все время лесомъ и горными еланями {Елань - горный лугъ.}. Сейчасъ нельзя было проехать по ней "ни на колесе ни на полозе", а только верхомъ да и то съ большими неудобствами, благодаря весеннему "черепу", какъ называли здесь оставшiйся отъ зимней дороги тонкiй слой обледяневшаго снега, который лопался подъ лошадинымъ копытомъ, какъ сухарь. Лошадиный шагъ получался неверный, и только старая, опытная лошадь не проваливалась на каждомъ шагу и не резала себе ногъ тонкими, какъ стекло, ледяными закрайками.
При выезде изъ села о. Алексей обернулся въ последнiй разъ на свое гнездо,-- можно было еще разъ посмотреть новую тесовую крышу и подымавшiйся изъ трубы дымокъ. Его сердце сжалось отъ тоски, а въ голове мелькнула мысль: а что, если бы вернуться? Но гнедая лошадка шагала такъ бодро, поспевая за передней, и последнiе домики скоро скрылись за поворотомъ. Матрена несколько разъ оглядывалась и говорила:
- А ты гнедка не правь,-- онъ лучше самъ пройдетъ, где способнее. Смышлястый конекъ... Вотъ только говорить будто не умеетъ.
Въ лесу еще лежалъ снегъ, а проталинки показались только по леснымъ опушкамъ, на еланяхъ и солнечныхъ "угревахъ". Зеленей не было, а только кой-где выглянули изъ холодной земли желтоватыя анемоны. У березы порозовели ветви и начали набухать почки, верба кое-где уже пушилась. О. Алексей особенно любилъ именно этотъ переломъ зимы на весну. Что-то было такое трогательное въ этомъ пробужденiи природы, какъ своего рода зеленое воскресенiе. Всюду творилась великая тайна жизни и еще более великая тайна обновленiя...
темъ Матрена занимала отца духовнаго этими новостями всю дорогу.
- Ларивонова-то сноха, значитъ, молодайка, неладно съ мужемъ живетъ... Свекровушка Пелагея грехъ на душу беретъ: где бы сына утихомирить, а она же его натравляетъ на жену. Бабочка-то еще совсемъ молоденькая, ну, и бьется, какъ молодая лошадь въ оглобляхъ. Тоже вотъ солдатъ Ефимъ выворотился со службы. Сказываютъ, вино научился пить, пока служилъ... У Парфена, который кривой, восетта {Восетта - недавно.} волки лошадь задрали. Славная такая лошаденка была... Много у насъ ноне этихъ самыхъ волковъ по зиме было.
О. Алексей съ непривычки къ верховой езде чувствовалъ, какъ у него начинаютъ неметь ноги, и напрасно старался усесться въ седле поудобнее. Это ничтожное обстоятельство отвлекло его мысли о доме и о томъ, что тамъ сейчасъ делается. Потомъ его безпокоила мысль о переправе черезъ Смородинку, ничтожную летомъ горную речонку, но опасную во время разлива. Матрена тоже думала о Смородинке и тяжело вздыхала. А вдругъ река не пуститъ? Дедушка Титъ вотъ какъ ждетъ...
-----
"Охъ, пуститъ ли попа Смородинка?" - думалъ дедушка Титъ, лежа на теплой печке.
Старикъ приблизительно разсчиталъ все: когда Матрена доедетъ до Боровскаго, пока будетъ уговаривать попа, пока попъ будетъ собираться въ дорогу, пока доедутъ они до Смородинки и т. д. Не видавши часовъ, дедушка Титъ разсчиталъ и размерилъ все до ниточки. Въ избе онъ лежалъ совершенно одинъ. Двоихъ ребятишекъ Матрена сволокла къ соседямъ, мужики ушли на дровосекъ, а дедушка Титъ лежалъ на своей печи, какъ дупло столетняго дерева.
Для старика, прожившаго всю жизнь въ лесу, все было живое, даже камни, не говоря уже о воде, какъ олицетворенiи и символе всякой жизни. Ведь взять хоть Смородинку, такъ она одна вечное живое чудо... О, вода знала, что делаетъ! Дедушка Титъ два раза тонулъ вотъ въ этой самой Смородинке, а потомъ... Старикъ въ ужасе закрывалъ глаза и чувствовалъ только, какъ у него бегутъ мурашки по спине, и точно онъ опять тонетъ, тонетъ уже въ последнiй разъ.
- Ахъ, Смородинка, Смородинка... - шепталъ дедушка Титъ, въ изнеможенiи закрывая глаза.
Несколько разъ ему слышался знакомый лошадиный топотъ; онъ приподнимался на локте, прислушивался, и лошадиный топотъ замиралъ. Для него не было сомненiя, что это "блазнило", и что какая-то нечистая сила его обманываетъ.
Дедушка Титъ давно уже виделъ плохо, а слухъ у него сохраняется. Живой мiръ постепенно задергивался передъ его глазами какой-то мутной пеленой. Мелочи и подробности исчезали, а оставалось только крупное, выдающееся и резкое. Часто старику казалось, что онъ слышитъ даже свои собственныя мысли, а потомъ, когда наступала ночная тишина, онъ подолгу прислушивался къ таинственному шуму въ ушахъ. Его больше всего безпокоили удары топора,-- кто-то безъ конца рубилъ сырое дерево, какъ рубилъ его дедушка Титъ целыхъ шестьдесятъ летъ. Подрубленное дерево валилось съ глухимъ трескомъ, и наступала та роковая тишина, которая окружаетъ покойника. Онъ зналъ, что сейчасъ начнется самое страшное, и его сердце замирало. Да, вотъ первый всплескъ, потомъ нараставшiй шумъ близившейся воды... вотъ она шуршитъ въ зеленой траве и сосетъ берегъ... А тамъ что-то барахтается въ воде, и дедушка Титъ слышитъ задыхающiйся женскiй голосъ, который называетъ его по имени. Старикъ просыпался въ холодномъ поту и долго крестился. О, онъ отлично узнавалъ этотъ женскiй голосъ.
и ей показалось, что старикъ уже не дышитъ.
- Дедушка, ты живъ еще?-- спросила она вполголоса.
- Ась?-- откликнулся старикъ испуганно. - Это ты, Матрена...
- Я, я... Вотъ и отца духовнаго тебе привезла.
- Ну, какъ Смородинка-то?
О. Алексей снялъ свою осеннюю рясу и ходилъ по избе, разминая затекшiя ноги. Изба была старинная, поставленная изъ настоящаго кондоваго леса, какъ строились только въ старину. Кругомъ стенъ шли лавки, въ переднемъ углу стоялъ столъ, громадная русская печь занимала чуть не половину всей избы. Все было прочно, просто и строго, какъ строго смотрелъ изъ передняго угла почерневшiй отъ времени образъ, къ которому сейчасъ Матрена прикрепляла зажженную восковую свечу.
- Ты, отецъ духовный, исповедуешь дедушку ужъ на печи,-- говорила она какимъ-то испуганнымъ голосомъ. - Онъ не слезаетъ съ печи всю зиму...
- Хорошо, хорошо,-- соглашался о. Алексей, надевая епитрахиль.
Матрена посмотрела кругомъ, не нужно ли еще чего-нибудь, и вышла въ сени. Тамъ она припала головой къ бревенчатой стенке и тихо заплакала. Очень ужъ ей сделалось жаль дедушки Тита... Раньше къ мысли о его скорой смерти она относилась почти равнодушно, а теперь ее точно что схватило прямо за сердце.
IV.
его, такъ старикъ изменился за последнiй годъ. Это былъ настоящiй лесной богатырь съ могучей грудью и крепкимъ складомъ всего тела, лежавшаго теперь неподвижно. Покрытое глубокими морщинами лицо точно выцвело и помертвело. Оставались живыми одни серые глаза, глядевшiе теперь какимъ-то просветленнымъ детскимъ взглядомъ.
- А ты погоди, отецъ духовный... - заговорилъ больной съ трудомъ. - Надо мне сперва поговорить съ тобой просто, а потомъ ужъ исповедуй... да!..
О. Алексей селъ у припечка и погасилъ свечу.
- Ну, говори, дедушка...
Старикъ лежалъ несколько времени съ закрытыми глазами, а потомъ спросилъ шопотомъ:
- Нетъ, ничего не слышу.
- А вода шумитъ?
- Тебе это кажется.
- А ты слушай... это Смородинка играетъ... вотъ какъ играетъ... Ужъ я-то знаю ее...
- А сейчасъ... Охъ, какъ вода играетъ!
- Ну, пусть ее играетъ...
- И тогда она такъ же играла, отецъ духовный... въ самый разъ такъ же...
Потомъ старикъ прибавилъ опять шопотомъ:
она кричитъ?
- Кто она?
- Маремьяна? Вотъ еще крикнула... Это ее река несетъ... захлебывается Маремьяна-то...
Дедушка Титъ отъ напряженiя опять впалъ въ полузабытье и только потомъ могъ говорить, когда пришелъ въ себя и немного успокоился.
это было, отецъ духовный... да.. Побольше сорока годовъ... пожалуй, и все пятьдесятъ... Значитъ, Матрена-то еще ползуномъ была... такъ, едва около лавки ходила... Ну, значитъ, больно давно, ежели у Матрены сейчасъ свои внучата есть... Полуденку деревню знаешь?
- Моего прихода... Какъ не знать!
- Верстовъ съ пять отъ нашей-то Медведевой... Ну, по Смородинке у насъ идутъ росчисти вплоть до полуденскихъ покосовъ, сходятся, значитъ... А моя росчисть совсемъ рядомъ сошлась съ гундобинской... значитъ, былъ такой Петръ Гундобинъ да угодилъ въ солдаты, а хозяйствомъ руководствовала его жена Маремьяна, значитъ, солдатка. Ну, бабьимъ деломъ ничего, управлялась не хуже другихъ. А я-то молодой былъ, только на четвертый десятокъ перевалило... Мужикъ въ самой поре... Бывало, вчуже полюбуешься, какъ Маремьяна страдуетъ... Медведица, а не баба... двое ребятъ за ней ходятъ, какъ медвежата за медведицей... А у меня жена-то была хворая, работала въ полсилы. Такъ, кое-какъ тянется... Я, случалось, похвалю Маремьяну, а жене обнаковенно обидно... А я еще возьму да пожалею Маремьяну... "Охъ, молъ, бьется бабочка, а пожалеть некому". Такъ и скажу... Къ глаза говаривалъ эти самыя слова Маремьяне, потому какъ суседскимъ деломъ постоянно на глазахъ другъ у дружки... Она забегивала къ намъ за огонькомъ...
Старикъ прерывалъ свой разсказъ длинными паузами, и о. Алексей понялъ, что предъ его глазами развертывается тяжелая мужицкая драма.
она этакъ отвернулась да какъ зареветъ... Она-то реветъ, а я-то ничего не понимаю... "Что ты, Маремьянушка?" Такъ и сказалъ, а она этакъ глянула на меня да какъ побежитъ... Я-то стою дуракомъ въ лесу... Потомъ стало такъ, какъ быдто она прячется отъ меня... Тутъ ужъ мне стало обидно, потому какъ никакого худа я бабе не сделалъ... вотъ нисколько... Ну, кончилась страда, и всему конецъ. Цельную зиму не видались, а только пала мне эта самая Маремьяна на умъ!.. Грешно и разсказывать-то... охъ, какъ грешно!.. Бывало, гляжу на жену - хилая она такая да хворая, а самъ о Маремьяне думаю. Ей-Богу!.. И сталъ я на эту самую Маремьяну даже сердиться, потому какъ тоже понимаю, что не спроста это самое дело... И здоровъ я былъ, одинъ на медведя ходилъ, кровь это во мне ходенемъ ходитъ... И Маремьяна тоже здоровая была... Однимъ словомъ, заворожила она меня... Чего о чужой бабе думать при родной жене? Обидно мне стало за свое-то малодушество... Едва дождался следующей-то страды... Опять, значитъ, вместе стали страдовать... Мастерица была Маремьяна песни петь... Какъ вечеръ, такъ она присядетъ къ огоньку у своего балагана и затянетъ... тоже, значитъ, скучно одной-то... она поетъ, а у меня злость противъ нея накипаетъ... Тошно мне сделается... Разъ не стерпелъ, сказалъ ей, чтобы бросила она это самое баловство... А она глядитъ мне прямо въ глаза и только смеется... Хотелось мне ее тогда поучить, значитъ, побить, съ темъ и шелъ... Мужа нетъ, кто же бабу поучитъ? Только ничего не вышло... рука не поднялась. Совсемъ я ее возненавиделъ... такъ весь и трясусь, какъ услышу ея голосъ... А тутъ получилась въ волости бумага, что Петра Гундобина порешили на войне... венгерца онъ ходилъ замирять... Нетъ, не венгерца,-- венгерца замирялъ другой Петръ, а Петръ Гундобинъ ходилъ подъ турку. Значитъ, Маремьяна полная вдова сделалась... Ну, а я сделался въ томъ роде, какъ безъ ума... Значитъ, началъ приставать къ ней съ своимъ зверствомъ... А она мне говоритъ: "Не такая, говоритъ, Титъ Софронычъ, я баба, чтобы потерять себя"... А тутъ какъ-то разъ какъ брякнетъ: "Женись, слышь, на мне!" - "Какъ же, говорю, я при живой-то жене женюсь на тебе?" - "А ежели, говоритъ, она помретъ?" Говоритъ, а сама смеется, и я тоже смеюсь: "Раньше смерти никто не помираетъ, а такiя-то хилыя да лядащiя бабенки, говорю, и насъ съ тобой переживутъ".
Наступила долгая пауза, пока дедушка Титъ отдышался. Отцу Алексею не разъ приходилось выслушивать мужицкiя драмы, но въ данномъ случае дело шло о далекомъ-далекомъ прошломъ, что случилось полвека тому назадъ. Действующiя лица этой драмы лежали уже давно въ земле, а оставалась живой одна совесть.
- Ну, а дальше что было?-- спросилъ о. Алексей, вспомнивъ о больномъ сыне,-- каждая минута была дорога.
- Дальше-то?-- съ трудомъ припоминалъ дедушка Титъ. - Охъ, дальше-то и вышелъ этотъ самый неразвязанный грехъ... Все это скоро такъ вышло, вотъ какъ рукой махнуть. Охъ, грешно и вспоминать... Какъ вышла въ полныя вдовы Маремьяна, стала сама ко мне приставать... Не то, чтобы съ худымъ съ чемъ, а такъ, ластится... слова разныя неподобныя разговариваетъ... И такой и сякой, и жить безъ тебя, желаннаго, не могу... разное говорила... А тутъ вдругъ какъ обухомъ меня по голове: выхожу замужъ за Семена Конягина. И мужичонка-то нестоящiй, такъ, слякоть... "Будетъ, говоритъ, намаялась въ солдаткахъ, а теперь майся еще во вдовахъ"... Меня это окончательно вышибло изъ последняго ума. Я къ ней, а она реветъ... А тутъ и удумала штуку... На свою голову удумала... Охъ, грехъ!.. "Вотъ, говоритъ, Титъ, какъ пойдетъ въ горахъ ливень, разыграется Смородинка, я и подманю твою жену переехать черезъ реку на душегубке и какъ будто невзначай переверну лодку-то... Твоя жена хилая, сейчасъ захлебнется, а я-то выплыву. А еще лучше, ежели ты посидишь на бережку, а когда мы будемъ барахтаться въ воде,-- меня вытащишь"... Вотъ какiя слова придумала, а я, дуракъ, ихъ слушаю. Сказано - сделано... Разыгралась Смородинка после дождя, сомустила Маремьяна жену переехать на другую сторону, а я сижу на берегу и смотрю... трясусь весь, сердце захолонуло... Действительно, Маремьяна вывернула душегубку, и обе бабы всплыли... Только смотрю, вода-то сильно разыгралась, не можетъ справиться Маремьяна... кричитъ... Ну, я сейчасъ въ воду... ухватилъ ее за волосы, выволокъ на берегъ... гляжу: не Маремьяну выволокъ, а свою родную жену... А Маремьяна такъ и потонула. Вотъ это и вышелъ мой неразвязанный грехъ... Ведь я-то никого не топилъ и не каялся въ томъ на духу... Ну, а тутъ и вспомнилъ, какъ пришлось помирать.
V.
О. Алексей вернулся домой уже ночью. Светила луна. Какая-то колеблющаяся мгла заполонила и лесъ и горы. Матрена ехала назади. Она страшно устала и ехала по какой-то инерцiи. Ведь ей еще предстояло возвращаться домой... О. Алексей чувствовалъ, что последнiй запасъ энергiи изсякаетъ. Онъ едва держался на седле. Мысль о возвращенiи домой даже пугала его. Что тамъ делается?..
отворилась, онъ вошелъ въ кухню, въ ту комнату, где лежалъ больной,-- сынъ и жена спали блаженнымъ сномъ. Кризисъ миновалъ.
1900.