ВАРНАКЪ.
Изъ летнихъ экскурсiй.
I.
- Караси плаваютъ въ воде,-- съ особеннымъ выраженiемъ проговорилъ плотный и плечистый Гавриловъ, не обращаясь собственно ни къ кому: - а посему, Николай Ивановичъ, по единой толканемъ.
- Не принимаю,-- коротко ответилъ Николай Ивановичъ, совсемъ еще молодой человекъ, но такой же плотный и плечистый, какъ и Гавриловъ. - Ты знаешь, что я не могу.
- Не можешь?.. Эхъ, ты, красная девушка...
- Каковъ есть...
Гавриловъ пожалъ плечами, презрительно чмокнулъ и какъ-то по-кучерски, сквозь зубы, сплюнулъ въ сторону. Его припухшее молодое лицо, еще недавно красивое, приняло вдругъ апатичное выраженiе: дескать, все равно, а впрочемъ - чортъ съ тобой! Онъ приподнялся съ порога избушки, постоялъ и сонно побрелъ къ берегу озера, где сторожъ, зырянинъ Егорушка, готовилъ уху изъ живыхъ карасей.
Николай Ивановичъ проводилъ Гаврилова глазами и коротко заметилъ:
- Пропащiй человекъ... Одно названье, что купецъ. Тесть-то ужъ два раза платилъ по векселямъ, значитъ, отецъ Павлы Мироновны, а въ третiй отказался.
- Значитъ, въ яму?-- спросилъ я.
- Прямымъ трактомъ... Ну, да ему все трынъ-трава: и въ усъ себе не дуетъ. День да ночь - сутки прочь...
Я посмотрелъ на Гаврилова, который стоялъ въ двадцати шагахъ отъ насъ, и невольно подумалъ словами Николая Ивановича: пропащiй человекъ... Да, пропащiй и только. Трудно было бы определить, въ чемъ выражалось это, но оно было такъ же верно, какъ то, что надъ нами светило яркое летнее солнце. Что-то чувствовалось неестественное въ выраженiи лица, въ смехе, въ движенiяхъ, какая-то ленивая небрежность сквозила въ костюме, однимъ словомъ - пропащiй человекъ, несмотря на цветущее здоровье, на молодость и наконецъ на этотъ ликующiй день, говорившiй о жизни, о радости, о кипучей работе. Николай Ивановичъ относился къ пропащему человеку съ той обидной снисходительностью, которая читалась между строкъ и выражалась сильнее всего въ интонацiи. Его молодое длинное лицо съ крупными чертами глядело такъ энергично и съ особеннымъ сибирскимъ себе на уме, такъ что невольно думалось: э, да ты, братъ, изъ молодыхъ да раннiй. Онъ и одетъ былъ совсемъ просто, въ суконную поддевку, ситцевую рубашку-косоворотку и длинные охотничьи сапоги. Мы сидели на пороге избушки, пользуясь тенью, падавшей отъ ближайшей березы. Собственно говоря, это былъ обманъ - пекло на-смерть, но просто хотелось верить, что въ тени какъ будто легче. Воздухъ переливался отъ жары, лесъ стоялъ неподвижно, изнемогая каждымъ листочкомъ; большое озеро походило на раскаленное зеркало. Не хотелось шевельнуть пальцемъ.
- Только и народъ эти дамы,-- съ улыбкой проговорилъ Николай Ивановичъ, срывая ближайшую травку. - Въ этакiй жаръ побрели купаться: только хуже будетъ. Пока въ воде сидишь, такъ будто и легче, а вылезъ на берегъ - смерть. Итти разве въ палатке полежать? Нетъ, и спать въ жаръ тоже вредно...
Молодой человекъ зевнулъ такъ, что челюсти затрещали, а потомъ погрузился въ дремоту.
Отъ избушки открывался великолепный видъ. Прямо блестело лесное озеро, направо разстилалась зеленая поляна, на которой стояли наши экипажи и была раскинута парусинная походная палатка, за поляной волнистой линiей уходилъ смешанный лесъ, а въ глубине синей мохнатой шапкой пряталась лесистая горка. Сама избушка такъ и просилась на картину: полуразвалившаяся, почерневшая - одна изъ техъ поэтическихъ лесныхъ избушекъ, какiя такъ любятъ рисовать художники.
Какъ жилъ въ ней Егорушка - другой вопросъ. Лето все краситъ, а зимой здесь, наверно, жутко приходилось, особенно одному. Впрочемъ, Егорушка жилъ въ этой избушке более десяти летъ и былъ совершенно доволенъ своею судьбой. Онъ офицiально носилъ званiе сторожа, т. -е. долженъ былъ стеречь озеро, арендованное Николаемъ Ивановичемъ для рыбной ловли, а въ действительности продавалъ пойманную рыбу на сторону и бралъ взятки съ рыболововъ, украдомъ добывавшихъ чужую рыбу. Николай Ивановичъ, конечно, все это зналъ, но смотрелъ на все сквозь пальцы. Э, пусть его воруютъ - рыбы въ озере много, а летомъ любезное дело прiехать сюда и заварить уху изъ живыхъ карасей.
- Э, господа, идите сюды!-- крикнулъ Гавриловъ, размахивая руками. - Да скорее, пожалуйста.
Николай Ивановичъ даже привскочилъ спросонья и спросилъ:
- Да зачемъ? Экъ ведь взяло его... Даже испугалъ.
- Идите!.. Ха-ха!.. Отсюда все-все, какъ на ладонке, видно. Жаль, что бинокля нетъ...
- Ну, пошелъ огородъ городитъ, красная девушка,-- отрызнулся Гавриловъ, изъ-подъ руки вглядываясь на дальнiй берегъ, где купались дамы.
Онъ даже приселъ на корточки, какъ делаютъ охотники, скрадывающiе утокъ, и продолжалъ время отъ времени делать въ нашу сторону красноречиво манившiе жесты. Это легкомыслiе окончательно возмутило Николая Ивановича.
- Конечно, пропащiй человекъ,-- уже сердито проговорилъ онъ, делая нетерпеливое движенiе. - Жена купается, а онъ зоветъ смотреть. Положимъ, оне купаются далеко, на мысу, а все-таки нехорошо! Просто, я не радъ, что и связался съ нимъ... Только для Павлы Мироновны переношу, а то терпенья нетъ. И уродился человекъ... Сколько жениховъ сваталось за нее, за Павлу Мироновну, когда въ девушкахъ была - и все хорошiе женихи. Такъ нетъ же, ни за кого не пойду, кроме Гаврилова. И отецъ съ матерью были противъ, а она на своемъ настояла, ну, теперь и казнится. Онъ и свое все прожилъ, и ея приданое, да еще векселей надавалъ... Павла Мироновна, положимъ, никогда не жалуется, но ведь отъ чужихъ глазъ не скроешься: все видятъ. Шила въ мешке не утаишь...
Я пошелъ на берегъ, чтобы посмотреть, какъ Егорушка мастеритъ намъ обедъ. Гавриловъ въ усталой позе сиделъ около костра и подкладывалъ свежiя поленья дровъ. Онъ уже забылъ о купальщицахъ, и о томъ, что рыба плаваетъ въ воде, и о сидевшемъ рядомъ съ нимъ Егорушке. Сторожъ-зырянинъ резко выделялся своимъ инородческимъ типомъ: черный, какъ жукъ, съ прямыми жёсткими волосами, съ узкими, слезившимися глазками и сморщеннымъ безбородымъ лицомъ, онъ являлся типичнымъ представителемъ настоящаго лесного человека. Въ семьдесятъ летъ у него не было ни одного седого волоса, и это придавало ему какой-то странный видъ неестественной моложавости. Одевался онъ,-- какъ все другiе,-- въ ситцевыя рубахи, синiе порты и большiе мужицкiе сапоги. На голове, чтобы волосы не лезли въ глаза, Егоршка носилъ узенькiй ремешокъ. Какъ онъ попалъ изъ Вологодской губернiи въ Зауралье - трудно сказать, а самъ Егорушка не любилъ разсказывать. Пришелъ - и все тутъ. Я познакомился съ Егорушкой еще раньше, совершенно случайно наткнувшись на охоте на его избушку.
- Ну, какъ поживаешь, Егорушка?-- спрашивалъ я, подсаживаясь къ огоньку.
- А помаленьку живу... въ лесу живу...
- И тебе не страшно одному?
- А чего бояться? Егорушка привыкъ одинъ жить...
Старикъ говорилъ по-русски съ трудомъ, коверкая слова и забавно, какъ-то по-детски, шепелявя. Къ его лице было что-то детское, какъ вообще у инородцевъ.
- А ты разскажи, Егорушка, какъ тебя Шайтанъ пугалъ?-- спрашивалъ Гавриловъ, подмигивая мне по неизвестной причине.
- Онъ пугалъ... Егорушка испугался... - лепеталъ старикъ, щурясь и улыбаясь. - Зимой Егорушка на печке лежаль, а собака Лютра ворчалъ... Егорушка волки думалъ, ружье хваталъ, а онъ подъ окно стучалъ и спрашивалъ: "Егорушка"... Три раза спрашивалъ, а Егорушка молчалъ. Потомъ Егорушка выходилъ и стрелялъ въ него изъ ружья...
- Да ты толкомъ разскажи, кайъ стрелялъ-то?-- допрашивалъ Гавриловъ.
- А каке его стреляютъ: подъ левую руку ружье клалъ и стрелялъ... Онъ больше не приходилъ..
Разсказывая, старикъ деревянной ложкой помешивалъ ве железномъ котелке, висевшемъ наде огнемъ. Я только теперь заметилъ, что караси, очищенные отъ чешуи и съ распоротыми животами, продолжали плавать въ закипавшей воде: они были еще живые.
- Егорушка, что ты делаешь: ведъ караси живые?-- певольно крикнулъ я.
- Живые и свежiе караси... --добродушно подтвердилъ старикъ, не понимая моего восклицанiя. - Хорошiе караси... Егорушка ловилъ...
Я хотелъ что-то сказать на эту тему, но въ этотъ моментъ раздавшiйся въ лесу отчаянный женскiй крикъ взбудоражилъ всехъ: вскочилъ Гавриловъ, вскочилъ Николай Ивановичъ, точно изъ-подъ земли вынырнула пестрая собака Лютра и съ громкимъ лаемъ бросилась на крикъ.
Что-то случилось необычное.
II.
Мужчины бросились по берегу, навстречу испуганнымъ женщинамъ. Мы съ Егорушкой остались около огня одни. Крикъ больше не повторялся, но наступившая тишина просто томила, какъ бываетъ въ такiе моменты.
- Онъ баба пугаль... - равнодушно прошепелявилъ Егорушка.
- Шайтанъ...
Сердитый лай Лютры, донесшiйся изъ лесу, доказалъ противное - былъ чужой человекъ. Скоро на опушке леса показались обе сестры Арамильцевы, съ ними Николай Ивановичъ,-- онъ торжественно велъ подъ руку Павлу Мироновну. Лютра несколько разъ выскакивала на опушку и лаяла съ отчаяннымъ азартомъ. Женщины были одеты на скорую руку и сейчасъ же скрылись въ палатке, чтобъ привести въ порядокъ свои костюмы.
- Бабы, какъ есть бабы,-- ворчалъ Гавриловъ, возвращаясь къ огню: - померещился имъ человекъ, т. -е. и не человекъ, а мужикъ. Ну что изъ того, что мужикъ пройдетъ мимо? Вотъ если бъ онъ подкрался да стащилъ у нихъ все юбки - вотъ бы живая картина была... Ха-ха!.. Съ Ельничнаго-то верстъ бы двадцать пришлось ехать нимфами... Тутъ же, придумали мужика, чтобы повизжать.
- Наверно, какой-нибудь бродяга,-- косвенно вступился Николай Ивановичъ за дамъ. - Мало ли ихъ теперь по лесу ходитъ... Это хоть до кого доведись, испугаешься.
- Ну, пошелъ огородъ городить, бабiй заступникъ!
Между ними, какъ я заметилъ, вообще происходила постоянная пикировка по малейшему поводу. Причину этого внутренняго раздраженiя не трудно было угадать, особенно когда Павла Мироновна опускала глаза, стоило Николаю Ивановичу на нее взглянуть. Разыгрывалась одна изъ техъ невидимыхъ постороннимъ глазамъ семейныхъ драмъ, исходъ которыхъ часто приводилъ действующихъ лицъ на скамью подсудимыхъ. Ухаживалъ Николай Ивановичъ за молодой женщиной, или это была старая привязанность - трудно сказать, но что-то такое было. Въ последнемъ я окончательно убедился изъ отношенiй къ Павле Мироновне старшей сестры Арамильцевой, Елены Петровны, видимо имевшей свои планы по отношенiю къ молодому купчику.
- Эй, выходите, дамы!-- кричалъ Гавриловъ, когда уха поспела. - Уха простынетъ... Очень ужъ вы наряжаетесь: какъ разъ ворона на гнездо утащитъ.
Первой вышла Елена Петровна. Она была совсемъ по-домашнему - въ простенькой ситцевой кофточке, мокрые волосы по-бабьи прикрыты краснымъ кумачнымъ платкомъ. Ей не было еще тридцати летъ, но она решила остаться девушкой-незамужницей и не обращала никакого вниманiя на свои костюмы. Мне нравилось ея лицо - полное и белое, съ решительнымъ складомъ губъ и смелыми серыми глазами. Въ каждомъ движенiи и въ тоне голоса чувствовалась привычка повелевать. Несмотря на свое кондовое староверство, Елена Петровна постоянно курила папиросы. Младшая сестра Фисочка была слабостью этой решительной особы,-- въ ней для нея сейчасъ заключалось все. Обе сестры были темноволосыя, средняго роста, но Фисочка далеко уступала сестре въ смысле типичности, какъ заурядная хорошенькая девушка. Сестры Арамильцевы гремели на весь округъ, какъ самыя богатыя невесты. Оне остались круглыми сиротами, и отъ жениховъ не было отбоя. Но счастья никому не выпало: Елена Петровна такъ и осталась незамужницей, а Фисочка была еще молода.
- Ну, где же уха?-- строго спросила Елена Петровна, обращаясь къ Гаврилову. - Только людей напрасно мутишь...
Обедъ устроился у палатки, на бухарскомъ ковре, вокругъ котораго все и разместились, по-турецки поджавъ ноги подъ себя. Душой общества являлся Гавриловъ, вышучивавшiй кокетничавшую Фисочку. Павла Мироновна, высокая и красивая блондинка, совсемъ не вступала въ разговоръ; она точно вся застыла на какой-то одной мысли. У нея были такiе грустные серые глаза. Николай Ивановичъ все время ужасно безпокоился, потому что Гавриловъ успелъ хлопнуть еще две рюмки водки и пустился разсказывать анекдоты,-- того и гляди, отвеситъ съ пьяныхъ глазъ что-нибудь такое, что дамы сгорятъ отъ стыда. Несколько разъ Николай Ивановичъ уже подталкивалъ Гаврилова въ бокъ: дескать, будетъ, милый человекъ, а то совсемъ заврался.
- Да ты не безпокойся!.. - уверялъ Гавриловъ. - И мы тоже понимаемъ, что можно сказать, а о чемъ помолчать. Такъ, Елена Петровна? Она сегодня игуменьей смотритъ...
Этотъ Гавриловъ положительно отравлялъ всемъ обедъ, и все, видимо, тяготились его присутствiемъ. Исключенiе составляла одна Лютра, которая отъ него не отходила: секретъ привязанности собакъ къ пьянымъ людямъ еще не открытъ психологiей. Фисочка напрасно старалась переманить ее къ себе, но Лютра оставалась верной до конца и не соблазнялась даже телячьей косточкой.
Егорушка служилъ поваромъ и подавалъ все, что у него было въ избушке съестного: черный хлебъ, соль, картошку. Въ моментъ новаго испытанiя Лютры, когда Фисочка протянула ей кусокъ колбасы, собака неожиданно заворчала и повернула голову къ лесу.
- Опять мужикъ! Я боюсь,-- острилъ Гавриловъ. - Хоть бы спрятаться куда-нибудь.
- Это наши кучера,-- объяснилъ Николай Ивановичъ. - Они увели лошадей на траву въ ту сторону.
Но Лютра продолжала ворчать и даже поднялась на ноги.
На опушке леса обрисовался мужской силуэтъ. Фисочка вскрикнула и кокетливо спряталась за сестру. Лютра полетела навстречу непрiятелю, который, видимо, остановился въ нерешительности. Егорушка прищуреннымъ глазомъ посмотрелъ на лесную опушку и проговорилъ:
- Варнакъ пришелъ...
Сгорбившись и шмыгая ногами, старикъ отправился къ варнаку и все повторялъ: "Я ему дамъ!.. Я его прогониль!..". Чтобы показать свое усердiе, старикъ даже побежалъ смешной трусцой, какъ-то приседая, точно онъ хотелъ пасть и не могъ. Лютра уже была на месте действiя и приступомъ лезла на бродягу.
- Эй, Егорушка, тащи варнака сюда!-- крикнулъ Гавриловъ ему вследъ.
Все поднялись на ноги. Наши дамы заметно переполошились: ведь бродяга могъ быть и не одинъ. Даже наверное онъ не одинъ, а то откуда бы онъ набрался смелости. Елена Петровна пожалела, что нетъ кучеровъ. Впрочемъ, у Гаврилова былъ револьверъ. Егорушка на полдороге задохся и пошелъ къ бродяге уже шагомъ. Видно было, какъ онъ жестикулировалъ и даже толкнулъ его въ грудь. Это было уже совсемъ смешно... Потомъ они вместе пошли къ нашей палатке. Егорушка продолжалъ размахивать руками и делалъ угрожающiе жесты.
Лютра прилетела къ палатке впередъ и проявила необыкновенное усердiе: вертелась, лаяла и даже визжала.
- Для чего вы его позвали сюда?-- укоряла Гаврилова встревоженная за сестру Елена Петровна. - Вечно что-нибудь такое придумаете...
- А любопытно варнака посмотреть,-- объяснялъ Гавриловъ. - Ведь такой же живой человекъ, какъ и мы съ вами, да, можетъ-быть, еще лучше насъ... Отъ тюрьмы да отъ сумы не отказывайся. Сегодня вотъ мы съ вами карасью уху едимъ, а завтра... Все подъ Богомъ ходимъ.
Варнакъ подошелъ и остановился въ пяти-шести шагахъ съ нерешительнымъ видомъ... Это былъ средняго роста худощавый и загорелой мужикъ, одетый въ полную "варнацкую форму" - въ коротенькое пальтишко, на ногахъ сибирскiя бродни, за плечами небольшая котомка, на голове валеная шляпа, въ одной руке закопченный дымомъ железный котелокъ. Все бродяги одеты но одному образцу, точно сговорились. Худое, давно небритое лицо выдавало солдата. На видъ ему можно было дать летъ сорокъ, хотя онъ и казался старее. Какъ все бродяги, онъ еще издали снялъ шляпу и вежливо поклонился.
- Это давеча ты напугалъ нашихъ дамъ?-- обратился къ нему Гавриловъ съ деланной строгостью.
- Нечаянно набрелъ, ваше степенство,-- тихо ответилъ варнакъ и обвелъ всехъ глазами, точно проверяя по нашимъ лицамъ, какую-то свою тайную мысль. - Нечаянно... Иду по лесу, а оне какъ закричатъ. Ну, я и побежалъ... Наше ужъ дело такое, что всего боишься.
- А, можетъ-быть, ты нарочно подкрадывался?-- продолжалъ Гавриловъ, фамильярно подмигивая. - Знаю, братъ, какъ вы съ ягодницами поступаете...
Эта выходка ужасно переконфузила варнака. Онъ что-то хотелъ сказать въ свое оправданiе, но взглянулъ на дамъ и неловко замолчалъ. Удивительный былъ этотъ взглядъ,-- такъ смотрятъ только раздавленные люди. Въ немъ было столько немого горя, тоски, отчаянiя и, вместе съ темъ, какой-то обезоруживающей покорности. Елена Петровна какъ-то даже выпрямилась, смело подошла къ бродяге и заговорила такъ просто, какъ умеютъ говорить только пожалевшiя женщины.
- Вы издалека идете?
- Изъ-за моря, барышня... Шестой годъ иду. Лето иду, а зиму где-нибудь перебиваюсь.
Моремъ бродяги называютъ озеро Байкалъ.
- Что же такъ долго?
- Да ведь больше трехъ тысячъ верстъ прошелъ, барышня.
- Вы, собственно, откуда же идете?
- Съ каторги бежалъ... Шесть летъ еще оставалось отбывать каторгу, ну я и бежалъ. Летомъ-то ничего, а вотъ зима нашему брату лютый ворогъ. Бурятамъ попадешь въ руки, такъ съ живого кожу снимутъ, да еще начальству предоставятъ, а за побегъ плети...
- А если здесь поймаютъ?
- Ну, здесь-то ужъ намъ ничего, барышня... Только до Пермской губернiи добраться, а здесь мы дома. Здесь ежели и поймаютъ, скажешься непомнящимъ родства, и отправятъ на вольное поселенiе.
- А много васъ идетъ каждое лето?
- Охъ, много, барышня... Сотни идутъ. У насъ свой трактъ: на Уралъ по реке Исеть подымаемся, а съ Урала по реке Чусовой и по старому Сибирскому тракту. Нынче по железной дороге которые идутъ, только тамъ опаснее: жандармовъ много.. Да и кормиться негде..
Гавриловъ досталъ изъ портмоне рубль и подалъ его варнаку, который опять сконфузился.
- Многовато будетъ... - бормоталъ онъ нерешительно.
- Бери, коли даютъ.
III.
Получивъ свой гонораръ, бродяга еще разъ поклонился и, держа изъ варнацкой вежливости шляпу въ руке, побрелъ опять къ лесу. Елена Петровна провожала его глазами, а потомъ точно спохватилась и крикнула:
Егорушка, сгорбившись, пошелъ за своей ухой, а Елепна Петровна съ какой-то лихорадочной энергiей принялась готовить импровизованный обедъ. Она умелыми руками покрыла скатерть на одинъ изъ ковровъ, разставила на ней посуду, а потомъ, отдельно въ стороне, постлала салфетку и пригласила бродягу сесть движенiемъ глазъ.
Николай Ивановичъ занялся Фисочкой, а Гавриловъ молча наблюдалъ Елену Петровну и улыбался одними глазами.
- Какой онъ несчастный... - тихо проговорила Павла Мироновна, не обращаясь собственно ни къ кому.
- На волчьемъ положенiи тоже не сладко,-- коротко объяснилъ Гавриловъ.
- Можетъ-быть, онъ водки хочетъ... - пошутилъ Гавриловъ и смолкъ, чувствуя неуместность своего поведенiя.
- Это ужъ вы выпьете за него,-- обрезала его Елена Петровна. - У васъ ведь одна забота... Егорушка, поставь самоваръ. Да поскорее. Намъ ехать пора.
Бродяга елъ съ настоящимъ леснымъ аппетитомъ и время отъ времени поглядывалъ на нашу веселую компанiю. Сейчасъ онъ показался мне более жалкимъ, чемъ по первому впечатленiю. Въ позе, въ каждомъ движенiи и особенно во взгляде чувствовалось это страшное горе, которому даже нетъ имени. Ведь и у него были, вероятно, свои счастливые дни, и где-то остались родные, знакомые, вообще близкiе и дорогiе люди. Это невысказанное горе на общемъ фоне нашего импровизованнаго обеда казалось еще больнее. После ухи Елена Петровна предложила гостю какихъ-то консервовъ, но онъ отказался.
- Не привычны мы, барышня, къ этому,-- объяснялъ онъ застенчиво. - Спасибо на добромъ слове...
- Спасибо... Вотъ горяченькаго поелъ, это дороже всего. Истощаешь въ лесу-то, ослабеешь... То грибы ешь, то ягоды, а то и такъ день, другой проболтаешься: одной молитвой сытъ.
- А ты издалека родомъ будешь?-- спросила Елена Петровна. - По разговору-то не изъ нашихъ местъ...
- Дальнiй, барышня. Изъ Херсонской губернiи, значитъ. Въ солдатахъ былъ взятъ, ну, три года отслужилъ, а потомъ несчастiе случилось. Фельдфебеля ударилъ... Такъ, изъ ума вышибло. Зверскiй былъ человекъ, ну, я не стерпелъ. Изъ-за него и на каторгу ушелъ...
- Хочется дома побывать?
- Зачемъ же помирать - жить нужно.
- Кому ужъ что на роду написано,-- съ прежней покорностью проговорилъ бродяга. - У всякаго человека, барышня, своя судьба... И мое дело - разе думано было волкомъ бродить по лесу, а вотъ Господь привелъ. Много насъ такихъ-то, такъ оно на людяхъ и не такъ ужъ обидно. Только вотъ про свое место когда вспомнишь, такъ очень ужъ жутко делается.
Въ конце обеда поспелъ самоваръ, и Елена Петровна опять принялась угощать бродяжку,-- сама наливала чай, сама его подавала.
- Можетъ-быть, ты со сливками хочешь?-- спрашивала она, не зная, чемъ еще угостить несчастнаго человека.
Со сливками пили только Гавриловъ и я, такъ что ответъ бродяги послужилъ намъ косвеннымъ обвиненiемъ. По этому случаю Гавриловъ даже подмигнулъ мне: дескать, каковъ варнакъ,-- ловко онъ насъ съ вами подводитъ. Елена Петровна также весело взглянула въ нашу сторону,-- она блюла посты по-старине.
Пока мы пили чай, кучера привели изъ лесу лошадей, и началась процедура ихъ закладки. Городскiя лошади изнеженныя и не выносятъ лесного овода. Оне бились въ оглобляхъ, вздрагивали и вообще выражали самое горячее нетерпенiе убраться поскорее къ себе, въ родную конюшню. Кучера также горячились, проявляя особенную энергiю. Бродягой они мало интересовались, потому что летомъ въ этой стороне ихъ видимо-невидимо. Какъ это всегда бываетъ, лошадей заложили раньше времени, потому что оставалось еще убрать посуду, сложить палатку и т. д., а оводъ донималъ городскихъ скотовъ съ особенной настойчивостью. Изъ-за этого произошла даже маленькая размолвка между Еленой Петровной и Гавриловымъ.
- Эхъ, вы, бабы,-- ругалъ Гавриловъ кучеровъ. - Кто же закладываетъ лошадей раньше времени? Право, бабы...
- А что же вы молчали раньше-то?-- спорила съ нимъ Елена Петровна. - Ведь вы не баба, ну, и сказали бы...
- Ну, такъ, значитъ, нужно молчать...
Находчивее всехъ оказался бродяга, который сейчасъ же смастерилъ костеръ, закидалъ его свежей травой и такимъ образомъ устроилъ настоящее лесное курево. Лошади, поставленныя въ дымъ, сразу успокоились. Бродяга приселъ на корточки около огня и наблюдалъ своими грустными глазами за нашими сборами.
- Господа, ну, теперь, кажется, готово все?-- спрашивалъ Гавриловъ, точно онъ былъ главнымъ действующимъ лицомъ. - Николай Ивановичъ... Эхъ, молодой человекъ!..
Николай Ивановичъ несколько увлекся какой-то серьезной беседой съ Фисочкой и, повидимому, забылъ о всехъ и всемъ. Онъ неловко покраснелъ и что-то такое пробормоталъ.
- Въ Расею...
- Ну, а поздняя осень застигнетъ въ дороге?
- Только бы добраться до своего места, а тамъ все равно.
- А если не дойдешь до своего места?
же дорогой. Другой разъ пять по одному месту пройдетъ...
Когда наши экипажи тронулись, бродяга стоялъ на одномъ месте и провожалъ пасъ своими печальными глазами: по его лицу катились крупныя слезы. Елена Петровна отвернулась и смотрела куда-то въ сторону.
- Это вы его разжалобили, Елена Петровпа,-- крикнулъ ей изъ другого экипажа неугомонный Гавриловъ.
Девушка даже не оглянулась, продолжая смотреть на неизвестную точку лесу.
1891.