Нечто о бабьей притче, добром черте и потерянном душевном зеркале

Привязался чортъ къ бабе. И что далась ему эта самая баба,-- чортъ и самъ не могъ понять, а такъ, присталъ, какъ умеютъ приставать одни черти, и делу конецъ. Точно не стало другихъ людей - князей, бояръ, богатыхъ купцовъ, которые любятъ сладко есть, пьяно пить, мягко спать и ничего не делать. Кажется, ужъ что взять съ простой бабы, у которой, кроме заплатокъ, ничего не было,-- такъ нетъ, подавай ему вотъ именно эту самую бабу.

- Ужъ я ее дойму,-- хвастался чортъ. - Все равно, сколько ни побьется, а будетъ моя.

- Да для чего она тебе?-- удивлялись другiе черти.

- А такъ... Характеръ у нея веселый - вотъ главная причина, а потомъ очень ужъ она люта меня, чорта, ругать. Въ другой разъ и сама кругомъ виновата, а возьметъ да все на меня и свалитъ. Это, хоть до кого доведись, обидно... А вторая причина - очень ужъ она горластая. Какъ разинетъ пасть, какъ начнетъ ругаться - доброму чорту впору.

Бабу звали Матреной. Она вдовела ужъ третiй годъ и жила на краю села въ избенке съ двумя ребятишками. Какое добро оставалось после мужа, Матрена все помаленьку прожила. Тоже пить-есть надо, ребятишекъ одетъ обуть, а сама ужъ кое-какъ. Съ вдовы, съ непокрытой головы, никто и не взыщетъ, что въ заплатахъ ходитъ. Пусть мужнiя жены щеголяютъ въ кумачныхъ платкахъ, а ей и такъ ладно.

- Сыта, и то слава Богу,-- говорила Матрена.

Кормилась она своимъ огородомъ. Село было подгородное, и всякому овощу сбытъ. Половину съ огорода Матрена въ городъ продавала, а другую себе оставляла. Свое, некупленное, куда спорее купленнаго. А какiя случались нехватки, такъ Матрена уходила въ городъ на поденщину: и денегъ заработаетъ копеекъ десять, да еще сама сыта. Здоровая была на работу баба, хоть воду на ней вози.

- Слава Богу, тянусь помаленьку,-- говорила Матрена.

У нея все было "слава Богу", а чорту это, какъ известно, ножъ острый. Въ другой разъ Матрена ляжетъ спать и голодная, а все благодарить Бога.

- Погоди ты у меня, краля,-- ругался чортъ, придумывая всякiе способы, какъ бы извести бабу. - Ужъ я постараюсь... Не такихъ видали. Одну боярыню такъ на смерть защекоталъ, а сколько купчихъ извелъ - и не пересчитаешь.

Хвастается чортъ, а самъ сердится, потому какъ не беретъ бабу его бесовская сила. Да и другiе черти подшучиваютъ надъ нимъ.

- Где тебе съ бабой управиться! Она тебя за поясъ заткнетъ и кругомъ пальца обернетъ... Простоватъ ты у насъ, а Матрена баба хитрая.

Чортъ, какъ все русскiе черти, действительно былъ простоватъ и къ тому же дурашливъ. Вообще, шалый чортъ. Нетъ-нетъ да и выкинетъ такое колено, что самъ же первый и влопается. Крепко ему доставалось за эту дурашливость, и онъ не разъ едва уходилъ живъ, не говоря уже о помятыхъ бокахъ, свихнутой шее и другихъ маленькихъ непрiятностяхъ. Все почему-то привыкли думать, что именно чорту легко жить на беломъ свете. Что захотелъ, то и сделалъ, да еще кстати и посмеялся надъ благочестивымъ человекомъ. Такъ да не такъ. Впрочемъ, чортъ любилъ оправдываться.

- Да, легко немецкому или аглицкому чорту орудовать, потому что онъ впередъ знаетъ, что сделаетъ немецъ или англичанинъ и даже что будутъ делать ихъ дети, которыя еще сейчасъ и не родились. Очень ужъ легко этому заграничному чорту, а попробовалъ бы онъ съ русскимъ человекомъ повозиться, у котораго семь пятницъ на неделе. Ты къ нему и такъ и этакъ, кажется, весь твой, а тутъ, глядишь, онъ снялъ шапку, раскланялся на все четыре стороны и покаялся... Вотъ и изволь съ нимъ дело иметь порядочный чортъ.

Да, привязался чортъ къ бабе Матрене и началъ выкидывать свои штуки. Баба была молодая и красивая, и легко было надъ ней шутки шутить. Первымъ деломъ чортъ началъ съ того, что оденется щеголемъ - сапоги гармоникой, серебряные часы, суконный картузъ, шея затянута шелковымъ платкомъ, ну, франтъ, и конецъ тому делу!-- и подъ вечеръ пойдетъ по селу, а какъ поровняется съ избушкой Матрены, сейчасъ шапку на бокъ, свиснетъ и еще въ окошко постучитъ.

- Эй, ты, пава, выходи! Аль не узнала, такая-сякая, сухая-немазаная?..

Все соседки видятъ молодца и только посмеиваются надъ Матреной, какими она делами занимается.

- Да и что же ей въ самомъ деле, не все о муже убиваться!-- оправдывали оне ее. - Поплакала, погоревала, и будетъ... Баба въ самомъ соку, что ей задаромъ пропадать. Вонъ какого лихача подманила...

Сидитъ Матрена у себя въ избушке и слышитъ эти бабьи лукавые наговоры. Обидно ей, а ничего не поделаешь. Вдовьимъ-то слезамъ никто не веритъ.

- Ухъ! краля писаная, блинокъ масляный!-- увивается чортъ. - Ты только выйди, словечко мне надо одно тебе сказать...

Донималъ и другимъ образомъ чортъ Матрену. Какъ-то работала она у купца въ городе, такъ онъ на нее этого самаго купца и напустилъ. Едва цела ушла Матрена, а чортъ укралъ серебряную ложку, и кунецъ потянулъ ее въ судъ. "Такъ и такъ, говоритъ, обворовала меня эта самая баба..." Хорошо, что судья пожалелъ вдову и оправдалъ, а срамъ-то все-таки остался.

- Хотела наша Матрена богатой купчихой быть да не сумела,-- смеялись соседки,-- Серебряной ложкой чуть не подавилась. 

Бился-бился чортъ съ бабой Матреной всякими способами и ничего не могъ поделать. Еще сделалось обиднее бедному чорту,-- хоть на глаза не показывайся другимъ чертямъ, засмеютъ. Сколько другихъ женщинъ онъ соблазнилъ, и мужнихъ женъ и девицъ, не говоря уже о вдовахъ, и все однимъ способомъ: прикинется молодцомъ, начнетъ увиваться, нашептывать да всякiя турусы на колесахъ подпускать... А баба Матрена точно на пень наехала - ни взадъ ни впередъ не сдвинешь ея.

- Погоди ты у меня, толстомордая!-- ругался чортъ.

И действительно придумалъ онъ такую штуку, что баба Матрена взвыла не своимъ голосомъ. Мы уже сказали, что баба Матрена промышляла своимъ огородомъ. Вотъ чортъ и началъ ей пакостить. Посадитъ Матрена капусты, а чортъ въ каждый листочекъ червячка завернетъ; посадитъ Матрена репу,-- чортъ расколетъ ее на мелкiя части; посадитъ горохъ,-- чортъ воробьевъ напуститъ. Однимъ словомъ, хлопотъ и работы чорту было по горло. Напримеръ, редьку не беретъ ни одинъ червь, и ему приходилось самому ее портить; то дупла въ редьке лапой выскребетъ, то зубами выгрызетъ целый бокъ, то пролезетъ сквозь нее весь, точно кто буравомъ просверлитъ. Стала баба Матрена по осени овощъ собирать съ огорода и видитъ, что все дело пропало. Села она въ борозду и горько-горько плачетъ.

- Вотъ чортушка навязался! Не стало ему другихъ бабъ... А что я буду зимой есть? Чемъ буду ребятишекъ кормить? Отвались ты отъ меня, нечистая сила...

Пришлось Матрене проголодать целую зиму. Чуть-чуть и ребятишекъ не заморила. Все-таки перебилась кое-какъ. А пришла весна, она опять у себя въ огороде копается, опять всякiй овощъ садитъ, только все съ молитвой. Тутъ чортъ окончательно обозлился.

- Погоди, озорница, я тебе устрою штуку!-- ворчалъ онъ, не смея заходить въ огородъ.

И действительно устроилъ, одна гряда осталась пустой. Чортъ прокрался къ ней ночью и посадилъ двугривенный. Только и всего.

- Ну-ка, теперь посмотримъ, что ты будешь делать!-- радовался чортъ, ирыгая на одной ножке-. - Хи-хи...

Веселится, радуется, даже по носу себя щелкаетъ, точно здоровую понюшку табаку сделалъ.

А Матрена каждое утро и каждый вечеръ ходитъ въ сбой огородъ, грядки поливаетъ, сорную травку полетъ и по-своему, по-бабьему, радуется. Ахъ, хороша репка уродилась, и бобы, и горохъ, и морковь, и редька, и капуста - все такъ и поднимается съ каждымъ днемъ. Только вотъ жаль, что одна грядка пустая осталась - нечего было посадить. Смотритъ баба Матрена, г" на пустой грядке что-то мудреное растетъ - чертополохъ не чертополохъ, репей не репей, подсолнухъ не подсолнухъ, а что-то въ этомъ роде. Вотъ и цветъ, началъ набирать - большая голова, какъ у подсолнуха. Вотъ и цветовъ распустился - лепестки белые, значитъ, не подсолнухъ.

- На диковина ли выросла!-- удивляется баба Матрена. - Сроду не видывала такого овоща...

А дальше еще чудней. Когда отцвелъ мудреный цветокъ, заглянула баба Матрена въ середку да такъ и ахнула - настоящiй подсолнухъ, только вместо семечекъ насажены серебряные пятачки... Огляделась Матрена, сорвала головку и давай выбирать пятачки... Целыхъ две пригоршни набрала. Сроду у нея не бывало такихъ денегъ въ рукахъ. И страшно, и хорошо, и любопытно. Помутилось въ голове у бабы Матрены... Присела она въ борозду и давай считать деньги. Считала-считала, не могла и сосчитать всей казны.

"Я ихъ не буду тратить, а посажу на будущiй годъ,-- соображала она. - Ухъ, сколько денегъ въ одно лето нарастетъ..."

Урожай выдался хорошiй, но баба Матрепа ужъ не радовалась ему. Много ли съ огорода наживешь, ежели разобрать? Такъ, самые пустяки, изъ-за хлеба на квасъ.

Каждый день баба Матрепа только темъ и жила, что считала свои пятачки. Уложитъ вечеромъ ребятъ спать и давай пересчитывать. Потомъ стала она бояться, какъ бы кто не подсмотрелъ за ней. Еще какъ разъ ограбятъ. А чортъ все подсматриваетъ въ окошко и бъ кулакъ хихикаетъ. Дело-то оказалось совсемъ простое...

Едва дождалась баба Матрена, когда наступитъ весна. Вскопала гряды и насадила серебряныхъ пятачковъ. Соседки смотрятъ и дивуются, какой новый овощъ вышелъ у Матрены, ни къ чему не применить.

- Что это у тебя, Матрепа, посажено?

- Масло, что ли, собираешься выжимать?...

- Да, масло.

Урожаи у бабы Матрены получился отличный. Она набрала пятачковъ целыхъ пять мешковъ. Это уже было целое богатство. Окончательно помутился разумъ Матрены. Ей теперь все казалось мало.

"А ежели бы посадить не пятачки, а рублевыя бумажки?-- думала она. - Сразу бы сделалась купчихой... А тутъ въ деревне еще какъ разъ ограбятъ".

Думала-думала Матрепа и переехала въ городъ. Наняла себе лавчонку и начала торговать разной мелочью. Дело было небольшое, но верное. Нитки, иголки, тесемки, пуговицы всякому нужны. Только одно нехорошо: со всеми покупателями Матрена расплачивалась сдачей изъ пятачковъ. Такъ и рветъ изъ рукъ бумажки. Узнали объ этомъ другiе торговцы и начали следить за ней. Откуда у простой бабы такая уйма серебряныхъ пятачковъ? Какъ будто дело и не совсемъ ладно... Заходилъ въ лавочку къ Матрене и нашъ чортъ. Купитъ какой-нибудь пустякъ и суетъ серебряный пятачокъ. Матрена даже затрясется со злости.

- Отвались ты отъ меня, нечистая сила!-- вычитъ она на чорта.

- А, не любишь!-- хихикаетъ чортъ.

Кончилась темъ, что явилась къ Матрене полицiя, сделала обыскъ и нашла пять мешковъ серебряныхъ пятачковъ.

- Откуда это у тебя, умница, такое богатство?

- На огороде вырастила...

- Такъ, такъ... Хорошо разсказываешь, умница... А въ острогъ не хочешь? 

Посадили бабу Матрену въ тюрьму. Какъ ни пытаютъ, откуда она наворовала столько пятачковъ,-- ничего не могутъ добиться. Стоитъ на своемъ Матрена, что въ огороде у себя выростила. Сначала и судьи и тюремщики смеялись надъ бабьей притчей, а потомъ стали сердиться.

Какъ ни клялась бедная баба, какъ ни божилась, какъ ни плакала - никто ей не веритъ. А тутъ еще чортъ надоедаетъ. Какъ-то выползъ изъ щели паукомъ, ножками шевелитъ и хихикаетъ.

- Что, хороши мои пятачки, разлапушка? Хи-хи... Вся ты теперь моя, со всемъ потрохомъ.

- И то, видно, твоя... - уныло соглашалась баба Матрена, заливаясь дешевыми бабьими слезами. - Не велика корысть обмануть глупую бабу.

- Давно бы такъ-то, Матренушка. Не будешь больше меня ругать?

Понравилась эта бабья покорность чорту. Недаромъ трудился столько времени. Прiободрился онъ и въ другой разъ явился ужъ въ своемъ настоящемъ виде. Онъ считалъ себя красавцемъ, какъ все черти. И рожки, и хвостикъ, и ослиныя копытца, и уморительная мордашка, какъ у летучей мыши - кругомъ красавецъ, какъ его ни поверни. Разошелся чортъ и началъ ужъ смелее ластиться къ Матрене. Такъ и увивается чортъ чортомъ, хвостикомъ виляетъ, хихикаетъ и все лапами тянется къ бабе.

- Я, Матренушка, совсемъ добрый чортъ,-- нашептываетъ онъ сладкимъ голосомъ,-- и нисколько стараго зла не помню. Даже совсемъ наоборотъ... Ухъ, горошина ты сахарная!... Полюби ты меня хоть немножко...

Тошнехонько Матрене смотреть на хитраго чорта, а еще тошнее того слушать его. Такъ и мутитъ ее отъ его ласковыхъ словъ. Ужъ лучше, когда онъ сердится. А сердился чортъ страшно: глаза сделаются зелеными, отъ шерсти сыплются искры, дыханiе мерзкое. Обиделся чортъ, что баба Матрена отталкиваетъ его, и зашипелъ по-змеиному.

- Не боюсь я тебя, окаяннаго!-- озлилась въ свою очередь и баба Матрена,-- все одно пропадать. Вотъ нисколько не боюсь... Да еще глаза тебе повыцарапаю, только подойди.

Чортъ поступилъ совершенно какъ человекъ. Онъ сразу утихомирился и даже заплакалъ.

- Вотъ ты и разсердилась, Матренушка... я къ тебе всей душой, а ты на меня и посмотреть не хочешь. Ахъ, бедный я, бедный... И за что только я полюбилъ тебя? Не стало разве белотелыхъ боярынь, толстыхъ купчихъ, девушекъ-проказницъ...

Селъ чортъ на полъ, сложилъ ножки калачикомъ и жалуется на свою судьбу. Не могъ онъ взять упрямую бабу ни лаской, ни прибауткой, ни страхомъ, такъ захотелъ ее разжалобить.

- Вотъ что, чортушка,-- сказала она. - Умаялъ ты меня. Дай передохнуть, а тамъ окончательно переговоримъ, чтобы все честь. честью.

Обрадовался чортъ. Дело шло на ладъ, да и самому тоже отдохнуть хотелось. А главное, впереди оставалась надежда...

Думала баба Матрена целыхъ три дня и наконецъ придумала. Даттакъ ловко придумала, что даже самой смешно. Сидитъ, ждетъ, а сама ухмыляется. Известно, что только стоитъ подумать о чорте, а онъ ужъ тутъ какъ тутъ.

- Ну что, надумала, красавица?

Чортъ приселъ, сделалъ умильную рожу и приготовился слушать. Баба Матрена даже хлопнула его по козлиной ноге, отчего чортъ только заржалъ, какъ молоденькiй жеребенокъ.

- Ну, слушай, скажу я тебе свою бабью притчу о душевномъ зеркале,-- начала Матрена. - Только чуръ не перебивать.... Согласенъ? И сидеть, смирно. Лапамъ своимъ поганымъ воли не давать.

- Я не буду, тетенька.

- То-то, смотри у меня, уродъ. Вотъ ты мутишь всехъ, наводишь соблазнъ, бьешься изъ последнихъ силъ, а того и не знаешь... Нетъ, постой, не такъ. Ты вотъ сколько людей соблазнилъ - и не пересчитать. Грешитъ-грешитъ человекъ, кругомъ у тебя въ рукахъ, а глядишь, взялъ да и покаялся,-- вся твоя работа даромъ и пропала.

- Молчи, образина, а то ничего не скажу,-- продолжала Матрена, закручивая ему ухо, какъ делала одна поповна съ богатымъ старичкомъ, сватавшимся за нее. Чортъ только сладко зажмурилъ глаза и облизнулся. О, онъ отлично зналъ, какъ женщины умеютъ любить...

- Такъ вотъ, чортушка, дело-то какое,-- продолжала Матрена, набираясь храбрости. - И другiе черти тоже хлопочутъ не меньше тебя, а толку все нетъ. Одну глупую бабу соблазнить и то какъ трудно. Ну, это такъ, къ слову. Сиди смирно... А дело-то проще пареной репы. Помнишь, какъ меня судья оправдалъ за. серебряную ложку, которую ты укралъ тогда у купца? Вотъ у него тогда и было душевное зеркало. У кого оно въ рукахъ, такъ тотъ и сделается сейчасъ же добрымъ. Добудь его мне, это самое душевное зеркало, тогда, такъ и быть,-- вся твоя... А то я сейчасъ все сержусь на тебя. Ты-то мне все добра желаешь, а я все только сержусь, потому что у меня нетъ душевнаго зеркала.

- А какое оно?-- спросилъ чортъ, поднимая свои собачьи ушки,

- А ужъ я тебя научу... Ступай въ лесъ поскорее, тамъ спасается старецъ, такъ зеркало у него. Ты прикинься девицей, будто заблудился въ лесу, ну, какъ онъ пожалеетъ тебя,-- зеркало и будетъ у тебя въ рукахъ. Не полагается старцамъ жалеть девицъ, хоть такая девица и заблудилась.

Чортъ щелкнулъ себя но носу, мяукнулъ по-кошачьи и точно сквозь землю провалился, какъ делаютъ все черти. 

Взвился чортъ изъ тюрьмы легче пуха, потомъ упалъ камнемъ, разлился рекой и обернулся наконецъ красной девицей. Брови союзныя, коса до долу, глаза ласковые, засмеется - у покойника на сердце захолынетъ. Какъ увиделъ старецъ, такъ сразу и пожалелъ. А чортъ сцапалъ душевное зеркало и опять въ дорогу,-- у старца въ келье толко синiй дымокъ остался, точно кто серой покурилъ. Ужъ по запаху старецъ догадался, какая девица у него была въ гостяхъ.

Несется чортъ обратно и чувствуетъ, что ему какъ будто тяжело. А смотреть на зеркало, какое оно - Матрена не велела ни подъ какимъ видомъ. Чортъ завернулъ его въ бересту и летитъ. Чемъ дальше - темъ тяжелее лететь, точно чугунную гирю волочетъ. Кое-какъ дотащился, въ поту весь, даже языкъ высунулъ, а самъ думаетъ:

"И что я привязался въ этой бабе Матрене? Ведь это даже нехорошо, ежели разобрать... Вонъ и ребятишки сиротеютъ безъ матери. Нетъ, нехорошо..."

Едва добрался чортъ до тюрьмы. Селъ на самый конекъ, и вдругъ вделалось ему скучно. Недаромъ же его ругаютъ добрые люди. Сколько онъ зла наделалъ. Вотъ и сейчасъ: только успелъ обмануть старца и сейчасъ же собирается бабу Матрену обманывать. Ахъ, нехорошо хотя и чортъ.

Посиделъ, пригорюнившись, чортъ на крыше и полезъ въ тюрьму къ Матрене, свое слово надо держать...

- Ну что, принесъ?-- спрашивала Матрена.

- На, получай...

- Ну, и задала же ты мне задачу, Матренушка...

- Ничего, отдохнешь и опять за старую работу примешься.

Говоритъ, а сама смеется. Даже вотъ нисколько не страшенъ ей этотъ чортъ. Отдохнулъ чортъ, отдышался и только хотелъ поближе подсесть къ Матрене, какъ послышались шаги. Чортъ едва успелъ спрятаться за печку. Это шли освобождать Матрену. Какъ только душевное зеркало попало въ острогъ, такъ всемъ сразу и сделалось совестно. Ну, зачемъ томить бедную бабу. Ея дело, где взяла пятачки...

Пришли, кланяются, извиняются.

Всемъ совестно, а баба Матрена только улыбается. Самый большой начальникъ до того размякъ, что чуть всехъ колодниковъ изъ тюрьмы не выпустилъ. Жаль стало бедныхъ людей, которые по годамъ томились въ неводе.

Вышла Матрена изъ острога, а чортъ за ней на одной ножке прыгаетъ а отъ радости козленкомъ блеетъ. Пришли домой. Обласкала Матрена ребятишекъ, поплакала отъ радости и говоритъ чорту:

- Ну-ка, подержи зеркало-то...

Взялъ чортъ бересту и опять сделался добрымъ, и опять сделалось ему совестно, и опять онъ пожалелъ и Матрену и ребятишекъ, точно совсемъ и не чортъ. А Матрена смотритъ на него и смеется.

Взяла баба Матрена да и вытолкала чорта въ шею. Выскочилъ отъ нея чортъ, какъ ошпаренный. Съежился весь, дрожитъ корчится, а бересту съ душевнымъ зеркаломъ бросить не смеетъ.

Случилось дело неслыханное и невиданное: объявился добрый чортъ. Перестали купцы обманывать покупателей, перестали приказные брать взятки, начали судьи судить по истинной правде, монахи молиться, жены и мужья любить другъ друга,-- добрый чортъ больше не могъ никому сделать зла. Въ другой разъ и хочетъ по старой привычке устроить какую-нибудь каверзу, а выйдетъ изъ каверзы добро. Однимъ словомъ, людямъ стало хорошо, а чертямъ плохо пришлось. Такъ плохо, такъ плохо, что совсемъ нечего стало делать.

Целыхъ три года добрый чортъ маялся съ душевнымъ зеркаломъ, пока не замаялся окончательно. Онъ страшно похуделъ, шерсть на спине вылезла, глаза начали слезиться, а хвостъ сделался тонкимъ, какъ спичка. Не чортъ, а чортъ знаетъ что такое... Въ конце концовъ чортъ хотелъ даже покончить съ собой и бросался въ воду, Когда его вытаскивали изъ воды, береста съ душевнымъ зеркаломъ уплыла, и онъ опятъ сделался настоящимъ, добросовестнымъ чортомъ.

Поправившись, чортъ занялся своими прежними делами и только не подходилъ въ бабе Матрене. Ведь она могла разсказать и другую притчу... Баба Матрена больше ужъ же торговала. Когда чортъ ходилъ съ душевнымъ зеркаломъ, все ея пятачки превратились въ горячiе уголья. Чуть лавку свою не сожгла. Опять ушла она въ свою деревню и давай работать попрежнему. Копаетъ свои гряды да песенки попеваетъ, благо избавилась отъ чорта.

1896.