Последнiй эстетикъ.
Старый генералъ Петлинъ поднимался чемъ светъ, выходилъ на террасу и делалъ свой утреннiй моцiонъ. Это былъ, крепкiй, высокiй старикъ, державшiйся прямо, какъ все николаевскiе генералы. Въ саду его уже ждалъ Кузькинъ, тоже николаевскiй служака, бывшiй лихой ефрейторъ, а сейчасъ просто денщикъ. Кузькинъ вытягивался во фронтъ и точно выстреливалъ:
- Здравiя желаю, ваше превосходительство!..
- Спасибо, братецъ.
- Рады стараться, ваше превосходительство!..
Затемъ Кузькинъ лихо делалъ налево кругомъ и отправлялся "делать чай по-походному". У стараго генерала все въ доме было устроено "по-походному", кончая прислугой,-- женской прислуги генералъ не выносилъ, какъ не выносилъ ея Кузькинъ. Единственную женщину представляла собой кухарка Авдотья, но и та служила съ темъ условiемъ, чтобы никогда не попадаться на глаза грозному генералу. Она пряталась въ своей кухне, какъ нечистое животное, о существованiи котораго никто не долженъ былъ даже подозревать. Все делалъ Кузькинъ, знавшiй все привычки генерала и умевшiй ему потрафятъ во всемъ.
Генералъ жилъ одинокимъ вдовцомъ и почти не выезжалъ изъ дому. Гости бывали тоже редко, да и те постепенно вымирали. Все это были такiе же старые николаевцы. Старики сходились, делились последними новостями и расходились съ тайной мыслью, что видятся, можетъ-быть, въ последнiй разъ. Могучее племя быстро вымирало. Вопросъ былъ только въ очереди, кому умирать. Другая мысль, которая неотступно ела этихъ ветерановъ и которую они боялись даже высказать, это - то, что они забыты и больше не нужны, какъ те кремневыя старинныя ружья и допотопныя пушки, съ которыми они замиряли Кавказъ и отстаивали Севастополь. Эти мысли раздумывались въ одиночку, особенно по вечерамъ, когда вместе съ темнотой наволакивалась старческая тоска. Впрочемъ, каждый изъ этихъ стариковъ не могъ помириться съ своей личной ненужностью, а только жалелъ другихъ. Да, плохи были дела этихъ "другихъ"...
Весь складъ жизни генеральскаго дома носилъ парадный, строгiй характеръ, пропитанный торжественной готовностью что-то такое исполнить, предпринять, двинуться. Не было ничего лишняго, что могло бы стеснить эту готовность. Но проходили дни, месяцы, года, а Петинъ оставался забытымъ и его готовность никому ненужной. Въ полной мере эту забытость чувствовалъ только верный старый слуга Кузькинъ, понимавшiй барина по каждому взгляду. Онъ тоже привыкъ волноваться молча и позволялъ поговорить съ самимъ собой только вечеромъ, когда парадный день кончался.
- Плохо, братъ Кузькинъ... Плохой народъ нынче пошелъ и настоящаго порядку не понимаетъ. Какiе нынче генералы?.. Ххе... Одно только названiе, что генералъ. Такъ, фитюльки какiя-то...
Въ душе Кузькина сложилось своеобразное убежденiе, что причина всего заключается въ газетахъ. Да, прежде не было этихъ проклятыхъ газетъ, и все было по-другому. Онъ каждый разъ волновался, когда утромъ подавалъ генералу целую пачку русскихъ и иностранныхъ газетъ, точно онъ подносилъ отраву на целый день. Генералъ усаживался въ глубокое "вольтеровское" кресло и принимался читать сначала иностранную почту, точно подготовляясь къ своимъ домашнимъ непрiятностямъ. Кузькинъ считалъ долгомъ не оставлять барина въ такую трудную минуту и терпеливо стоялъ, вытянувшись въ струнку,
- Ну-ка, посмотримъ, какiя глупости за границей делаютъ,-- ворчалъ генералъ, развертывая газету.
Всей газеты онъ не читалъ, а только те проклятыя места, которыя Кузькинъ особенно ненавиделъ. Такъ прямо съ нихъ и начнетъ.
- Кобургъ - отлично,-- бормочетъ генералъ. - Служба собакъ въ армiи - превосходно... Ха-ха!.. Еще новое ружье... да... усовершенствованiе въ закалке стали...
Газета комкалась и летела въ уголъ. За ней наступала очередь другихъ. Генералъ делалъ краснымъ карандашомъ отметки на поляхъ и не скупился на знаки восклицанiя. Но всего хуже, когда генералъ переходилъ къ русскимъ газетамъ. Прежде всего онъ прочитывалъ некрологи, причемъ постоянно удивлялся.
- Умеръ Петровъ... Господи, давно ли виделись!.. Ведь жить надо было человеку... И какой человекъ!.. Кузькинъ, помнишь, какъ въ Чечню ходили?.. Петровъ служилъ на левомъ фланге... Забiяка, бреттеръ, а въ поле цены нетъ...
Дальше следовали спецiальныя известiя.
- Бездымный порохъ... Кузькинъ, ты понимаешь, въ чемъ тутъ дело?
- Никакъ нетъ-съ, ваше превосходительство!.. Только это никакъ невозможно, чтобы порохъ безъ дыму...
- Вотъ въ томъ-то и дело, что безъ дыму... И гула не даетъ, а одинъ пшикъ. Мы-то прежде стреляли, а теперь будутъ шипеть... А пуля летитъ на пять верстъ, тонкая этакая каналья, какъ комариный носъ, и сейчасъ тебя убьетъ. Ты и не видишь, откуда смерть прилетела: ни дыму, ни гулу, ни огня... Понимаешь?
- Никакъ нетъ-съ, ваше превосходительство!..
- И я тоже... А то вотъ еще штука: одинъ выстрелъ орудiя стоитъ около шести тысячъ рублей.
- Никакъ нетъ-съ.
- Ты глупъ, Кузькинъ, а это придумали ученые люди. Понимаешь? Это они хотятъ насъ, дураковъ, перебить на дальнемъ разстоянiи всехъ до одного. Понялъ? Вотъ мы съ тобой сидимъ, а кто-то за двенадцать верстъ отъ насъ какъ запалитъ - тррахъ! Ничего отъ насъ съ тобой и не осталось... Прежде-то хоть дымъ отъ орудiя видишь, а нынче пневматическая пушка будетъ не стрелять, а бросать снаряды. Такъ и будутъ другъ въ друга бросать пятипудовыми гостинцами... а солдаты сейчасъ зарывайся въ землю. Ты ихъ и разыщи, какъ грибы.
- Какiе нынче солдаты, ваше превосходительство: просто публика.
II.
Это мирное прозябанiе забытаго генерала было нарушено неожиданнымъ появленiемъ новыхъ действующихъ лицъ, именно - ночью прiехала его единственная дочь Анна Павловна. Съ ней старикъ былъ не въ ладахъ, потому что она нарушила основное правило семейной дисциплины - сбежала изъ дому съ какимъ-то капитаномъ. Генералъ твердой рукой "навсегда исключилъ се изъ списковъ" и не хотелъ знать. Конечно, Анна Павловна разсчитывала со временемъ получить амнистiю, но все попытки въ этомъ направленiи ни къ чему не повели. Даже такой всесокрушающiй мотивъ для амнистiи, какъ появленiе внука, не тронулъ сердце старика. Онъ не желалъ быть дедушкой нарушившихъ дисциплину внуковъ и говорилъ знакомымъ, которые более или менее тонко намекали объ ихъ существованiи:
- Это дети Анны Павловны, и "это" меня нисколько не касается...
Знакомые пожимали плечами, какъ люди, исполнившiе свой долгъ, и тоже выключали Анну Павловну изъ своихъ списковъ. Не такъ думалъ одинъ Кузькинъ, который состоялъ при Анне Павловне въ качестве "офицерской няньки". Жена генерала умерла рано, и воспитанiемъ маленькой генеральской дочки до института заведывалъ главнымъ образомъ Кузькинъ. Девочка знала все сигналы, солдатскiя песни и т. д. Когда съ Анной Павловной произошла роковая катастрофа, эти отношенiя не прекратились, и Кузькинъ аккуратно извещалъ "барышню" обо всемъ, что у нихъ происходило. Въ свою очередь Анна Павловна тоже извещала Кузькина время отъ времени о появленiи новаго птенца.
- Господи, благослови... - крестился Кузькинъ каждый разъ и даже вытиралъ слезу. - Дай, Господи, вспоить, вскормить и на коня посадить!.. Хотя бы поняньчить довелось нашихъ внучатъ... Не можетъ утишить своего сердца генералъ, а дите чемъ виновато? Ну, взыскивай ужъ съ меня лучше, коли на то пошло... "Виноватъ, ваше превосходительство!" а дитё неповинно...
Все попытки Анны Павловны явиться лично не имели успеха, да и были неудобны, потому что капитанъ служилъ далеко на юге, а она вечно находилась въ "такомъ положенiи" или няньчила какого-нибудь малыша. И вдругъ она нагрянула безъ всякаго спроса и привезла съ собой все "это", т. -е. пятерыхъ мальчиковъ. Кузькинъ по счету вынималъ ихъ изъ дорожнаго экипажа:
- P-разъ - внучекъ... другой - внучекъ... Господи, благослови: третiй... Целое гнездо, матушка барышня.
Кузькинъ и обрадовался и испугался. Что-то скажетъ генералъ...
- Э, пустяки! Что тутъ говорить,-- решительно заявила Анна Павловна, прiобревшая боевую опытность настоящей полковой дамы. - Ну что, Кузькинъ, сильно я постарела? Двенадцать летъ по видались...
- Точно такъ-съ, т. -е. я насчетъ годовъ, а не касаемо старости. Отъ детокъ не молодеютъ, а вы еще, слава Богу...
"это". Съ какой любовью онъ смотрелъ на заспанныя детскiя личики... Ведь целое гнездо налетело. Спятъ малые птенчики и знать ничего не знаютъ. Старшему было уже девять летъ, а младшему два года.
Ч"то приводило Кузькина въ особенный восторгъ, такъ это то, что все были мальчики. Молодецъ Анна Павловна, не. испортила дела. Вонъ какое войско народила... Ну-ка, дедушка, какъ ты отопрешься отъ внучатъ-то? Свою кровъ изъ роду-племени не выкинешь... Нетъ, братъ, шалишь! Вотъ, попробуй, повоюй вонъ съ самымъ махонькимъ зверемъ... Х-ха! Молодецъ Анна Павловна...
Генералъ очутился въ настоящемъ осадномъ положенiи. Непрiятель ворвался уже въ черту самой крепости. Даже отступать было некуда. Анна Павловна встретилась съ отцомъ какъ ни въ чемъ не бывало, точно вчера только уехала изъ дому. Она представила детей, выстроивъ ихъ по-военному въ одну шеренгу. Старикъ осмотрелъ "строй", молча поднялъ самаго маленькаго внучонка и поцеловалъ. Онъ внимательно осмотрелъ всехъ остальныхъ, перецеловалъ по очереди и, повидимому, остался доволенъ.
- Здорово, ребята...
- Здравiя желаемъ, Ваше превосходительство!-- грянулъ весь строй, делая подъ козырекъ.
подверглась бы самому тщательному изследованiю, причемъ дело не обошлось безъ "урона" - любимая турецкая трубка оказалась разбитой, чернила пролиты, а двухлетнiй внукъ въ пылу усердiя отжевалъ целый уголъ старой военной ландкарты. Старикъ хотелъ разсердиться, делалъ грозное лицо, но изъ этого ничего не выходило.
- Я только на два дня,-- предупреждала Анна Павловна,-- повидались, и назадъ...
Разъ вечеромъ Анна Павловна зашла къ отцу въ кабинетъ проститься. Старикъ сиделъ въ своемъ вольтеровскомъ кресле и, когда она вошла, торопливо отвернулся. Потомъ онъ досталъ носовой платокъ и высморкался. Неужели онъ плакалъ, этотъ сухой, неприступный старикъ? Анна Павловна не верила собственнымъ глазамъ. Неужели снъ можетъ плакать, какъ обыкновенные смертные?
- Папа, ты боленъ?...
- Я? Да... т. -е. нетъ...
- Видишь ли, Анна Павловна... т. -е. я не спалъ целыхъ две ночи. Да, не спалъ... Все думалъ о твоихъ мальчуганахъ... Да... Ахъ, нехорошо!..
- Что нехорошо-то, папа?
- Какъ что? Поздно они родились... да.
Генералъ опять замолчалъ.
- Ведь ты ихъ, конечно, отдашь въ военное заведенiе? Ну? Будутъ офицерами... Отличные мальчуганы... Если бы раньше, такъ... Однимъ словомъ, ничего изъ этого не выйдетъ... Конечно... Нынче, брать, войну приготовляютъ въ ученыхъ кабинетахъ и лабораторiяхъ, какъ лекарство, и никакой личной храбрости не нужно. Они даже врага въ лицо не увидятъ... Порошковъ какимъ-нибудь будутъ воевать, сжатымъ воздухомъ и прочей дрянью. Понимаешь: героя совсемъ не нужно! Устранили его... Ведь выпускать заряды и снаряды всякая баба можетъ. И будутъ бабы воевать... Все кончено. Ни огня, ни дыма, ни грома орудiй, ни лошадей, а ужъ о штыке и говорить нечего... Все устранятъ-съ, сударыня!.. Вотъ что ждетъ твоихъ детей... Закиснуть въ лабораторiи где-нибудь или въ библiотеке... Ни героевъ ни храбрости - ничего не нужно, а только одни знанiя-съ. Вотъ мне и жаль... Да, жаль. Страшно будетъ жить.