Старая дудка

Старая дудка.

I.

Нашъ капельмейстеръ Бобрикъ - порядочная свинья, какъ все эти музыкальные "братушки"! Конечно, нетъ правила безъ исключенiя, но Бобрикъ - все-таки свинья! Стоитъ только посмотреть на его мышиные глазки усики шильцемъ и эту самодовольную улыбочку идiота. - Дайте мне белый галстухъ, белыя перчатки, фракъ, палочку въ руки - нисколько не хуже его буду дирижировать! Какой-нибудь, мальчишка выскочка, и вдругъ въ самой середине пьесы оборачивается ко мне и шипитъ:

- Эй, ты, старая дудка, будиль врать...

Гнусный человекъ вообще. Старость, какъ хотите, очень почтенная вещь, особенно старость, которая сама себя кормитъ. Да я старикъ, мне, за семьдесятъ летъ - что же изъ этого? Положимъ, что я даже совралъ немножко, но ведь и конь оступается, а я дую въ свою дудку вотъ ужь более пятидесяти летъ и флейта у меня старая. Да и въ старой голове мало ли какiя мысли шевелятся - ну, не ту ноту и свистнешь. Это ведь не то что какой-нибудь Васька Бородавкинъ, который играетъ флейту вместе со мной,-- вертоголовый малый, никакой ему заботы. Расчешетъ свои пышные кудри, пощиплетъ усики, вздернетъ пенснэ и доволенъ. Весь онъ тутъ. Съ Бобрикомъ-то, пожалуй, два сапога пара... Эхъ хе-хе... Да, старая дудка, будиль врать! Впрочемъ, Бородавкинъ славный малый, я его напрасно обругалъ - такъ, подъ руку подвернулся, а нашъ братъ, старики, ворчливы.

Собственно говоря, давно я бросилъ бы свою поганую свистульку, да только жаль... не себя жаль, а вотъ въ два светлыхъ глаза, которые смотрятъ изъ райка. Для нихъ и свищу, какъ скворецъ, да еще и совру все изъ-за нихъ же. потому все думается - и такъ и этакъ прикидываешь умомъ, Какъ кончится спектакль, а Саша ужъ ждетъ на подъезде. Шубенка положимъ, плохая у ней, ну, да дело ея молодое: только вся раскраснеется на морозе.

- Ахъ, какъ сегодня славно играла Чохъ-Кутилова... - вздыхаетъ Саша, когда мы вдвоемъ бредемъ въ нашу конурку.

- Леденцова лучше.

- Нетъ, Чохъ-Кутилова лучше, Леденцова устарела...

- Ничего, еще постоитъ за себя, даромъ что старая. Много мы ихъ видели, молодыхъ-то; повертятся повертятся, а глядишь - Леденцова и везетъ весь возъ.

Мы всегда споримъ дорогой. Пожалуй, оно действительно - эта Чохъ-Кутилова начинаетъ забирать большую силу, а я все-таки люблю немножко подзадорить Сашу: Леденцова лучше - и делу конецъ!, а ты, дедушка, ничего не новвмаешь"... Ну ужъ его, матушка, враки: пятьдесятъ летъ играю въ оркестре, да не- понимаю! "Рука Всевышняго отечество спасла" еще играли, а ужъ я все понималъ. Тебя тогда, Саша, и на свете не было, да и матери твоей тоже. Вотъ тебе и старикъ - А "Белая дама"? А, актеръ Яковлевъ"? То-то вотъ и есть, а еще споришь съ дедушкой, глупая!

Саша немножко вспыльчивая, но сердце у ней доброе - скоро отходитъ. Какъ замолчала - кончено: значить, моя барышня разсердилась въ сурьезъ. Даже смешно смотреть на этихъ молодыхъ: взять хоть ту же Сашу - ученая она у меня и умная, а хитрости-то и нетъ - вся на виду! Одно беда: сердце доброе у Саши... По-моему, по-стариковскому, нетъ хуже для человека, ежели Господь накажетъ его добротой. Можетъ-быть, где-нибудь въ другихъ местахъ это и хорошо, а по-нашему, по-театральному, одна беда!

Да, чуть не забылъ: люблю я, когда Саша меня дожидается после спектакля, потому что вместе совсемъ незаметно добредемъ до своей конурки, и только въ последнее время, пожалуй, я и не радъ сталъ. То-есть, видите ли, Саша тутъ не виновата, а навязался на насъ критикъ Тарабукинъ. Удивляюсь безмерно я этимъ господамъ критикамъ - самый пустой и глупый народъ, и Тарабукинъ превзошелъ всехъ! Шляются въ театръ - благо место даровое даютъ... ну, и вышелъ критикъ! Если новенькая актриса да поскромнее, такъ большое утесненiе принимаетъ отъ этихъ господъ. Хорошо, я собственно о Тарабукине. И чортъ его знаетъ, что онъ привязался къ моей Саше: только носъ куда девочка покажетъ - онъ тутъ какъ тутъ, а после спектакля непременно догонитъ. Ужъ я и на хитрости пускался: другой улицей пробовалъ ходить, выжидалъ полчаса лишнихъ - нетъ, точно по духу слышитъ и непременно поймаетъ насъ!

Догонитъ насъ, поздоровается и сейчасъ начинаетъ смущать Сашу:

- Вамъ, Александра Ивановна, непременно на сцену нужно поступать... У васъ такой благодарный органъ, счастливая сценическая наружность...

Тьфу, окаянная душа!.. Какой такой благодарный органъ нашелъ онъ въ моей Саше?.. Конечно, девушка она красивая, да ведь не всемъ же красивымъ девушкамъ непременно поступать на сцену. А главное - Тарабукинъ все вретъ. Леденцовой ругаетъ Дольскую и Чохъ-Кутилову, Чохъ-Кутиловой ругаетъ Леденцову и Дольскую, Дольской ругаетъ Леденцову и Чохъ-Кутилову, а трагику Космачъ-Полетаеву ругаетъ всехъ троихъ. Однимъ словомъ, безшабашная голова, и все это знаютъ. Саша тоже смеется надъ нимъ, а сама слушаетъ его брехню. Ужъ я знаю, что слушаетъ, потому - молодое дело: сегодня благодарный органъ, да завтра благодарный органъ, да послезавтра,-- ну, у девушки голова кругомъ и идетъ!

Грешный человекъ, какъ-то обрезалъ-таки этого Тарабукина... Идемъ это мы, а онъ напеваетъ Саше... Ну, я слушалъ-слушалъ и брякнулъ:

- Господинъ Тарабукинъ! какая славная палка у Авдея Авдеича... Не знаете ли, где мне достать бы такую?

Моя Саша такъ и покатилась со смеху, потому что трагикъ Авдiй Авдеичъ частенько-таки дуетъ Тарабукина своей палкой.

Вместе напьются где-нибудь, а потомъ расчетъ. 

до старинныхъ; главное, нетъ никакихъ возвышенныхъ чувствъ. Что ни новая пьеса, то непременно новая пакость описывается. Полагаю своимъ умомъ такъ, что немало вредятъ въ ономъ проклятые критики, потому что все хорошiя пьесы ругаютъ. Ну, авторамъ тоже въ печку головой лезть не приходится, и угождаютъ по-своему. Да и старинной публики не стало - отъ этого многое зависитъ!

Удивительная эта публика, если разобрать! Конечно, въ театръ приходятъ изредка, да и актеровъ не знаютъ,-- ну, и не понимаютъ ничего. Это даже очень смешно иногда выходитъ. Недавно Фимушка Чохъ-Кутилова играла въ "Материнскомъ благословенiи"... Господи, что только и было: чуть театръ весь по бревнышку не разнесли! А Фимушка орудуетъ... Самъ полицеймейстеръ плакалъ. Въ ложахъ сморкаются, мужчины сидятъ красные и глазами моргаютъ, дамы платочки къ глазамъ прикладываютъ., одинъ купецъ даже въ обморокъ упалъ. А все отчего?.. Просто потому, что не знаютъ хорошенько вотъ этой самой Фимушки. Она родную мать чуть съ голода не уморила, а тутъ такъ глазки закатываетъ, такъ жалобно говоритъ, такую нежность на себя напустила... Мне даже противно было смотреть: ведь змея подколодная, а какъ умеетъ обманывать публику! Агнiя Леденцова на даромъ прозвала ее кукушкой... Настоящая кукушка и платья такiя жерябыя носитъ, а когда примется ругаться съ Дольской, такъ на кошку смахиваетъ.

Космачъ-Полетаевъ какъ-то отрезалъ ей:

- Вы, Евфимiя Галактiоновна, весьма недобросовестно обманываете доверчивую публику своими нежными чувствами, какихъ сама не имеете въ себе!

- Дуракъ, ты ничего не понимаешь!-- обругала его Фимушка. - Это а называется искусствомъ... Я сама плачу надъ своей игрой, болванъ!

- Да-съ... Многiе плачутъ отъ васъ, особенно за кулисами!

Когда наша Фимушка отличается на сцене, я часто смотрю въ раекъ. Много тамъ и примадоннъ сидитъ, и трагиковъ, и благородныхъ отцовъ, и разныхъ ingénue, какъ моя Саша. И все-то они принимаютъ за чистую монету: талантъ... искусство... Такъ и было!.. Это Тарабукинъ обманываетъ всехъ разными хорошими словами, а сунься-ка на сцену, такъ узнаешь, въ какъ оно сидитъ, искусство-то: надо сначала волчьи зубы вырастить да уметь рвать живымъ мясомъ. Вы только посмотрите, какъ наши примадонны раскланиваются съ публикой: на лице этакая улыбочка, ручки къ сердцу, реверансъ, глазки такъ игриво бегаютъ - одинъ восторгъ! Публика надрывается, аплодируетъ, оретъ, стучитъ ногами... Особенно усердствуетъ молодежь, потому что тутъ и талантъ, и искусство, и идеалы... А мне жаль вотъ эту самую доверчивую молодежь, которая еще не чувствуетъ зла въ этихъ улыбочкахъ, реверансахъ, а тутъ что ни шагъ, то зло... Посмотрели бы вы на этихъ примадоннъ за кулисами: точно кошки, связанныя хвостами! Всякая уверена, что у ней только одной и есть талантъ, а все другiя только такъ по ошибке попали на сцену.

Дольская и Леденцова играютъ летъ двадцать и недурно играютъ, говоря правду. Дольская шиллеровскiя роли беретъ, а Леденцова бытовыя. По-моему, оне лучше всего играютъ вдвоемъ - каждая хочетъ перещеголять другую, ну, и лезутъ изъ колеи отъ чистого сердца! У Леденцовой фигура подгуляла отъ полноты, и бедная затягивается въ корсетъ, какъ кукла, а Дольская отощала для декольте. Ну, намажутся, накрахмалятся и ничего работаютъ... На моихъ глазахъ обе состарились... Да, все на моихъ глазахъ было! Леденцова - изъ босоножекъ и такая тоненькая была, самая налитая фигурка. Публика ее тогда на рукахъ носила. Смеялась она очень ужъ хорошо, а у Дольской великолепный драматическiй шопотъ.

Помню, какъ Фимушка Чехъ-Путилова къ намъ на сцену поступила. Господи, какой содомъ подняли обе старухи - такъ и шипятъ по-змеиному! Ну, да Фимушку изъ пушки не прошибешь! сама зубастая и живая въ руки не дастся. Большой грехъ тогда вышелъ, точно вотъ осиное гнездо палкой расшевелили. И донимали они Фимушку всячески - и режиссера въ это дело вытянули и суфлера,-- однимъ словомъ, подняли настоящую кутерьму; то выходы режиссеръ перепутаетъ, то реплику выходной актеръ позабудетъ, то суфлеръ въ самомъ драматическомъ месте закашляется. Напускали даже Космачъ-Полетаева: напоятъ его и уськнутъ на Фимушку, что будто она его "собачьимъ рыломъ" называетъ. А всехъ больше мутилъ этотъ Тарабукинъ...

Вообще - мудреныя наши дела! Моя-то Саша частенько этакъ наводитъ разговоръ на нашихъ примадоннъ - любопытно ей. Глазки-то такъ и засветятся, какъ заговоришь о Фимушке. Вотъ, подите, нравится Саше эта Фимушка, и даже фотографiю себе ея купила и на стену повесила!

- Это, дедушка, талантъ... - говоритъ Саша. - Не чета вашей Леденцовой!

- Да, голубчикъ, талантъ у нихъ у всехъ...

Нарочно какъ-то купилъ фотографiи Дольской и Леденцовой и на стенку рядомъ съ Фимушкой повесилъ. Саша приходитъ домой и удивляется, зачемъ это старый дедушка шутки шутитъ?

- Посмотри-да, говорю я ей, на нихъ вместе-то...

Смотрела, смотрела... вижу, ничего не понимаетъ. Конечно, молода, где же понять сразу! "А ты, говорю, Саша, посмори еще на нихъ хорошенько: лица-то разныя, а злость у всехъ одна... Вонъ какъ поглядываютъ.

- Ну и пусть будутъ злыя, это меня не касается... - даже разсердилась девочка на меня. - Я сама буду такая, когда попаду на сцену!

- Ой, не будешь!

- Буду, буду... Даже кусаться буду!

Нетъ, горе мне съ этой Сашей, отъ рукъ отбивается... чувствую, что отбивается. Все книжки разныя читаетъ про знаменитыхъ актрисъ, и нетъ ей прiятнее, какъ изъ какой-нибудь босоножки знаменитость образуется. Вотъ, молъ, и я такая же буду... Потомъ зачнетъ меня разспрашивать про знакомыхъ актрисъ, какъ оне пробивались на сцену: Дольская изъ балеринъ, Леденцова изъ белошвеекъ, Фимушка, чортъ ее знаетъ, откуда взялась... А по ночамъ, слышу, моя Саша стихи декламируетъ, монологи учитъ, передъ зеркаломъ разговариваетъ сама съ собой...

Придумалъ наконецъ штуку... Какъ вы думаете, отчего моя Саша начала задумываться?.. Очень просто: девушке пора замужъ. Жаль разставаться, да, видно, делать нечего. И какъ я это раньше не могъ догадаться - удивляюсь самому себе! Попросту: дуритъ девка, потому что время ея пришло. Догадался я объ этомъ невзначай. Какъ-то шла у насъ оперетка,-- ну, оркестру работа, особенно флейтамъ. Самая проклятая для насъ музыка, потому что все скорымъ темпомъ. Хорошо, играемъ, а я ужъ задыхаться началъ. Возьму и только одними пальцами играю, а за меня Васька Бородавкинъ отдувается - чего ему сделается! Ну-съ, смотрю я на него, и вдругъ мне сакъ смешно сделалось; женить Ваську нужно, а то замотается съ разными статистками и хористками. Тутъ я и про Сашу свою вспомнилъ - вотъ женихъ Саше. Ей-Богу, отличный женихъ. Конечно, Васенька глуповатъ, да для семейнаго дела громаднаго ума и не нужно. Еще лучше, ежели мужъ попроще,-- вернее дело.

- Эй, старая дудка, будилъ врать!.. - шипитъ Бобрикъ.

Эхъ, старость... Задумался и совралъ. Целый вечеръ свистелъ, какъ соловей, а изъ головы все Васька не выходитъ. Главное - рядомъ человекъ сидитъ. Вместе бы изъ театра стали ходить, а тамъ, можетъ-быть, правнучка Богъ далъ бы!..

- Ты что же это, Вася, къ намъ не завернешь?-- говорю Бородавкину после спектакля.

- Александры Ивановны боюсь... - отвечаетъ шельмецъ, а сакъ даже глазомъ не моргнетъ. - Ученая она у васъ, а я ведь изъ третьяго класса гимназiи исключенъ.

- Да, Саша кончила курсъ въ женской гимназiи, а все-таки завертывайте, если надумаете.

Должно-быть, догадался, шельмецъ, и только башкой тряхнулъ. Право, этотъ Васька ничего, славный малый, конечно, холостой человекъ, иногда покучиваетъ, особенно когда въ компанiю къ Тарабукину попадетъ или свяжется съ Космачъ-Полетаевымъ. Вонъ какiе орлы, добру не научатъ!

Когда шли изъ театра, я все время Саше этого Бородавкина нахваливалъ: и такой и сякой. Молчитъ моя Саша и только раза два этакъ про себя усмехнулась. Положимъ, я ловко разговоръ подводилъ, какъ по нотамъ. Самъ на трехъ женахъ былъ женатъ - знаю, какъ съ женщинами разговаривать. Съ ними всегда такъ нужно поступать, говори и не давай ей слова лягнуть, тогда она вся твоя, а оплошалъ - не взыщи. Самыя глупыя слова большую силу надъ женщинами имеютъ... да. Вторая жена у меня сердитая была, ну, и та смирилась. Саша-то приходится отъ первой жены. Одна дочь всего и осталась, а отъ нея вотъ внучка.

Приходимъ домой. Саша чай готовитъ - знаетъ, что старику нужно согреться. Рюмочку водочки выпилъ, и опять за свое, т. -е. ловко этакъ поддалъ разговоръ на Бородавкина.

- Будетъ, дедушка,-- ответила наконецъ Саша. - А то я, пожалуй, подумаю, что вы меня хотите замужъ выдать за Бородавкина.

Вотъ ведь какая плутовка: догадалась! А я опять свое: "Что же, говорю, Бородавкинъ ума недальняго, мужемъ будетъ хорошимъ... И красивый парень изъ себя. Вотъ посмотри, какую себе невесту подцепитъ, даромъ что изъ третьяго класса гимназiи". Саша, знаете, опять этакъ усмехнулась про себя и молчитъ, а меня, признаться, такъ и подмываетъ, ну, въ томъ роде, что обиделся. Въ самомъ-то деле, для нея же хлопочу, а она смеется надъ старикомъ. Какъ же, умная, умнее дедушки сделалась!

- Дедушка, да ты не сердись... - говоритъ Саша, а сама ластится ко мне, коза этакая. - Бородавкинъ отличный человекъ, и я его давно люблю. А ты все-таки не сердись.

- Саша, я того... ведь я терплю, терплю, да и того... Бородавкинъ и смотреть на тебя не хочетъ, ты не шути!

Опять смеется, плутовка, а я хочу разсердиться на нее, чтобы острастку датъ, да никакъ не могу. Плутъ-девка, однимъ словомъ, и наверно ее этотъ проклятый Тарабукинъ научилъ! Ну, такъ вашъ разговоръ ничемъ и кончился, а потомъ и самъ Бородавкинъ завернулъ въ нашу конурку. Прифрантился, усики пощипываетъ, разговоръ серьезный съ Сашей затеваетъ - однимъ словомъ, человекъ старается, а я вижу, какъ онъ все на Сашу поглядываетъ. Верно, Васька Бородавкинъ совсемъ не глупый человекъ, какъ хотите, а Саша его тихохонько этакъ на смешки поднимаетъ. Вижу, парню приходится плохо: началъ въ серьезныхъ словахъ мешаться.

- Водочки, Василiй Гаврилычъ, выпьемъ разве?-- говорю я, чтобы смелости ему поддать.

- Не пью-съ... Раньше, действительно, имелъ глупость, а теперь отрекся и даже видеть не могу этой самой водки,-- отвечалъ Васька.

Вотъ оно куда пошло... Хе-xе!.. Старикъ-то, видно, похитрее молодыхъ оказался. Нетъ, Бородавкинъ положительно умный человекъ, и у него серьезныя мысли въ голове!

Когда Бородавкинъ ушелъ, я сейчасъ на Сашу, какъ левъ, такъ и накинулся и даже довелъ девку до слезъ. Вотъ онъ каковъ, дедушка-то, не смотри на него, что старъ... да-съ! Признаться, и жаль мне стало потомъ Саши и совестно, потому сирота она, а тутъ еще старый хренъ какой-нибудь навязался... Все-таки быть ей за Васькой Бородавкинымъ! Помилуйте, человекъ даже водку бросилъ пить и после говорилъ мне въ театре, что ни Тарабукина ни Космачъ-Полетаева знать больше не хочетъ.

- догадался, должно-быть, что третьяго игрока подъ столъ садятъ. Рожа, я скажу вамъ, у него самая мерзкая - носатый, лысый, свиные глаза, какая-то поганая бороденка, и все гнилые зубы показываетъ, когда смеется.

- Что это Тарабукина не видать?-- спрашиваю я Сашу этакъ сторонкой.

- Мы съ нимъ разссорились, дедушка.

- И отлично... Я давно хотелъ его прогнать. Пустой человекъ, Сашенька!

Недавно сижу я этакимъ манеромъ въ своей каморке у окошечка,-- смотрю, две головы рядомъ мелькнули, а это Бородавкинъ и моя Саше подъ ручку откуда-то идутъ. Вотъ и хорошо, такъ хорошо! Молодецъ, Васька! Я его даже расцеловалъ и потихоньку шепнулъ:

Мой Васька только головой тряхнулъ... Молодецъ!.. А моя Сашеньаа совсемъ присмирела, какъ курочка... хе-хе!.. 

Какъ-то встречаю на улице Тарабукина.

- Здравствуйте, г. Тарабукинъ!

- Здравствуй, старая дудка! Все посвистываешь?..

Знаете, я даже какъ по-театральному расшаркался, а Тарабукинъ показалъ мне языкъ. Ну, скажите, пожалуйста, есть у этого человека умъ?..

Да, старая дудка,-- теперь меня бсе такъ зовутъ въ театре, даже Фимушка Чохъ-Куталова. Одна Агнiя Леденцова жалеетъ старика и, когда встретимся, непременно спроситъ:

- Ну что, Антонъ Иванычъ, какъ поживаешь?..

- Да помаленьку, Агнiя Николаевна. Живемъ, пока мыши головы же отъели!

Признаться сказать, мне эта Леденцова всегда нравилась, да и всемъ другимъ тоже,-- умная она. Помню ее еще совсемъ девчонкой, когда она только носъ высунула на сцену. Была съ ней одна исторiя... ну, да я сплетничать не люблю, а про актрисъ и безъ того много лишняго болтаютъ. Теперь-то, конечно, Леденцова держитъ себя очень солидно и только любитъ, чтобы около нея молодые люди вертелись - такъ, женская прихоть. Все-таки у Леденцовой громадная репутацiя: ну, мальчишкамъ и любопытно: "я вчера обедалъ у Леденцовой... Леденцова мне разсказывала". Настоящiе молодые петушки, которые за старой курицей ухаживаютъ! Ну, а Агнiи Николаевне все-таки развлеченiе.

Бородавкинъ уверяетъ меня, что больше насчетъ водки ни-ни, даже этого слова не можетъ слышать. Что же, дело хорошее. Одобряю. Саша тоже хвалитъ и, видимо, склоняется на сторону Бородавкина. Какъ-то сама мне сказала:

- Дедушка, по-моему надо мужа выбирать глупее себя, а бойкiе да умные всегда своихъ женъ обмалываютъ... такъ?

- Это кто тебе сказалъ, дурочка?..

Смеется, плутовка, а я понимаю, куда она гнетъ. Чемъ на сцену поступать да жизнь свою разстраивать, лучше гнездышко заблаговремя свить - маленькое гнездышко, да свое! Дома-то у себя всякiй хорошъ, а на сцене поиграла ты летъ пять и вышла старая... да. Молодыхъ на твое место сотни найдутся,-- ну, тутъ и выворачивайся, какъ знаешь. Другая, конечно, долго крепится, а все-таки, охъ, какъ трудно ей достается, да еще изволь улыбаться передъ публикой, глазками играть, поцелуйчики воздушные посылать... Васька Бородавкинъ, конечно, изъ третьяго класса гимназiи, но ведь для домашности греческаго языка совсемъ не нужно...

Какъ странно устроена человеческая жизнь, господа... Да, могу сказать это по своему опыту. Разсчитываешь, стараешься, обдумываешь, хитришь, а выходитъ наоборотъ. Можетъ-быть, это зависитъ отъ старости, т. -е. что наоборотъ-то все выходитъ.

Вотъ ужъ две недели прошло, какъ сижу въ своей каморке и никуда носу не показываю. Не стоитъ, будетъ... Старая дудка, и конецъ делу. Что мне безпокоиться? Можетъ-быть, и въ самомъ деле изъ ума выжилъ. Не понимаю, решительно ничего не понимаю, точно какъ будто во сне... И флейту свою сложилъ въ футляръ - будетъ! Теперь хоть десять Бобриковъ давай - все равно!

Надо все-таки разсказать конецъ.

"Дикарка". Хорошо-съ, Сажусь за свой пюльпитръ, ноты разложилъ, а Бородавкина нетъ. Собрались музыканты, Бобрикъ косится на меня, точно я спряталъ Ваську въ карманъ Ну наконецъ является и онъ, а самъ едва на ногахъ держится. Господи,-- что такое случилось - у меня сердце такъ и ёкнуло! А Васька такъ развязно селъ на свое место, вытащилъ изъ кармана афишу и подаетъ мне. Читаю: новая актриса дебютируетъ.

- Какъ ни насчетъ этого полагаете, Антонъ Иванычъ?-- спрашиваетъ Бородавкинъ. - Дикарку играетъ г-жа Любичъ-Гочайская...

- Вижу. Что же изъ этого?..

- Ты глупъ, Антонъ Иванычъ...

У меня тутъ светъ изъ глазъ: все понялъ, это моя Саша дебютировала.

- Эй, старая дудка, будиль врать!.. - шипитъ Бобрикъ,

Тутъ ужъ я не вытерпелъ - сломалъ флейту и ушелъ. Не могу больше играть... Да и страшно мне за Сашу. Вышелъ изъ театра, постоялъ на подъезде и не понимаю самъ, что делаю. Смотрю - Васька предо иной, какъ изъ земли выросъ, и тоже не въ своемъ уме.

- Вася, какъ же это она... Саша...

- Какъ?.. А Тарабукинъ же и устроилъ. Да, Леденцова заодно съ нимъ действовала.

- Очень просто: Леденцова давно терпеть не можетъ Чохъ-Кутилову, ну и выдвинула ей соперницу. Чрезъ Тарабукина все и устроила... Ловко?..

- Да, ловко... Ахъ, Саша, Саша!.. А ведь я-то думалъ...

Смотрю, мой Васька плачетъ. Отвернулся отъ меня и этакъ по-ребячьи всхлипываетъ.

- Вася, что ты, Богъ съ тобой! Перестань...

- Ну, а она что же?..

- Ничего, какъ деревянная... А тутъ этотъ Тарабукинъ вертится... Я его поколочу, Антонъ Иванычъ...

Да, Саша имела успехъ. Тарабукинъ расхвалилъ ее: "благодарный органъ... талантъ". Бедный Васька закутилъ напропалую.

Бросилъ театръ. Будетъ... Не для кого больше свистать старой дудке...

1888.