Въ девятомъ часу.
I.
Миссъ Элла Арчеръ всегда испытывала прiятное чувство, когда степной иноходецъ вихремъ приносилъ ее къ большому одноэтажному дому, совсемъ спрятавшемуся въ густой заросли черемухъ и рябинъ. Изъ зеленой гущи выставлялся только одинъ мезонинъ, глядевшiй на облегавшую кругомъ степь двумя крошечными оконцами. Это былъ своего рода степной оазисъ, напоминавшiй миссъ Элле фермы ея далекой родины, съ тою разницей, что на этой ферме добывали не пшеницу и кукурузу, а разсыпное степное золото. Иноходецъ зналъ дорогу и какъ вкопанный останавливался у крошечнаго крылечка, точно приглашавшаго войти въ этотъ старинной архитектуры домъ. Миссъ Элла съ грацiей восемнадцатилетней девушки спрыгивала съ седла, перекидывала черезъ левую руку шлейфъ своей синей амазонки, привязывала иноходца къ столбу и легкою походкой вбегала на крылечко. Она отлично изучила расположенiе этого стариннаго раскольничьяго дома и могла бы пройти въ опочивальню старой бабушки Маремьяны съ завязанными глазами.
Такъ было а теперь. Миссъ Элла прошла большую переднюю, где пахло годовалыми наливками, роснымъ ладаномъ и скитскими свечами изъ желтаго воска, и начала подниматься по крутой лесенке на антресоли. На площадке, где лесенка делала поворотъ, она встретила девочку летъ девяти въ темномъ сарафане и съ парчевою повязкой на лбу.
- Прiехалъ?-- спросила миссъ Элла картавымъ по-детски голосомъ.
- Съ часу на часъ ждемъ барышню... Тиниграмма пришла,-- ответила девочка, улыбаясь одними глазами, большими и темными, придававшими этому детскому личику не по летамъ строгое выраженiе. - Баушка ужъ спрашивала про тебя...
Миссъ Элла поднялась по второй лесенке и, нагнувшись, прошла черезъ низенькую дверку, которая вела въ опочивальню "самой". Это была большая, низкая комната, выходившая тремя небольшими оконцами на дворъ. Переднiй уголъ былъ занятъ большимъ иконостасомъ, передъ которымъ теплилась неугасимая лампада. Около задней стены нагромождены были горками сундуки, а напротивъ двери у стены стояла кровать, задернутая ситцевымъ пологомъ. "Баушка" Маремьяна уже целый годъ не вставала съ постели. Ей было всего пятьдесятъ летъ, но она казалась гораздо старше благодаря изнурительной болезни. Миссъ Элла всегда съ особеннымъ чувствомъ уваженiя смотрела на это строгое женское лицо, напоминавшее лики старинныхъ раскольничьихъ угодниковъ,-- въ немъ было столько скрытой силы и какой-то особенной доброты.
- Ну, здравствуй, Еленушка,-- заговорила Маремьяна Ефимовна, выпрастывая руку изъ-подъ одеяла. - Опять на вершной пригнала? Ну-ка, повернись...
Миссъ Элла повернулась. Баушка Маремьяна только покачала головой. И красива эта американочка, всемъ взяла: и ростомъ, и походкой, и удалью, и светло-русою косой до пояса. Свеженькая такая всегда, чистенькая, а большiе серые глаза смотрятъ и смело и по-ребячьи. Нравилось баушке и это худенькое личико съ тонкимъ носикомъ и строгимъ ртомъ. Хоть куда девушка, даромъ что американочка.
- Хвостище-то какой нацепила,-- подивилась больная. - Нехорошо это. Тоже вотъ мужскiе штаны носишь, когда на вершной гоняешь... Ахъ, нехорошо!.. Брось кнутъ-то, не пастухъ конскiй...
Эти попреки повторяли; и каждый разъ, а миссъ Элла только улыбалась. Она знала, что баушка сейчасъ же прибавитъ.
- Ну что же, у васъ свой американскiй законъ для девушекъ,
- Такого закона нетъ,-- объясняла миссъ Элла ломанымъ языкомъ. - А такъ, обычай... принято...
- Ладно, ладно... Садись, такъ гостья будешь.
Миссъ Элла чувствовала, что "баушка" любитъ, и сама ее любила. Это было какое-то особенное острое чувство соединявшее двухъ женщинъ-антиподовъ. Американская миссъ понимала, что говоритъ "баушка" на своемъ мудреномъ варварскомъ языке, а баушка понимала въ свою очередь картавыя слова своей гостьи-басурманки. Иногда баушка брала косу миссъ Эллы, долго ее перебирала въ рукахъ о говорила.
- Правильная, девушка, у тебя коса... Сарафанъ бы на тебя одеть да платочкомъ повязать,-- совсемъ бы хороша девушка. Охъ-хо-хо!..
Одно не нравилось миссъ Элле,-- очень ужъ одолевая; ее баушка всякимъ угощеньемъ: а пряники, и орехи, и варенье, и разныя домашнiя постряпеньки.
- Ну, ты сегодня въ самый разъ прiехала,-- заявила, больная, когда гостья села на низенькую скамеечку у изголовья. - Съ часу на часъ ищемъ нашу жаръ-птицу. Я ужъ лошадей за ней послала.
- Мне говорила девочка...
- Вотъ-вотъ... Какъ инь прiедетъ, такъ и я умру,
- Ахъ, не говорите такъ.
- А почему не говорить? Все помремъ, когда время придетъ. Бояться надо жить, а не помирать... Вотъ только дожидаюсь Аннушки. душенька вся изболелась по ней... Сказывали мне, что она и косу себе обрезала. Охъ, грехи, грехи...
- Озорница она, вотъ что... Пряменько надо говорить. Только бы ее домой залучить, а тамъ ужъ я расправлюсь съ ней своимъ судомъ, Безстыдница она... да. Ты вотъ американскаго закону, а небось, косы себе не обрежешь...
- Вы не волнуйтесь,-- уговаривала миссъ Элла,-- вамъ это вредно. Нужно себя беречь...
- Не для кого,-- сурово ответила Маремьяне Ефимовна. - Было время, когда я была нужна, было да прошло...
Старуха замолчала. Она чутко-. прислушивалась къ каждому шороху, ожидая, когда дрогнетъ дорожный колокольчикъ. Аннушка могла прiехать каждую минуту... Въ комнату несколько разъ входила и выходила девочка съ темными глазами, и больная каждый разъ вздрагивала.
- Никого нетъ, Сима?
- Нету, баушка...
- Ты у меня смотри, не прозевай. Изъ светелки-то смотри на дорогу,-- видно будетъ, какъ пыль подымется... Ты и беги ко мне живымъ духомъ. Поняла?
- Поняла, баушка.
Сима убегала, и больная опять начинала молча волноваться. Чтобы выиграть время, она разспрашивала американку, какъ они живутъ у себя на прiиске.
- Идетъ золото-то?
- Папа делаетъ опыты съ химическимъ способомъ обработки золотоносныхъ песковъ.
- Что-то ужъ очень долго ваши опыты идутъ. Деньги ведь нужны на опыты-то... Мне Савелiй Ефимовичъ сказывалъ, что ничего у васъ не выйдетъ.
- А мы надеемся, что выйдетъ.
- Легкiя ваши американскiя денежки, вотъ и надеетесь.
- Папа не одинъ, а у насъ целая компанiя...
- Вотъ-вотъ... У васъ все канпанiя, Можетъ, и грешно это... Больно ужъ хитрите. Богъ не даетъ вамъ золота, такъ вы хитростью хотите взять. Охъ, насмотрелась я на вашего брата. Еленушка... Всякаго ведь народу ко промысламъ бродитъ: и немцы и французы, и англичане, а теперь американцы присунулись. Что же, такiе же люди, какъ и мы грешные, хоть у каждаго и есть свой законъ. Да, насмотрелась я всячины... Ну мужчины больше на отличку, а что касаемо женскаго полу, такъ женская часть по всякому закону одинакова...
Этотъ интересный разговоръ былъ прерванъ вбежавшею Симой.
- Баушка, едутъ!..
II.
Миссъ Элла вышла изъ комнаты, чтобы не помешать первымъ минутамъ родственнаго свиданiя. Она прошла въ столовую и мелькомъ видела въ окно, какъ черезъ переднюю быстро прошла средняго роста девушка въ дорожномъ костюме. Это и была та таинственная Аннушка, которая держала весь этотъ домъ въ какомъ-то оцепенеломъ состоянiи. Миссъ Элла познакомилась съ семьей Олькиныхъ после катастрофы, т. -е., когда Аннушка уже ушла изъ дому.
Въ столовой шагалъ изъ угла въ уголъ самъ Савелiй Ефимычъ, пожилой мужчина съ сильною проседью. Онъ не решился выйти навстречу къ дочери и былъ радъ, что въ такую минуту, подвернулась миссъ Элла.
- Видели: прiехала?-- какъ-то виновато бормоталъ онъ, скашивая глаза въ переднюю.
- Да.
да не удается... То да другое, а время идетъ-съ.
Онъ говорилъ совсемъ не о томъ, что сейчасъ его занимало... но миссъ Элла слушала его внимательно и еще внимательнее следила за нимъ своими детскими глазами. Какiе странные люди эти русскiе и отчего волнуются... Кажется, чего проще: девушка хотела быть самостоятельной - и только. Каждый человекъ имеетъ право на самостоятельность, Всего удивительнее то, что все они любятъ другъ друга, любятъ и мучаются. Странно... Втайне миссъ Элла больше сочувствовала Аннушке, все преступленiе которой заключалось въ томъ, что она противъ желанiя родныхъ уехала въ Петербургъ учиться. Опять странность, т. -е. странный составъ преступленiя. Вспомнивъ жалобу "баушки" на обрезанную косу, миссъ Элла улыбнулась про себя. Эти русскiя протестантки поступаютъ очень решительно....
- Да, прiехала... - думалъ вслухъ Савелiй Ефимычъ, желавшiй что-то высказать. - Барышня, а у васъ тамъ, въ Америке, это случается?
- Никогда!..
- Да ведь у меня одна дочь-то, барышня? Кажется, всего у нея было достаточно: живи к радуйся. Да... Ни въ чемъ отказу не знала, и вдругъ...
- У каждаго могутъ быть свои желанiя...
- Ахъ, не то, барышня! Мы-то разве зла ей желаемъ? Пусть тамъ учатся другiя... поповны, чиновничьи дочери, сделайте одолженiе. Даже весьма это хорошо. Да-съ... А тутъ совсемъ другое... У техъ-то ничего дома на останется, а тутъ ведь все ея, значитъ, Анюты. Такъ я говорю? И промысла, и всякое обзаведенiе, и капиталъ, а она, изволите видеть, бежать изъ дому. Это ужъ, прямо сказать, выходитъ въ роде заразы... Понятiя у нея нетъ настоящаго. Ну, я умру, тогда что будетъ? Однихъ рабочихъ близко тыщи человекъ кормится... да.
- Я васъ что-то плохо понимаю,-- остановила его миссъ Элла, делая строгое лицо. - Можетъ-быть, я плохо понимаю русскiй языкъ...
- Чего же тутъ не понять?-- удивился Ольхинъ. - Самое простое дело, барышня... Значитъ, когда я овдовелъ, ну, былъ еще человекъ въ поре и могъ жениться на второй жене. Такъ-съ? Ведь это и въ Америке случается?
- Да...
- Хорошо-съ. И была у меня на примете одна девушка, действительно, а сестра Маремьяна Ефимовна и говоритъ... Она ведь строгая у насъ, начетчица... Да. Такъ она и говоритъ мне: "Братецъ Савелiй Ефимычъ, не вводите мачеху въ домъ, не берите греха на душу"... Понимаете? Действительно, дочь растетъ, оно какъ будто и не того... совестно, значитъ, передъ дочерью. Ну, и того... Вотъ, какъ видите, не женился. Сестрица Маремьяна Ефимовна души не чаяла въ Анюте... Растили, радовались... Въ гимназiю отдали учиться, потому какъ чувствуемъ свою-то темноту. Не прежнiя времена, однимъ словомъ... Хорошо. Вспоили, вскормили, выучили, а она возьми да и уйди отъ насъ, т. -е. не по-хорошему уйди. Вотъ вы говорите: , у ней есть свое желанiе, а разве у насъ нетъ своего желанiя? Напримеръ, какъ это можно, чтобы весь домъ опустелъ?.. И въ Америке то же самое: ; каждый домъ женщиной держится. А у насъ: вдругъ ничего.
- Вы все о себе только думаете, а вы подумайте о ней...
- Думалъ-съ довольно, сударыня. И даже вотъ какъ было подумано. Маремьяна-то Ефимовна женщина серьезная...
Старика охватила жажда высказаться, вернее - исповедаться. Черта спецiально-русская. Что ему эта американочка? Но она такъ хорошо его слушаетъ, какъ докторъ, который считаетъ пульсъ больного. Да, да, пусть слушаетъ... Что же тутъ скрывать? Но въ половине этой исповеди прибежала сверху Сима и заявила, что "баушка" зоветъ къ себе барышню.
- Ну что, помирились оне?-- шопотомъ спрашивалъ Савелiй Ефимычъ. - Сильно начадила Маремьяна-то Ефимовна?
- По первоначалу-то очень круто приняла,-- объяснила девочка. - Хотела назадъ отправлять...
- Ну, а потомъ?..
- Потомъ-то какъ будто стишала... Такъ, сидятъ, разговариваютъ. Теперь вотъ за барышней послали...
Савелiй Ефимычъ перекрестился. Ахъ, если бы Маремьяна Ефимовна только не перекрутила бы... Дело молодое, сейчасъ вскипитъ.
- Вы ужъ того, барышня,-- просилъ онъ, провожая миссъ Эллу до дверей,-- чтобы сестрица Маремьяна Ефимовна не разгорячилась...
- Хорошо, хорошо.
У Анюты тоже ведь характеръ-то весь въ крестную. Такъ вы того...
Миссъ Элла поняла все, что было нужно, и только улыбнулась. Да, это были невыдержанныя натуры даже въ своихъ лучшихъ чувствахъ. Въ нихъ было что-то такое детское по наивности экспрессiи.
III.
Когда миссъ Элла вошла въ опочивальню, со скамеечки у кровати поднялась девушка средняго роста и пошла къ ней навстречу.
- Пониже кланяйся-то, озорница,-- заметила Маремьяна Ефимовна, когда девушки здоровались,-- Заместо родной была Еленушка, хоть и американскаго закону. Не забывала меня, старуху. Вотъ при ней и хочу тебе сказать словечко... Садись, Еленушка.
- Тетя, ведь еще успеете,-- просила Аннушка мягкимъ, груднымъ голосомъ,-- я еще съ отцомъ не успела поздороваться,
- Успеешь,-- уже сурово ответила больная,-- Отецъ-то никуда не уйдетъ, а у меня сердце горитъ. Садись, Еленушка, на свою скамеечку, а ты, озорница, постой... Что заслужила, то и получишь.
Получилась довольно живописная группа. Больная приподнялась на своей подушке, и это усилiе заставило ее несколько времени отдыхать, Аннушка стояла съ опущенными глазами. Это была типичная русская девушка, съ удлиненнымъ немного, мягкимъ оваломъ лица, съ мягкимъ носомъ и характернымъ разрезомъ рта. Глубину сцены занимала Сима.
Девочка стояла у косяка двери и внимательно следила своими темными глазами за всемъ происходившимъ.
- Ну, такъ вотъ а и хочу тебе сказать, Аннушка, все при ней,-- заговорила больная, гладя руку миссъ Эллы,-- Полюбила я ее, какъ родную кровь. Да... Вонъ изъ-за какого окiянъ-моря прилетела, а сидитъ около меня, И все это не отъ человека, а отъ Бога, чтобы жили въ одну душу.
Больная должна была перевести духъ, чтобы собраться съ силами.
- Да... Была я вотъ такою же девушкой, какъ вы сейчасъ,-- продолжала она ослабевшимъ голосомъ. - Да... Ну, живу у брата а никакого зла-горя не ведаю, у самой на уме одно веселье... Девичье дело, не о чемъ печаливаться. Ну, а тутъ умираетъ у братца Савелья Ефимыча жена отъ родовъ... Трехъ дёнъ осталась Аннушка-то отъ матери... Вотъ братецъ Савелiй Ефимычъ и поставилъ меня въ крестныя. Испугалась я до смерти, когда онъ мне это сказалъ. Ответъ великъ... Молода была, а тоже поняла все. Ну, назначили крестины... стою я у купели, держу Аннушку на рукахъ, а у самой головушка кругомъ идетъ, Мы ведь по старой вере, Еленушка, строго у насъ... Держу я Аннушку на рукахъ, и кажется мне, что все угодники строго-строго глядятъ прямо на меня, а за мной видимо-невидимо народу стоитъ... тоже угодничкт Божiи, мученики, страстотерпцы, подвижники, и тоже все смотрятъ на меня... Ведь мать-то родная только одно тело родила, а я делалась крестной матерью. Какой ответъ-то великiй за живую душу... И я, недостойная, сподобилась принять предъ Богомъ эту живую душу и сподобилась прiобщить ее къ сонму христiанскому. Дрожу вся, а самой и радостно и страшно, и слезы сыплются, "Господи, помоги недостойной рабе Твоей Маремьяне!" И Господь мне открылъ все, недостойной. Не простую девочку я на рукахъ держала, а сиротку,-- ответъ-то въ десять разъ побольше. Сама въ сиротстве выросла... И поняла я, что жто и есть моя настоящая судьба, и что Господь мне посылаетъ великое счастiе вырастить сироту, душу воспитать, ангельскимъ крыломъ охранять ее отъ всякаго зла. И дала я тутъ же великiй обетъ не оставлять ея...
Больная откинулась на подушку и лежала несколько времени съ закрытыми глазами.
и радуюсь... Да и не, одна я такая, а много насъ - ведь и другiя такъ же делаютъ. Какъ же иначе-то? Былъ у меня, действительно, и женихъ... сватовъ засылалъ... Ну, я ему самому все и обсказала. Веселая такая выхожу, держу на рукахе Аннушку, годовая она была тогда... Выслушалъ онъ меня, заплакалъ... "Что же,-- говоритъ,-- Маремьяна Ефимовна, отъ своей судьбы на уйдешь. Не судилъ намъ Богъ съ вами вместе векъ вековать"... Хорошiй былъ человекъ... да... И братца Савелiя Ефимыча уговорила не жениться во второй разъ, не вводить мачеху въ домъ. И онъ укрепился... Тоже милость Божiя. Ну, живемъ мы и ростамъ сиротку... Подошло время, что надо и о душе позаботиться. Что знали да умели - всему сама научила. Вижу - мало. Поумнее насъ есть добрые люди... На промыслахъ-то всякаго народу достаточно, ну, такъ я присмотрелась. Однимъ я согрешила, что нравились мне заграничные люди... Басурманы, не нашей веры, а нравятся. Все-то они знаютъ и живутъ ужъ очень чисто. Никакого безобразiя... Вотъ мы и задумали поучить нашу Аннушку. Крепко я думала объ этомъ, со слезами молилась... Ну, сама и свезла Аннушку въ гимназiю. Ничего, все правильно... Платьица коричневенькiя на всехъ, переднички беленькiе, волосики зачесаны гладко... Порядокъ. Боялась я больше всего только ихней гражданской печати и сама читала ихнiя книги. Ничего, другое пойму, другое не пойму, а худого ничего нетъ въ гражданской печати...
Маремьяна Ефимовна даже улыбнулась и прибавила:
- Что я делала по первоначалу-то... Аннушка заснетъ ребячьимъ деломъ рано, а я возьму ея книжки да по листочку всю гражданскую печать и перекрещу, а которая книга съ цифрами, такъ я ее и ладаномъ подкажу... Не любила я этихъ цифръ до смерти. Не женское это дело... Да. Такъ пусть, молъ, тамъ учатъ, а того не знаютъ, какъ крестная-то всехъ ихъ перехитрила.
Миссъ Элла, несмотря на торжественность момента, тоже не могла удержаться отъ смеха. Только одна Аннушка стояла допрежнему молча и старалась не смотреть на крестную.
- Да, такъ все это только присказка,-- продолжала больная, усаживаясь на кровать. - Человекъ растетъ, а съ нимъ растутъ и его мысли... Выростили мы Аннушку, а она взяла да и, откололась отъ насъ, какъ чужая. Да... Главное, ничего никому не сказала, а отпала, какъ сухой листъ отъ дерева. Думаетъ, что она первая такая-то, а до нея ужъ никого и не было подобныхъ...
- А вотъ и интересно... Пусть послушаетъ, какъ думаетъ старая раскольничья начетчица. И ей будетъ польза... Да, такъ я это давно заметила, что начала моя Аннушка какъ будто сторониться меня... Обидно мне это, а сама виду не показываю. А сказать правду, такъ и обижаться нечемъ... Когда была маленькой и выучилась ходить, такъ все ладила убежать отъ крестной, потому какъ свои ноги почувствовала. Это ужъ такъ всегда бываетъ... Хорошо. Ничего не говорю. Ну, а ужъ когда она совсемъ-то откололась, тутъ я, пожалуй, обиделась. Нетъ, не то: жаль стало. Ведь русская баба жальливая... Это ее и губитъ пожалела другого, а сама пропала. И меня купила жалость къ сироте... А обидно вотъ что было, Еленушка: не понимаетъ моя Аннушка, что не одна она такая-то да и не первая, да и не свои слова говоритъ, а которыя въ книжке гражданской яочати прочитала. А я-то уже радовалась на нее, когда она свою гимназiю кончила: сурьезная девушка растетъ.
- Что же тебе обидно было, тетя? Я решительно не понимаю.
кровь проливали, и смерть принимали безбоязненно... Ты-то ужъ, милая, по широкой дорожке да по готовой вошла. Вотъ и Еленушка за своимъ моремъ-окiяномъ то же самое передумывала. Великое это дело; одна душа. Слова-то могутъ быть и разныя, ь душа одна. Ведь я-то какъ радовалась на тебя, Аннушка не пропали даромъ мои груды. Да... Хоть и по гражданской печати выучилась, а по нашей дорожке, молъ, пойдешь. Да еще ученой-то куда легче. Даже такъ, думки про себя своимъ умомъ, что самое это настоящее дело: нашу сестру раскольницу навсегда учили... Она блюла древлее благочестiе., она же рожала и выращивала великихъ предстателей, которые и смерть принимали, какъ радость. Самое это настоящее дело, чтобъ девушку учить... А вотъ ты и забыла, что до тебя-то, милая, было. До тебя еще совесть-то копилась, а ты-то, милая вышла уже ни готовое, по евангельской притче, въ девятомъ часу... И ты Еленушка, тоже. Великое это дело и великiй ответъ вы понесете.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
земли, американка взяла подъ руку плакавшую Аннушку и проговорила:
- Да, это была женщина большой души...
1897.