Да, виновенъ...
Эскизъ.
I.
... Тетя Женя делила людей, т. -е. мужчинъ, на две категорiи. Въ первой помещались прекрасные люди во всехъ отношенiяхъ, а во второй самые отчаянные негодяи... Средины не существовало. Въ затруднительныхъ случаяхъ тетя Женя поступала такъ: негодяя переводила въ разрядъ праведниковъ чистейшей воды, или наоборотъ, причемъ немалую роль игралъ спецiальный женскiй произволъ. Какъ все пристрастные, увлекающiеся люди, тетя Женя верила въ свою непогрешимость, а въ сделанныхъ ошибкахъ обвиняла кого-нибудь другого. Скажите, пожалуйста, разве она виновата, что прекрасный человекъ такъ искусно притворяется отъявленнымъ негодяемъ, и наоборотъ? Последнее, къ несчастiю, случалось гораздо чаще... Эта строгая сортировка добра и зла производилась, конечно, надъ знакомыми, и въ конце концовъ зло настолько перевысило добро, что тетя Женя почти отказалась отъ знакомствъ и вела жизнь отшельницы. Это былъ естественный результатъ собственной непогрешимости.
Но было одно исключенiе, съ которымъ тетя Женя никакъ не могла сладить... Это исключенiе воплощалось въ родномъ брате, Даниле Евгеньевиче, который никакъ не укладывался ни въ одну изъ вышеупомянутыхъ категорiй, потому что являлся пестрой смесью всяческаго добра и зла. Сколько десятковъ разъ тетя Женя переводила этого брата изъ одного разряда въ другой, и изъ этой трогательной операцiи не получалось решительно ничего. Вдумываясь въ истинныя причины этой роковой ошибки, тетя Женя приходила къ немного странному заключенiю,-- именно, что виной всего является богатырскiй ростъ Данилы Евгеньевича. Другихъ причинъ не было... Никто не сказалъ бы, что Данила Евгеньевичъ - родной братъ тети Жени. Она такая маленькая, худенькая, сохранившая какую-то девичью стройность и гибкость въ свои пятьдесятъ летъ, а онъ... Впрочемъ, онъ сейчасъ стоитъ передъ сестрой въ полномъ своемъ великолепiи.
- Ты посмотри на себя въ зеркало, какое у тебя лицо... - говорила тетя Женя, сдерживая накипевшее негодованiе. - Лицо опухло, глаза красные...
- Это отъ железной дороги,-- кротко объяснялъ Данила Евгеньевичъ, угнетенно вздыхая; последнее было его привычкой. - Попробовала бы ты провести две ночи въ вагоне. я думалъ, что сойду съ ума...
- А буфеты на станцiяхъ?
- Я ничего не пью...
- Оно и заметно...
Худенькiя плечи тети Жени сделали брезгливое движенiе, точно она наступила на что-то ползущее. Тетя Женя, по прямоте своей натуры, не выносила ничего ползущаго, и такими именно ползущими ей представлялись все негодяи.
Да, онъ стоялъ передъ ней, и тетя Женя чувствовала, какъ ее начинаетъ все сильнее и сильнее охватывать безпричинный страхъ, точно въ ея маленькую гостиную самымъ безсовестнымъ образомъ вторглось, безсовестно-громадное, какое-то стихiйное зло. Данила Евгеньевичъ не видался съ сестрой целыхъ три года и сильно постарелъ за это время. Спина сгорбилась, въ волосахъ уже светилась преждевременная седина, въ костюме была заметна та мертвая небрежность, которая въ глазахъ тети Жени являлась непростительной, какъ самая яркая характеристика погибающаго человека. И это въ сорокъ летъ... Боже мой, какъ пороки быстро старятъ людей! Въ этомъ есть известная справедливость самой природы, которая мститъ человеку за нарушенiе ея святыхъ законовъ. Данила Евгеньевичъ давно не былъ въ Петербурге, и его неожиданое появленiе взволновало тетю Женю. О, этотъ ужасный человекъ прiехалъ не даромъ... Ведь онъ каждый разъ являлся съ какой-нибудь новой исторiей. Одни вздохи чего стоили.
А онъ, какъ ни въ чемъ не бывало, оглядывалъ маленькую гостиную и, кажется, удивлялся, что здесь все попрежнему, какъ было десять и двадцать летъ тому назадъ. Те же драпировки, те же ковры, мебель, бронза, картины, цветы и целый рядъ фамильныхъ реликвiй и сувенировъ, размешенныхъ съ величайшей аккуратностью. Тетя Женя пришла бы въ ужасъ, если бы могла понять тайную мысль опаснаго гостя - онъ смотрелъ на всю эту обстановку и впередъ жалелъ строгую сестру, потому что, все равно, вся эта обстановка въ свое время пойдетъ куда-нибудь въ лавку подержаной мебели, а реликвiи и сувениры очутятся въ грязныхъ рукахъ рыночныхъ маклаковъ. Данила Евгеньевичъ по натуре не былъ злымъ человекомъ и впередъ жалелъ сестру. Онъ еще разъ вздохнулъ и проговорилъ знакомымъ тете Жене убитымъ тономъ:
- Вотъ я и прiехалъ... да.
- Я удивляюсь одному, что все другiе прiезжаютъ днемъ, а ты непременно прiедешь ночью... Скоро одиннадцать часовъ.
- Ахъ, Боже мой... Ты меня готова обвинять даже въ расписанiи железнодорожныхъ поездовъ. Да... Можетъ-быть, я же виноватъ, что на улице идетъ дождь со снегомъ и на улицахъ грязь?
- Отчасти да... Ты всегда прiезжаешь именно въ такую погоду.
Онъ вдругъ засмеялся. Она всегда не любила, какъ онъ смеется - въ этомъ смехе было что-то такое фальшивое и деланое. Потомъ онъ смеялся всегда именно въ те минуты, когда былъ особенно виноватъ. Тетя Женя строго сжала губы, оправила свое темное монашеское платье, а потомъ спросила, стараясь придать голосу равнодушный тонъ:
- И надолго ты осчастливилъ своимъ посещенiемъ?
Этотъ вопросъ неожиданно смутилъ Данилу Евгеньевича. Онъ сделалъ несколько крупныхъ шаговъ по комнате, уронилъ какой-то фамильный столикъ, наступилъ на лапу любимому мопсу Бобику и, поправляя редевшiе на макушке волосы, ответилъ:
- Это будетъ зависеть, сестрица... да... зависеть... отъ присяжныхъ.
- Что-о?
Тетя Женя даже привскочила на своемъ кресле и съ ужасомъ несмотрела на ужаснаго братца, точно онъ внесъ сюда какую-то смертельную заразу.
- Да, отъ господъ присяжныхъ... - твердымъ голосомъ повторилъ онъ, делая решительный жестъ.
- Дда.. т. -е. видишь ли... Превратность судьбы, однимъ словомъ...
Данила Евгеньичъ подошелъ, селъ рядомъ и заговорилъ:
- Мне нужно съ тобой серьезно поговорить, сестра... да.
- Не хочу я ничего знать... Ты убилъ кого-нибудь?
- Вотъ ужъ и убилъ сейчасъ,-- обиделся братъ. - Ты посмотри на меня хорошенько, разве я способенъ на убiйство?.. Нетъ, поговоримъ серьезно...
Онъ придвинулъ стулъ еще ближе. Это начало не предвещало ничего добраго, но тетю Женю охватила страстная жажда знать все. Да, все, все...
- Видишь ли, сестрица, никто не желаетъ попадать на скамью подсудимыхъ... да. Каждый старается устроиться непременно лучше, а иногда выходитъ наоборотъ... Иногда на скамью подсудимыхъ попадаютъ совершенно невинные... да, невинные. Могутъ быть такъ называемыя судебныя ошибки, т. -е. когда осуждаютъ именно такого невиннаго человека.
- Да не тяни же изъ меня жилы, несчастный человекъ!..
- Сейчасъ, сейчасъ...
Понизивъ голосъ, онъ прибавилъ:
- Видишь ли, если кто можетъ сейчасъ спасти меня, это... это ты.
- Я?!..
- Да, ты... Я буду кратокъ: необходимо внести известную сумму, чтобы погасить одинъ проклятый вексель...
- Мне странно слышать это именно отъ тебя: ты знаешь, какими "суммами" я располагаю. Другими словами, ты не постыдился заговорить о детскихъ деньгахъ, потому что все мои суммы принадлежатъ детямъ. Это чудовищно, что у тебя могла явиться такая мысль...
- Гм... да... Ты, конечно, по-своему права, сестра. Ведь ты святая... Но, съ другой стороны, разве детямъ прiятно будетъ носить опозоренное имя? У меня есть некоторыя возможности, чтобы со временемъ вернуть тебе позаимствованную сумму. Я возьму деньги только на время и даже могу выдать тебе вексель... Ты знаешь мой характеръ: я иногда ошибаюсь, по своему слову не изменю..
- Не верю, ничему не верю!.. Боже мой, до чего я дожила... Несчастныя дети, у которыхъ такой отецъ!..
- Еще одно слово: тебе самой будетъ неудобно, когда я буду фигурировать на скамье подсудимыхъ. Да... Къ твоему несчастiю, мы носимъ одну фамилiю. И я въ твоихъ же интересахъ...
Это уже было слишкомъ. Тетя Женя вскочила, зажала уши руками и крикнула:
- Ничего не хочу знать!.. Не хочу, не хочу... Ты не носишь фамилiю Ракитиныхъ, а тащишь ее по грязи. Самая древняя фамилiя - бояре Ракитины состояли окольничими еще при Иване III... Да!.. И вдругъ Данилу Ракитина будутъ судить... Я тебе все прощала до сихъ поръ, но это было ошибкой. Я отказываюсь отъ тебя... У меня нетъ больше брата. Да...
Онъ поднялся, сделалъ грустно-покорное лицо, досталъ изъ кармана смятый номеръ газеты, положилъ его на столъ и, молча поклонившись, вышелъ.
II.
Тетя Женя провела скверную ночь.
Когда ужасный братецъ вышелъ изъ комнаты, она оставалась несколько времени въ ошеломленномъ состоянiи. Потомъ ея вниманiе обратила на себя оставленная имъ газета. Она осторожно взяла ее со стола, развернула и сразу нашла то, что было нужно. Въ отделе "провинцiальныхъ известiй" была отмечена краснымъ карандашомъ целая статья о шайке провинцiальныхъ дельцовъ. Корреспондентъ горячо описывалъ подвиги этой шайки, называя главныхъ действующихъ лицъ иницiалами, въ числе которыхъ былъ и Д. Р--инъ. Это былъ онъ, Данила Ракитинъ... Чего-чего только ни наделали эти господа: тутъ было и подделанное духовное завещанiе какой-то старушки, и подложные векселя, и обиранiе залоговъ у какихъ-то артельщиковъ, и даже продажа чужого парохода. Корреспонденцiя была проникнута чувствомъ самаго благороднаго негодованiя и заканчивалась словами: "Впрочемъ, столица скоро будетъ иметь счастiе познакомиться со всеми этими господами, когда они будутъ фигурировать на скамье подсудимыхъ въ Петербурге". Перечитавъ еще разъ эту корреспонденцiю, тетя Женя обратила особенное вниманiе на то, что въ число обвиняемыхъ попали самыя разнообразныя лица - какой-то статскiй советникъ, два еврея, остзейскiй баронъ, нотарiусъ, мещанская девица, вдова полковника, крестьянинъ. Тетя Женя швырнула газету и заплакала... Господи, для чего существуютъ эти гадкiя газеты?.. Сегодня оне печатаютъ иницiалы, а завтра напечатаютъ полныя имена, и ихъ прочитаетъ целая Россiя. Целая Россiя будетъ знать, что Данила Ракитинъ судился вместе со всеми этими господами...
- О, Боже мой, Боже мой!-- шептала тетя Женя, ломая руки.
Кстати, заблудшiй братъ пощадилъ ее: онъ ничего не спросилъ о детяхъ и не пожелалъ даже взглянуть на нихъ, сонныхъ. Тетя Женя поняла, что онъ это сделалъ изъ деликатности, чтобы окончательно не убивать ея. Бедныя дети...
Тетя Женя изъ гостиной прошла въ детскую, где такъ мирно спали въ своихъ кроваткахъ мальчикъ летъ восьми и девочка летъ пяти. Въ углу предъ образомъ теплилась лампадка, на этажерке были разложены детскiя книжки, на полу валялись забытыя игрушки - вообще, детская напоминала уютное гнездышко, и тетя Женя каждый разъ входила въ нее съ сознанiемъ какой-то громадной ответственности. Да, она здесь нужна. Ея любовь святымъ крыломъ осенитъ эти детскiя головки; ея любовь отгонитъ отъ нихъ все нечистое и злое. И сейчасъ тетя Женя почувствовала все это съ особенной яркостью и поняла, что не можетъ отдать детскiя деньги брату.
- Нетъ, нетъ, нетъ... - повторяла тетя Женя про себя. - Этого не будетъ, милыя крошки! А каждый получитъ то, что заслужилъ... Вы не должны ничего знать.
Перекрестивъ спавшихъ детей, тетя Женя прошла въ свою спальню, которая была всегда открыта, и тетя Женя могла слышать каждое движенiе. Ведь она жила этой детской, въ ней помещалось все, безъ нея для тети Жени жизнь не имела бы смысла...
Тетя Женя лежала на своей кровати съ открытыми глазами и съ невольной завистью думала о техъ женщинахъ, у которыхъ хорошiе братья. Ведь есть же такiя счастливыя женщины... Да. Эти хорошiе братья продолжаютъ семью, заводятъ свои гнезда, и жизнь течетъ такъ хорошо, спокойно и просто. Господи, зачемъ же у нея такой братъ?.. Бываютъ тяжелыя, неизлечимыя болезни, и Данила Евгеньевичъ являлся для нея именно такимъ божескимъ наказанiемъ. И раньше она все терпела, все переносила и даже находила извиненiя, какъ большой ростъ... А теперь... Тетя Женя въ ужасе закрывала глаза и чувствовала, какъ ее начинаетъ бить лихорадка.
Въ эту роковую ночь она пережила всю свою жизнь.
Вотъ старое дворянское гнездо. Маленькая Женя помнила, какъ родился маленькiй братишка Данила. Она носила его на рукахъ еще грудного и всехъ забавляла своимъ напряженно-серьезнымъ видомъ. Кто бы могъ тогда подумать, что эта хорошенькая, грацiозная девочка няньчила горе и несчастiе всей своей жизни. А это было такъ... После эмансипацiи все какъ-то пошло подъ гору, и отъ привольной помещичьей жизни осталось одно воспоминанiе. Именье было заложено, потомъ умерла мать, и Ракитины очутились въ Петербурге, где собралось столько голодныхъ и жаждущихъ изъ разоренныхъ помещичьихъ гнездъ. Жене было тогда уже двадцать летъ, и на ней лежали все хлопоты и заботы по дому, а между прочимъ и воспитанiе маленькаго брата Данилы. Это былъ способный и ласковый мальчикъ. подававшiй блестящiя надежды. Когда теперь тетя Женя вспомнила маленькаго Данилу, ей казалось, что онъ умеръ, а настоящiй большой Данила совсемъ другой человекъ, не имеющiй ничего общаго съ темъ маленькимъ чуднымъ мальчикомъ, котораго тетя Женя такъ горячо любила. Большой Данила никогда не узнаетъ, что тетя Женя изъ-за него осталась старой девушкой. Онъ не достоинъ это знать... А ведь тетя Женя тоже была молода, и ея сердце билось молодымъ чувствомъ. Больше - у тети Жени разыгрался целый романъ. Это случилось вскоре после переезда въ Петербургъ. Теге Жене было всего двадцать летъ. Она была красивая, бойкая, умная девушка. За ней ухаживали. Ей правился одинъ молодой человекъ. Разъ, когда онъ ее провожалъ изъ гостей домой, случилось нечто ужасное: онъ ее поцеловалъ. И она не испытала ни отвращенiя ни негодованiя, а только виновато опустила глаза. Вернувшись домой, тетя Женя опомнилась. Она не должна была этого позволять. На ея ответственности была вся семья. Она тогда, какъ сегодня, прошла въ детскую и надъ кроватью спавшаго десятилетняго Данилы дала себе клятву, что этого не повторится. Тетя Женя плакала и тогда, какъ плакала сегодня. Что было бы съ мальчикомъ, если бы она бросила семью для собственнаго счастья? Ведь она заменяла мать.
Дальше ужъ какъ-то некогда было думать о себе. Отецъ былъ боленъ летъ пять, и тетя Женя провела эти годы у его постели, какъ сиделка. Затемъ, братъ Данила росъ, а съ нимъ росли и новыя заботы. Его выгоняли изъ гимназiй, съ нимъ вечно случались какiя-нибудь исторiи, требовавшiя самаго деятельнаго вмешательства тети Жени. Она ездила объясняться съ учителями, выслушивала попреки и замечанiя, унижалась и все-таки довела брата до университета. Здесь ея активная роль кончилась. Со второго курса Данила былъ уволенъ за нехожденiе на лекцiи и уехалъ въ родную усадьбу хозяйничать. Этотъ ударъ для тети Жени являлся только началомъ другихъ ударовъ. Следующимъ была женитьба Данилы на богатой девушке, соседке по именiю. Бракъ былъ неудаченъ, и тетя Женя должна была ездить въ именiе для примиренiя враждовавшихъ сторонъ.
Когда умеръ старикъ-отецъ, тетя Женя очутилась въ полномъ одиночестве и решительно не знала, куда ей деваться. Жить для себя было уже поздно... Ахъ, какое это ужасное чувство, чувство убыли жизни, того вынужденнаго отдыха, которому не предшествовалъ изнуряющiй трудъ. Тете Жене стало казаться, что она сделала какую-то громадную и непоправимую ошибку, что она передъ чемъ-то виновата. А тутъ еще живыя иллюстрацiи знакомыхъ девушекъ, во-время, сумевшихъ выйти замужъ: у нихъ были свои гнезда, дети, счастливыя заботы, цель жизни. Былъ моментъ, когда тетя Женя стояла на краю мизантропiи и человеконенавистничества, но ее спасъ неисправимый братецъ, который время отъ времени являлся изъ провинцiи съ какой-нибудь новой бедой. Последней ступенькой въ этой лестнице братниныхъ злоключенiй было то, что у Данилы Евгеньевича умерла жена, оставивъ ему двухъ сиротъ. Для тети Жени это было спасеньемъ... Она прибрала сиротъ подъ свое крыло и почувствовала, что живетъ больше другихъ. Дети принесли съ собой такой глубокiй душевный миръ, наполняли все.
Данила Евгеньичъ очень любилъ детей и уверялъ тетю Женю, что будетъ жить только для нихъ. Сначала онъ писалъ каждый день самыя горячiя письма, потомъ эти письма стали получаться черезъ два дня, черезъ три, черезъ неделю, черезъ месяцъ, и къ концу года совсемъ прекратились. Тетя Женя отлично понимала, что это значитъ - Данила Евгеньевичъ нашелъ новое помещенiе для своего нежнаго сердца и былъ переведенъ въ разрядъ легкомысленныхъ негодяевъ, где и оставался около года, пока не явился въ Петербургъ съ повинной.
- Я тебя презираю,-- откровенно заявила тетя Женя. - И могу только удивляться твоей смелости показываться на глаза собственнымъ детямъ.
Но Данила Евгеньевичъ такъ искренно раскаивался, такъ плакалъ и такъ смешно разсказывалъ о своихъ глупостяхъ. Эта детская откровенность который разъ обезоруживала тетю Женю, и она начинала верить въ возможность исправленiя. Ведь для нея этотъ большой мужчина продолжалъ оставаться десятилетнимъ ребенкомъ. Онъ же съ своей стороны относился къ сестре, какъ къ матери, и своей откровенностью убивалъ ее.
- Я ничего слышать не хочу!-- протестовала тетя Женя. - Ты такiя гадости разсказываешь... Это чудовищно!..
Съ другой стороны, Данила Евгеньевичъ сразу завоевывалъ детей - именно завоевывалъ. Онъ не делалъ ничего особеннаго, но дети льнули къ нему, какъ заколдованныя. Тетя Женя чувствовала только одно, что достаточно этому ужасному человеку сказать одно слово, и дети променяютъ ее. Это было какое-то стихiйное тяготенiе къ мужской силе.
Кончилось темъ, что Данила Евгеньевичъ получилъ отпущенiе своихъ прегрешенiй и, въ качестве раскаявшагося, былъ переведенъ въ разрядъ хорошихъ людей. Ведь все-таки онъ былъ такой добрый и доверчивый, чемъ пользовались другiе злые люди.
III.
Тетя Женя забылась только къ утру. Ее разбудилъ какой-то необычный шумъ въ детской. Голосъ старой няни безсильно пропадалъ въ общемъ гвалте. Когда тетя Женя показалась на пороге, представилась такая картина: посреди комнаты происходило настоящее ратоборство между братомъ и сестрой, а старая няня никакъ не могла разнять враждующiя стороны.
- Дети, что такое случилось? Господи, что это такое...
- Мне, мне папа привезъ... - жалобно отозвалась девочка.
- Нетъ, мне!-- съ бешенствомъ заявлялъ мальчикъ. - Мой папа...
- Нетъ, мой, мой, мой...
Вся сцена разрешилась слезами Кати. Мальчикъ что-то спряталъ за спиной, отодвинулся въ уголъ и принялъ позу человека, приготовившагося дорого продать свою жизнь. У чтобы утромъ передать детямъ. Только и всего. Володя проснулся раньше и завладелъ сверткомъ, въ которомъ оказался самый страшный подарокъ: тюрьма, сделанная изъ картона. Да, настоящая тюрьма, съ железными решетками и часовымъ у воротъ. Володя былъ въ восторге и разбудилъ Катю. А тутъ и пошла исторiя.
- Зачемъ же вы не показали сначала мне, няня?-- строго спросила тетя Женя.
- Хорошо. Я съ вами потомъ поговорю. Володя, дай сюда это глупую игрушку...
Тете Жене пришлось употребить насилiе, чтобы вырвать у Володи игрушку. Мальчикъ былъ не по летамъ силенъ и оказалъ явное сопротивленiе.
- Хорошо, хорошо... Я съ тобой потомъ поговорю, дрянной мальчишка.
Дети еще никогда не видали тетю Женю въ такомъ гневе. Она схватила несчастную игрушку, бросила на полъ и принялась топтать ногами. Лицо тети Жени покрылось красными пятнами, такъ что дети испугались.
- Въ печь!.. Въ печь!-- кричала тетя Женя, когда тюрьма представляла уже собой сплющенную безформенную массу. - Господи, до чего я дожила... Володя, посмотри на себя въ зеркало. На кого ты похожъ...
- Онъ походитъ на папу,-- ответила плаксиво Катя.
будетъ повторенiемъ своего несчастнаго отца? Тете Жене сделалось такъ страшно, что она выбежала изъ детской. Зло было уже въ доме, вотъ здесь... Оно проникало сквозь стены. Тетя Женя чувствовала себя безсильной, и у нея опускались руки. А до чего дошелъ тотъ - онъ не пощадилъ детей, чтобы устроить ей демонстрацiю. За что же!.. До какого нравственнаго паденiя дошелъ человекъ, решившiйся на такую выходку... О, это ужасно, чудовищно - этому нетъ имени. Тетя Женя заперлась въ своей спальне, чтобы дети не видели ея слезъ.
Для тети Жени наступили тяжелые дни. Она походила теперь на магнитную стрелку, къ которой поднесли кусокъ железа. Впрочемъ, о самой себе она не думала, какъ всегда, но зато решилась защищать детей до последней капли крови. О, она ихъ не дастъ никому на свете...
Тетя Женя устроила изъ своей квартиры настоящую крепость, осажденную непрiятелемъ. Прислуге былъ отданъ строжайшiй приказъ не впускать Данилу Евгеньевича ни подъ какимъ видомъ. Старая няня заняла сторожевой постъ. Дети больше не выходили гулять, какъ и сама тетя Женя. Необходимо было выиграть время, пока этотъ ужасный человекъ будетъ осужденъ самимъ закономъ. Тетя Женя каждое утро теперь получала целый ворохъ газетъ, изъ которыхъ узнавала все подробности готовившагося скандальнаго процесса. Героевъ его газеты уже называли полными именами.
А онъ, этотъ ужасный человекъ, видимо не оставлялъ мысли о детяхъ. Бегавшая въ мелочную лавочку горничная видела, какъ онъ стоялъ вечеромъ на тротуаре и заглядывалъ въ освещенныя окна. Ужаснее всего было то, что дети чувствовали его присутствiе. Тетя Женя знала это по безпокойству, которое охватывало ихъ. Особенно волновался Володя, хотя и старался скрыть свое настроенiе. Мальчикъ затаилъ уже сознательно мысль объ отце и сталъ относиться къ воспитательнице съ недоверiемъ. Девочка была откровеннее и только смотрела на тетю Женю испуганными глазами, въ которыхъ стояла мысль - ведь онъ, папа, здесь? Ведь папа придетъ? Боже мой, какъ мы мало знаемъ человеческую природу, и сколько въ ней неведомыхъ тайнъ...
Нервы тети Жени достигли последней степени напряженiя. По ночамъ на нее нападалъ безпричинный страхъ, и она звала старую няню, чтобы та посидела у ея кровати.
Затемъ, проклятое дело шайки провинцiальныхъ дельцовъ неудержимо тянуло къ себе тетю Женю, что начинало ее серьезно пугать. Утромъ она едва могла дождаться газетъ и, какъ сыщикъ, разыскивала по всемъ столбцамъ новыя подробности. Дело все разрасталось, какъ катившiйся съ горы комъ снега. Тетя Женя успела освоиться съ юридической терминологiей и могла понимать даже то, чего не договаривали газеты. О, этотъ чуждый для нея мiръ развертывался теперь предъ ея глазами во всей своей непривлекательной наготе. Она начинала понимать ту другую, настоящую жизнь, которая мутной волной катилась где-то совсемъ близко, рядомъ, унося съ собой людей, какъ мусоръ. Ея категорiи добра и зла подвергались большому искушенiю... Оказывалось, что между добромъ и зломъ нетъ никакихъ предохранительныхъ перегородокъ. Наконецъ тетя Женя, подавленная нараставшей горой зла, начала думать, что, можетъ-быть, и она сама была бы не лучше другихъ, если бы ея жизнь сложилась несколько иначе. Что, напримеръ, думаетъ сейчасъ братецъ Данила? О, онъ убежденъ въ свой правоте, какъ и все другiе... Виноваты обстоятельства, которыя сложились немного не такъ, какъ имъ следовало сложиться. И братецъ Данила даже былъ правъ съ своей точки зренiя, потому что въ его лице. тянули на скамью подсудимыхъ только ничтожную пылинку царящаго зла.
Черезъ две недели тетя Женя начала чувствовать, что она сходитъ съ ума по-настоящему. Ей слышались таинственные шаги, чей-то шопотъ, и ей казалось, что она тоже участница шайки. Да, ведь это будутъ судить ее, тетю Женю... Даже старушка-няня, и та начинала смотреть на нее подозрительно. Тетя Женя это чувствовала и мучилась молча, какъ настоящiй преступникъ.
"Ахъ, скорее бы!" - съ тоской думала она, просыпаясь утромъ.
Наконецъ наступили и роковые дни суда. Сначала тетя Женя не допускала и мысли о томъ, чтобы итти въ судъ, а потомъ ее неудержимо потянуло туда. Ей хотелось видеть зло въ лицахъ, со всеми подробностями. Она уже не отделяла брата Данилу отъ другихъ, у которыхъ были свои отцы, матери, братья, сестры, знакомые, и эти родственники и близкiе люди мучились такъ же, какъ мучилась она, тетя Женя.
а на ней целое гнездо правонарушителей. Тетя Женя едва узнала брата Данилу, который какъ-то затерялся въ этой толпе.
Судъ продолжался целыхъ три дня. Изнемогли судьи, присяжные, адвокаты, подсудимые, публика, и все жаждали только одного, чтобы вся эта пытка закончилась чемъ-нибудь. Тетя Женя переродилась за эти дни, точно предъ ея глазами развертывалась листъ за листомъ черная книга жизни, которой она совсемъ не знала. Пощады не было, и вещи назывались ихъ настоящими именами. Ясно было одно, что все подсудимые были одержимы мучительной жаждой жизни и не останавливались для ея утоленiя ни предъ чемъ. Въ сущности братъ Данила игралъ въ деле второстепенную и довольно жалкую роль, хотя тетя Женя и вздрагивала каждый разъ, когда называлась фамилiя Ракитина. Больше ничего не оставалось...
Подъ конецъ тетя Женя слушала и смотрела на все и на всехъ почти равнодушно. Она была уверена въ обвинительномъ вердикте и только могла удивляться, что все это тянется такъ мучительно-долго.
Наступилъ наконецъ и роковой часъ. Присяжные удалились для совещанiя. Тетя Женя смотрела на подсудимыхъ такими глазами, какъ смотрятъ на покойниковъ. Неужели эти люди могли еще надеяться на что-нибудь? Наконецъ присяжные вынесли вердиктъ. Публика замерла. Тетя Женя плохо понимала, что читалъ старшина присяжныхъ. Въ публике слышались подавленныя рыданiя., Какая-то женщина вскрикнула и упала въ обморокъ. Потомъ председатель кому-то сказалъ:
- Господа, мы оправданы...
вспомнила детей, опустила глаза и не подала руки.
Данила Евгеньевичъ остановился, посмотрелъ на сестру, понялъ все и вышелъ изъ залы съ опущенной головой. Его осудило самое любящее сердце, и онъ еще никогда не чувствовалъ себя настолько виновнымъ, точно самыя стены кричали: да, виновенъ... виновенъ...
1895.