Настоящий

Настоящiй.

Изъ походнаго альбома.

I. 

... Когда "онъ" спокойно остановился передъ буфетной стойкой и глазомъ знатока окинулъ картинно разложенныя закуски, и буфетчикъ, и офицiанты, и публика - все почувствовали, что это былъ настоящiй баринъ, который не будетъ хватать первое попавшееся блюдо, какъ другiе пассажиры, а выберетъ самое лучшее и самое настоящее съ толкомъ, съ чувствомъ, съ разстановкой.

- Человекъ, карточку... - проговорилъ онъ шепелявымъ барскимъ тономъ съ какой-то особенно милой, детской картавостью.

И офицiантъ вытянулся передъ нимъ, не какъ передъ другими: этотъ будетъ, действительно, кушать, а другiе только хватаютъ, рвутъ и просто лопаютъ. Онъ въ это время произвелъ настоящiй экзаменъ обеденной карточке: даже посмотрелъ, нетъ ли чего на оборотной стороне, а потомъ указалъ, что ему нужно, и свободно уселся за накрытый большой столъ. Это былъ высокаго роста седой старикъ, съ розовымъ, широкимъ, настоящимъ русскимъ лицомъ, розовой шеей, мягкимъ русскимъ носомъ, крупными губами и большими серыми, несколько удивленными глазами. Мягкая серая шляпа покрывала эту породистую голову съ барской небрежностью, а широкiй летнiй костюмъ и верхняя синяя "разлетайка" делали высокую фигуру еще массивнее. Когда грудь была завешена салфеткой, появилась бутылка съ "всероссiйской слезой" и какая-то мудреная закуска. Онъ принялся за дело съ спокойной торжественностью, какъ хирурги делаютъ операцiи, и нисколько не смущался темъ, что служилъ предметомъ вниманiя дожидавшей поезда публики. Уничтоживъ до тла закуску, онъ сделалъ маленькую паузу и принялся за свой обедъ. Публика смотрела на него съ завистью, подозревая, что поваръ для этого старика наверное отпустилъ самое лучшее, а не те подозрительныя суточныя щи и разные антрекоты, которыми пробавлялась вотъ эта самая завидовавшая публика. Обедъ продолжался битый часъ съ необходимыми передышками и "орошенiемъ". Позвавъ офицiанта, онъ сделалъ ему несколько отеческихъ внушенiй относительно говядины, зажаренной поваромъ не по-настоящему, и долго тыкалъ пальцемъ въ пустую тарелку. Офицiантъ въ почтительно-согнутой позе выслушивалъ наставленiя и въ тактъ качалъ головой, дескать, "это точно-съ", "совершенно верно-съ", "помилуйте-съ", "какъ можно-съ!".

Кончивъ обедъ, "онъ" грузно отвалился на спинку стула, которая предательски затрещала, а потомъ оглянулъ немножко сонными глазами насъ,-- изнемогавшую въ ожиданiи публику. Эхъ, соснуть бы теперь, ежели бы не эти проклятые железнодорожные порядки: только разомлеетъ человекъ, а тутъ въ самое ухо звонокъ... И куда торопятся? По типу я сразу определилъ старика: помещикъ изъ какой-нибудь хлебной приволжской губернiи. На мой, не "расейскiй глазъ" - это былъ совершенно чужой и неизвестный человекъ: Сибирь не знала ни крепостного права ни помещиковъ. Можетъ-быть, потому я особенно и заинтересовался этимъ типомъ, известнымъ мне только по романамъ.

Дожидаться московскаго поезда приходилось довольно долго, а поэтому отъ-нечего-делать стараешься убить время разными пустяками. Время тянется томительно-медленно, такъ что успеешь перечитать все объявленiя, выучишь наизусть обеденную карточку, а газету прочитаешь до подписи редактора. Наконецъ наступаетъ и блаженная минута получать билеты. Изъ благоразумной экономiи я еду въ третьемъ классе, темъ более, что публики, кажется, не много и есть надежда воспользоваться целой лавочкой. Я становлюсь въ хвосте жаждущихъ иметь билетъ третьяго класса. Это последнее испытанiе. Считая по головамъ моихъ счастливыхъ предшественниковъ, я къ удивленiю замечаю въ числе первыхъ старика, съ такимъ вкусомъ обедавшаго. Можно было предположить по меньшей мере, что онъ поедетъ по второмъ классе. Да и для него, видимо, было непривычнымъ деломъ стоять въ хвосте вообще, и онъ, какъ-то черезъ плечо, съ любопытствомъ разсматривалъ своихъ случайныхъ соседей, какого-то мужика въ рваной шапке и какую-то бабу съ узломъ. Получивъ билетъ, старикъ еще разъ окинулъ хвостъ темъ же любопытнымъ взглядомъ и ушелъ размереннымъ военнымъ шагомъ.

Русская публика положительно не умеетъ садиться въ вагоны и затрачиваетъ самымъ непроизводительнымъ образомъ массу энергiи. Такъ было и сейчасъ. Общая суматоха действуетъ заразительно и на васъ, такъ что является невольно обидная мысль, что займутъ непременно и ваше место. Но места хватило всемъ, и мне досталась целая скамья, а напротивъ одновременно поместился тотъ самый старикъ, котораго я наблюдалъ на вокзале. Онъ устроилъ свои вещи; снялъ разлетайку, повесилъ шляпу и проговорилъ такимъ тономъ, точно мы разстались съ нимъ вчера:

- Ведь это удивительный предразсудокъ, что ездить въ третьемъ классе... ну, однимъ словомъ, какъ-то совестно. Всего одну ночь потерпеть, а пять рублей въ кармане! Зачемъ даромъ бросать деньги?.. Ведь лишнихъ денегъ ни у кого нетъ, а лучше же я ихъ употреблю на удовольствiе: схожу два раза въ театръ, пообедаю у Тестова, наконецъ куплю что-нибудь жене... Не правда ли?..

- Да, конечно...

- Ну, если бы я еще ехалъ съ женой - тогда другое дело, а то мне лично все равно. Сонъ у меня прекрасный, только бы голову положить на подушку... Когда служилъ на Кавказе, такъ въ седле спалъ; едешь куда-нибудь въ экспедицiю и спишь. Понимаете: старый закавказецъ. Впрочемъ, все это вижу какъ во сне, т. -е. свою кавказскую боевую жизнь. Да оно и понятно: ведь столько времени прошло. Теперь уже летъ двадцать, какъ на землю свою селъ и домашними мыслями занялся. Однимъ словомъ, черноземъ...

Мне казалось, что я этого хорошаго старика давно и хорошо знаю. За разговорами мы не заметили, какъ промелькнули первыя станцiи. Въ окне вагона мелькала печальная русская равнина съ печальными деревушками и жалкими клочками точно побитаго молью леса. На меня такой великорусскiй ландшафтъ нагоняетъ тоску и унынiе. Какое сравненiе съ Поволжьемъ или Приднепровьемъ!..

Мой знакомый по вагону оказался действительно помещикомъ изъ Симбирской губернiи, по фамилiи Котельниковъ, Петръ Ивановичъ. Онъ сейчасъ же разсказалъ про себя всю подноготную: где родился, где служилъ, где сейчасъ живетъ. Дома у него осталась жена, о которой онъ говорилъ къ месту и по къ месту.

- Двадцать четыре годика вместе прожили, душа въ душу,-- повторялъ онъ несколько разъ съ особеннымъ ударенiемъ, точно делалъ кому-то упрекъ. - А нынче только и слышишь, что тамъ мужъ жену бросилъ, тамъ жена убежала отъ мужа... Да не въ осужденiе я говорю, а по человечеству: жаль смотреть. Вотъ я еду въ Москву, разговариваю съ вами, а мысли-то, какъ мыши, все дома, все дома... да. Понимаете?

Время на железной дороге кажется всегда вдвое длиннее, чемъ дома. Ужъ какъ ни приспособляешься его убить, а оно точно остановилось. И вся публика такъ же мучится. Пассажиръ считаетъ своимъ долгомъ выскакивать на каждой станцiи, пьетъ пять стакановъ чаю вместо одного, хватаетъ второпяхъ пирожки съ мочалой вместо говядины, оглядываетъ самымъ безсовестнымъ образомъ другихъ пассажировъ и вообще проделываетъ целый рядъ такихъ манипуляцiй, единственная цель которыхъ - убить время. Мой спутникъ въ этомъ случае являлся настоящимъ кладомъ, какъ действительно интересный субъектъ.

Когда зажгли огни, Петръ Иванычъ переселъ ко мне на лавочку и, положивъ свою могучую десницу на мое колено, заговорилъ душевнымъ полуголосомъ:

- Знаете, когда я бываю въ Москве, первымъ деломъ, по обещанiю... да. Ничего не предпринимаю, пока обещанiя не исполню: къ Ивану Воину, къ преподобному Трифону и къ Власiю. Советую и вамъ помолиться этимъ угодникамъ. Впрочемъ, вы ведь въ военной службе не были, такъ къ Ивану Воину, пожалуй, и незачемъ, а вотъ къ Трифону преподобному весьма советую. Знаете, все служащiе люди, комиссiонеры и кто своимъ деломъ занимается - непременно къ Трифону. И отлично помогаетъ... Жить годъ отъ году труднее, особенно маленькимъ людямъ, а угодникъ и заступитъ. Одинъ знакомый немецъ у меня въ Москве есть, дело у него торговое, такъ онъ мне откровенно признался, что хотя онъ и не нашей веры, а передъ каждымъ деломъ едетъ къ преподобному Трифону и молебенъ служитъ. Что бы вы думали: и немцу помогаетъ... да. Конечно, немецъ хитритъ и даже какъ будто надуваетъ нашего православнаго святого, а все-таки веритъ немецъ - вотъ ему за веру, и отверзается благодать. Всякому дается по его вере... Да-съ. Отъ преподобнаго Трифона я сейчасъ къ Власiю... Какой со мной случай былъ летъ тому двадцать назадъ. Да, будетъ двадцать... Пришла на меня целая полоса всякихъ несчастiй: одно за другимъ такъ и сыплются. Что же делать: терплю. Хорошо... Чуть именiе съ молотка не продали, деньги потерялъ, жена больна... Къ самой стенке меня прижало, ни взадъ ни впередъ. И напало на меня отчаянiе. Сознаю, что грешно, а не могу себя преодолеть. Даже вотъ сейчасъ страшно припоминать... Въ газетахъ постоянно такiе случаи: "неизвестный человекъ занялъ номеръ, спросилъ самоваръ и т. д.". А тамъ: "прошу въ смерти моей никого не обвинять". Вотъ до чего дело доходило, голубчикъ... Сталъ я даже этакъ самъ себя бояться, а съ людьми мне опять тошно. Такъ и тянетъ къ себе въ номеръ да на ключъ... я тогда въ Москву по деламъ прiехалъ. Только разъ ужъ очень мне горько пришлось, чуть я не возропталъ, а мне точно кто въ самое ухо и шепнулъ: "Помолись Власiю". Сейчасъ, знаете, я воспрянулъ духамъ. Где Власiй? какой такой Власiй?.. Въ календаре нашелъ: празднуются 3 февраля. Теперь надо его въ Москве найти, непременно должна быть такая церковь или приделъ. Ужъ я его и поискалъ! Главное, никто не знаетъ, даже попы. Ну однако отыскалъ, отслужилъ молебенъ, помолился съ слезами и сразу другимъ человекомъ сделался: светло такъ на душе, радостно... и что бы вы думали: съ этого самаго момента все мои горести какъ рукой сняло, и вотъ, какъ видите, поднесь здравъ, невредимъ и благополученъ. 

Въ Москве мне пришлось прожить недели две. Мы остановились въ однихъ номерахъ, и каждое утро, часовъ въ десять, Петръ Иванычъ уже стучалъ въ двери моего номера.

- Ну, какъ идутъ ваши дела?

- Ничего, помаленьку...

- И слава Богу. У меня тоже кое-что налаживается... Куда сегодня вечеркомъ думаете?.. я въ "Эрмитажъ" махну... День-то по деламъ колесишь по Москве, да по родне, да по знакомымъ, а вечеромъ ужъ можно и передохнуть. На скачкахъ были? Пустое дело-съ, не наше, не русское-съ... То ли дело бега!.. Обидно на лошадей скаковыхъ смотреть, точно оне на костыляхъ... Хвостики куцые, ножки пижучьи - однимъ словомъ, все, что угодно, а только не лошадь! Жокеи сидятъ какими-то обезьянами... Тьфу!..

"Эрмитаже". Нужно было видеть, съ какимъ достоинствомъ онъ выступалъ въ сбродной толпе летнихъ гулянiй. Можно было подумать, что и музыка играетъ спецiально для Петра Иванича, и фонари электрическiе горятъ, и испуганно суетится задерганная прислуга. Онъ явился на гулянье въ сопровожденiи такихъ же массивныхъ стариковъ, важныхъ и добродушныхъ, какихъ можно встретитъ только въ Москве. Съ ними вместе гуляли две молодыхъ барышни такихъ же рослыхъ статей, какъ и старики. Странно, что въ этой группе не было совсемъ молодыхъ людей, и девицы довольствовались обществомъ стариковъ. Такъ все время къ этой оригинальной кучке никто изъ молодыхъ и не подошелъ. Потомъ барышни, напоминавшiя курицъ-кохинхинокъ, удалились подъ предводительствомъ одного изъ крупныхъ стариковъ.

За ужиномъ я заметилъ Петру Иванычу относительно подмеченной мной странности, причемъ я сделалъ предположенiе, что барышни-кохинхинки прiезжiя въ Москве и не успели сделать необходимыхъ знакомствъ.

гуляютъ, отъ лакея не отличишь. Ну, барышнямъ и приходится однемъ оставаться... Выродился, измельчалъ народъ и въ Москве! Эхъ, да что тутъ говорить!.. И публики настоящей не стало, а того и глядишь, что часы вытащатъ.

Минорный тонъ еще раньше началъ пробиваться въ нашихъ беседахъ, и я приписывалъ это личнымъ деламъ Петра Иваныча, но это оказалось совсемъ не то. Мы разговорились на эту тему.

- Нечему радоваться, голубчикъ,-- объяснилъ Петръ Иванычъ, разглаживая свою бороду. - Куда ни придешь, везде оскуденiе... Какiе столбы стояли, а и те не выдержали! Москва погнулась, вотъ что скверно. Прежде прiедешь сюда и душой отдохнешь. Вера была въ себя, а теперь одна зола осталась да пустыя слова. А ведь делаетъ какой-то неизвестный человекъ, проходимецъ и выжига... Вонъ онъ расхаживаетъ! Ведь для него все это устроено, до опереточнаго безобразiя включительно... Не пойму я никакъ вотъ, этой самой оперетки, что въ ней нравится? По-моему, одно неприличiе и самое скверное. Разве можно сравнивать съ балетомъ или цыганскими хорами? Тамъ изящество, дикая ширь, а здесь гаденькiй мелконькiй развратъ.

Съ каждымъ днемъ Петръ Иванычъ делался все грустнее и кончилъ темъ, что слегъ. Получаю отъ него утромъ записку: "Приходите известить больного... Совсемъ развинтился". Я нашелъ его, действительно, въ постели. За несколько дней старикъ совсемъ побледнелъ и какъ-то весь осунулся.

- Что это съ вами, Петръ Иванычъ?

- Мне необходимо съездить еще въ Петербургъ...

- Ну что же, съ Богомъ. Значитъ, больше не увидимся? Я только чуть-чуть на ноги - и сейчасъ же домой...

Мы распрощались. Я уезжалъ изъ Москвы съ четырехчасовымъ поездомъ.

Въ Петербурге я пробылъ несколько дней, а на обратномъ пути останавливаться въ Москве было некогда. Въ Нижнемъ, когда я "садился" на громадный пароходъ Зевеке, первымъ пассажиромъ оказался Петръ Иванычъ, который встретилъ меня съ распростертыми объятiями.

лучше, лучше - и нотъ, какъ видите, молодцомъ... Въ молодости я всегда такъ лечился: чуть что - сейчасъ на лошадь и въ дорогу. Сотки полторы верстъ какъ сделаешь верхомъ, такъ всякая болезнь выскочитъ... Ну, да не стоитъ объ этомъ говорить. А вы благополучно? Ну, слава Богу, я тоже все дела устроилъ, а потомъ съездилъ еще разъ къ Власiю и къ преподобному Трифону. Слабъ и немощенъ человекъ, а святые угодники имеютъ великую силу!..

Попавъ на родную Волгу, мой старецъ сразу ожилъ, повеселелъ и всему улыбался. Когда мы пили съ нимъ чай въ рубке второго класса, онъ въ отворенное окно все время любовался рекой.

- Вотъ какъ она, матушка, разлилась!.. - повторялъ онъ. - Вотъ это наше, настоящее, родное...

- Съ каждымъ годомъ мелеетъ матушка-то,-- заметилъ я.

- Вздоръ!.. Стоитъ только завести правильное хозяйство на реке,-- вотъ и весь разговоръ: здесь подпрудить, тамъ углубить, тамъ почистить. Это одна наша халатность, а река не виновата. Дайте-ка ее американцамъ, да по ней броненосцы бы ходили! А я молодею, какъ только ее увижу... Двадцать летъ съ плечъ долой. Признаться сказать, Москвой меня точно придавило нынче...

синеватой дымкой, и широкiя тени стелются въ разселинахъ гористаго берега. Где-то далеко-далеко въ прилуке курится рыбачiй огонекъ, да яркой звездочкой теплится сигнальный фонарь на мачте встречной барки. Съ глухимъ рокотомъ несется пароходъ, разсекая воду железной грудью и оставляя по себе двоящiйся пенистый следъ. Сонная вода закруженной волной бьетъ въ песчаный берегъ и съ шипенiемъ окаймляетъ песокъ белой пеной... Хорошо думается въ такiе моменты. Въ душе поднимаются смутные образы, неясныя грезы, и какая-то поэтическая тоска охватываетъ чутко дремлющую мысль. Встаютъ далекiя воспоминанiя, живыя лица и многое такое, о чемъ не можешь позабыть.

Такъ я сиделъ на верхней палубе и грезилъ. Въ рубке перваго класса за двумя столами шла уже игра. Петръ Иванычъ разыскалъ несколько знакомыхъ разомъ и успелъ наговориться съ каждымъ, а потомъ разыскалъ меня и подселъ. Мы долго молчали, любуясь волжской ночью, звезднымъ небомъ и безконечной волжской панорамой.

- Какая странная вещь наша жизнь!-- тихо проговорилъ Петръ Иванычъ, широко вздохнувъ. - Та же река, то же небо, та же ночь, а ты ужъ другой - и прошлаго, пережитаго не воротишь...

Пауза. Пароходъ вздрагиваетъ отъ грузной работы паровой машины, какъ иногда человекъ во сне. Вода бурлитъ тамъ, назади, где работаетъ громадное колесо со страшной силой.

- Помните барышню-то въ "Эрмитаже"?-- спрашиваетъ Петръ Иванычъ, наклоняясь къ моему уху. - Мать у ней была такая же: высокая, коса ниже пояса, глаза съ поволокой... У нихъ было вотъ здесь на Волге большое именье... Да... Летъ тридцать будетъ этому времени. Я бывалъ у нихъ въ доме... Барышню звали Еленой Петровной, а по-домашнему Левочкой. Какъ увидалъ я ее въ первый разъ, такъ у меня даже въ глазахъ потемнело. Стою, какъ дуракъ, и Леночка тоже глазки опустила... Какъ разскажешь это словами, да и словъ такихъ нетъ! По Волге катались вместе.. Смелая была барышня, сильная. Разгуляется волна, ударитъ ветеръ, а ей весело... Полюбилась она мне, и я ей: настоящая парочка. Дело остановилось только за настоящей помолвкой, а тутъ меня съ полкомъ угнали въ Западный край, и моя Леночка вышла замужъ за моего же прiятеля. Онъ былъ тоже въ "Эрмитаже". Стреляться я хотелъ, волосы рвалъ, плакалъ... да. А потомъ тоже женился. Жена знаетъ, что я былъ влюбленъ, и сама пожелала познакомиться съ Еленой Петровной. И теперь, бывая въ Москве, я каждый разъ захожу къ нимъ и любуюсь на барышень, особенно на младшую: вылитая мать! У меня своихъ детей нетъ, такъ я на нее, какъ на родную дочь, и смотрю... Умирать буду - наследницей сделаю.

У старика блестели на глазахъ слезы.

1891.