Пароходный купец

Пароходный купецъ.

Этюдъ съ натуры.

I.

Второй свистокъ. Публика торопливо хлынула съ качавшейся пристани на пароходъ. Произошла та сумятица, безъ которой русскiй человекъ какъ-то не можетъ обойтись, когда отправляется въ дорогу, особенно на пароходе. Помощникъ капитана хотелъ дать последнiй свистокъ, когда къ нему подбежалъ какой-то молодой человекъ и началъ умолять "обождать минуточку".

- Сущiе пустяки обождать-съ, Федоръ Иванычъ,-- бормоталъ молодой человекъ, удерживая помощника капитана за руку. - Тятенька вонъ тамъ на берегу остались... никакъ это невозможно, чтобы ихъ однихъ въ этакомъ виде позабыть.

- Послушайте, это который же разъ мы будемъ время терять изъ-за вашего тятеньки?-- сурово отозвался помощникъ капитана, хотя и согласился подождать "чуточку". - Только для васъ, Петръ Сидорычъ... пожалуйте, поскорее.

- Алъ, ужъ по безпокойтесь, Федоръ Иванычъ, еще минуту!.. Ошибочка вышла у насъ: не досмотрели, а тятенька и убрались на берегъ, да тамъ съ пузырями и занялись...

Молодой человекъ загремелъ ногами по лесенке и скоро убежалъ по сходнямъ на берегъ, где происходила интересная сцена съ пузырями. Главныхъ действующимъ лицомъ былъ разгулявшiйся "тятенька". Это былъ пожилой купецъ московскаго типа, въ длиннополомъ сюртуке, безъ шапки и въ ситцевой рубашке-косоворотке; онъ держалъ теперь въ рукахъ целую связку разноцветныхъ резиновыхъ шаровъ и по одному пускалъ ихъ на воздухъ, вызывая смехъ любовавшейся публики. Молодой человекъ и еще такой же молодой человекъ напрасно старались увести тятеньку на пароходъ - онъ упирался и руками и ногами и какъ-то по-ребячьи опустился на землю всемъ теломъ, когда его сзади началъ осторожно подталкивать пожилой приказчикъ изъ "подручныхъ". Капитану наконецъ надоело ждать, и онъ далъ третiй свистокъ. Упиравшагося тятеньку поволокли на пароходъ, какъ стягъ говядины, а онъ только глупо поводилъ кругомъ осовелыми глазами и крепко держалъ веревочку съ трепавшимися въ воздухе шарами.

- Ну, слава те, Господи, выволокли... - вздохнули молодые люди, стараясь поставить тятеньку на ноги. - Тятенька, будетъ вамъ: ну, покуражились, надо и честь звать.

- Въ самъ-деле, Сидоръ Гаврилычъ, будетъ тебе удивлять публику-то,-- вмешался пожилой купецъ и осторожно повелъ упиравшагося тятеньку въ общую каюту второго класса. - Еще осудятъ... Охъ, нехорошо, Сидоръ Гаврилычъ!..

- Да это ты, Агапъ Матвеичъ?.. - очнулся наконецъ тятенька и съ удивленiемъ посмотрелъ кругомъ.

- Я, а то кто же другой?.. Ну, пойдемъ, голубчикъ, въ каюту, тамъ чайку спроворимъ...

- Послушай, Агапъ Матвеичъ... дай мне залезть туда, на вышку на самую... къ капитану.

- Да зачемъ тебе?.. Еще грешнымъ деломъ сверзишься...

- Только пузыри спущу, и шабашъ... ей-Богу!..

Какъ тятеньку ни уговаривали, онъ стоялъ на своемъ и ни за что не хотелъ итти въ каюту. Агапъ Матвеичъ наконецъ решилъ удовлетворить и этотъ капризъ и повелъ тятеньку на трапъ. За ними отправилась часть публики, слонявшейся по палубе безъ всякаго дела - предстояло некоторое развлеченiе.

Любиновскiй пароходъ американской системы "Березняки" съ глухимъ шумомъ разгребалъ камскую желтоватую воду своими громадными колесами и весь вздрагивалъ на ходу, точно загнанная лошадь. Въ прилуке виднелся удалявшiйся захолустный городокъ, по сторонамъ бежали поросшiе хвойнымъ лесомъ берега, а впереди, какъ широкая живая лепта, разстилалась красавица Кама. Появленiе на трапе пьянаго купца встревожило лениво дремавшую на скамейкахъ публику. Федоръ Иванычъ выскочилъ изъ капитанской рубки и несколько разъ поправилъ на голове свою синюю фуражку съ золотымъ околышемъ - онъ предчувствовать что-то опасное въ тянувшейся за купцомъ публике.

- Будьте спокойны... ради Бога, будьте спокойны,-- уговаривалъ Федора Иваныча давешнiй молодой человекъ: - покуражатся и уйдутъ-съ. Все эти проклятущiе пузыри...

Две дамы, ехавшiя "взять осень въ Крыму", торопливо придвинулись одна къ другой; армейскiй офицеръ, сидевшiй напротивъ, выпрямился; какой-то благообразный седой старикъ, разсматривавшiй берегъ къ бинокль, обернулся и съ удивленiемъ смотрелъ на прибивавшую публику; однимъ словомъ, появленiе тятеньки съ пузырями произвело известную сенсацiю среди привилегированныхъ пассажировъ. Лгавъ Матвеичъ шелъ за нимъ по пятамъ и, ласково улыбаясь, делалъ какiе-то таинственные знаки совсемъ незнакомымъ людямъ, означавшiе въ переводе, что "ужъ извините вы насъ съ Сидоромъ Гаврилычемъ, потому, какъ такая блажь нашла на насъ". Тятенька, впрочемъ, никого не безпокоилъ, а прошелъ къ самой мачте, отвязалъ одинъ шаръ и пустилъ его кверху.

- Полетай ты къ Афросинье Спиридоновне и доложи ей, что, значитъ, въ такомъ я виде... въ такомъ виде... - бормоталъ Сидоръ Гаврилычъ, провожая глазами быстро улетавшiй шаръ. - Ахь, полетай ты къ моей супружнице... и такой я, значитъ, подлецъ...

Публика успокоилась. Невинная выходка тятеньки вызвала рядъ улыбокъ. Все ждали, что будетъ дальше.

Эта глупая сцена, закончилась совершенно неожиданно: тятенька, выпустивъ все шары, закрылъ лицо руками и глухо зарыдалъ. Его увели подъ руки внизъ, и публика не знала, что ей делать - смеяться, негодовать или обижаться.

II.

Осенью общiя каюты второго класса на какихъ угодно волжскихъ ила камскихъ пароходахъ представляютъ собой замечательную картину. Нужно заметить вообще, что съ открытiя навигацiи "купецъ" является главнымъ действующимъ лицомъ на пароходахъ, даже можно сказать, что этотъ купецъ и составляетъ вело публику, а остальные пассажиры только служатъ его дополненiемъ, некоторой варiацiей при главной теме разыгрывающейся музыкальной пьесы. Что это не плодъ воображенiя автора, а сама действительность - стоитъ только зайти въ любой пароходный буфетъ, просмотреть карточку обеда и закусокъ, понаблюдать развинченную по всемъ суставчикамъ, вечно оторопелую пароходную прислугу, и вамъ поневоле бросятся въ глаза поразительное сходство нашихъ русскихъ пароходовъ съ... московскими трактирами. Тутъ все приснащено для этого "пароходнаго купца", все пущено подъ его "нравъ", и купецъ чувствуетъ себя на пароходе лучше, чемъ дома. Въ первомъ классе едутъ завзятые коммерсанты, ворочающiе громадными делами, во второмъ - такъ сказать, среднiй, нормальный купецъ, въ третьемъ - разная мелкая сошка: прасолы, сшибня, молодцы, подручные, посланные на смиренiе тятенькины сынки и вообще "мальчики", состоящiе или при лавке, или при особе "самого". Конечно, едетъ на пароходе и настоящiй баринъ, и офицеръ, и чиновникъ, и разночинецъ, и просто мужикъ-серячокъ, но это все случайные элементы, которые появляются на пароходе какъ-то такъ - баринъ ужъ положительно не знаетъ, куда онъ едетъ, офицеръ и чиновникъ куда-нибудь въ командировку, чтобы получить прогоны на полторы тройки, мужикъ "выправлять паспортъ" или въ такое место, где "сказываютъ, работы пропасть". Вся эта добавочная пароходная публика такъ себя и держитъ, какъ разбитое стадо - все сторонятся другъ отъ друга, скучаютъ, не знаютъ, когда имъ чай пить, что спросить поесть. Пароходный купецъ совсемъ другое: на пароходе онъ устраивается какъ хозяинъ, пьетъ и естъ съ апломбомъ, ведетъ прiятный разговоръ со своими и пользуется подобострастнымъ почтенiемъ прислуги.

Самое бойкое время для этого пароходнаго купца въ августе, когда "загорается" Нижегородская ярмарка, а на придачу къ ней Кресты въ Зауралье. Мне пришлось сделать больше десяти рейсовъ между Пермью и Нижнимъ именно въ это время, и всегда картина одна и та же. Эта линiя Пермь-Нижнiй особенно замечательна темъ, что на ней съ кондовымъ расейскимъ купечествомъ смешиваются торгующiе сибиряки, которыхъ какъ-то нельзя назвать даже купцами, потому что въ большинстве случаевъ это и промышленники и торговцы на сибирскiй складъ.

Когда я садился въ Перми на "Березняки", общая каюта второго класса была почти полна и, какъ следовало ожидать, подавляющее большинство составляли купцы: тутъ были и нижегородцы, и казанцы, и съ разныхъ низовыхъ городовъ, и шадринскiе, и сибиряки,-- однимъ словомъ, всякаго жита по лопате, и первое место, понятно, принадлежало крупичатому московскому купечеству, державшему себя очень авторитетно. Кроме меня, изъ "посторонней" публики былъ какой-то воинскiй чинъ, два студента и еще молчаливый господинъ неизвестнаго званiя. На первый разъ Сидора Гаврилыча я не заметилъ, потому что онъ, какъ оказалось, переведенъ былъ съ вокзала железной дороги въ такомъ виде, чтобы только дотащиться до места.

- Одначе здорово народу понаперло... - говорилъ детскимъ голоскомъ толстый шадринскiй купецъ, съ удовольствiемъ оглядывая каюту: - целый монастырь, и все своя братiя.

Вся купеческая "церемонiя" была проделана въ полной форме: сначала все умылись, потомъ спросили чаю и сейчасъ же перезнакомились.

- Вы откедова будете?.. - спрашиваетъ кто-то изъ бородачей, припавшихъ къ чаю.

- Мы-то?.. Мы приходимся самарскiе, то-есть собственно, по родителямъ по нашимъ, прежде въ Казани торговлишку имели, а ноне утвержденiе получили, значить, въ Сарапуле.

- Такъ... Значитъ, вы Ивана Петровича Коростова знавали?..

- Помилуйте-съ, покумились даже, потому какъ у нихъ лавка была рядомъ съ моей, ну, и всякое такое прочее...

- А Степана Корнилыча?..

- Который въ Сибирь ушелъ?.. Какъ не знать... я у него еще сукцiона шарабанчикъ приспособилъ, когда онъ банкротомъ объявился. Теперь, говорятъ, въ Иркутске орудуетъ въ лучшемъ виде... Первая шельма, изъ огня выйдетъ невредимъ.

- Ужъ это что говорить.

Черезъ полчаса такихъ разговоровъ всегда оказывается какъ-то такъ, что все или были когда-нибудь знакомы, или встречались но ярмаркамъ, или имеютъ хорошихъ общихъ знакомыхъ, или что-нибудь въ этомъ роде. Въ результате получалось сплоченное целое, что-то въ роде одной семьи, и встреча членовъ этой семьи производила настоящую родственную радость. За чаемъ сейчасъ же следовали графинчики съ водкой, стерляжья уха, опять графинчики... и эта музыка продолжалась неизменно до Нижняго.

Сидоръ Гаврилычъ, "спущавшiй пузыри" своей душеньке Афросиньюшке, заинтересовалъ меня. Вернувшись съ палубы, онъ долго озирался на галдевшую публику, морщился и, кажется, решительно не зналъ, что ему делать съ своей особой.

- Эй, Сидоръ Гаврилычъ, присаживайся къ столу-то... - приглашалъ кто-то. - Аль еще проснуться не можешь?..

- Вы сядьте, Сидоръ Гаврилычъ,-- уговаривалъ Агапъ Матвеичъ, не отстававшiй отъ своего прiятеля. - Вотъ перекусимъ чего-нибудь, оно и полегче будетъ.

- Отстань... безъ тебя знаю.

- Рюмочку водочки... да вы только сядьте, голубчикъ Сидоръ Гаврилычъ, потому что въ васъ спокойствiя не стало.

Кто-то подвинулся, и упиравшагося Сидора Гаврилыча наконецъ водворили къ общему столу. Лежавшiй напротивъ меня на диванчике сибирскiй купецъ щурилъ глаза и молча улыбался въ свою светло-русую бородку.

- Да.

- Истинные чудотворцы, эти ярмарочные купцы... Даже образъ человеческiй по ярмаркамъ растеряли.

- А вы издалека?

- Мы-то иркутскiе будемъ. Конечно, и у насъ всякаго баловства даже весьма достаточно, но чтобы этакого безобразiя - нетъ, этого какъ будто и нетъ.

Сибирскiе купцы вообще держатся особнякомъ отъ своихъ россiйскихъ собратiй, хотя изъ нихъ тоже есть всякiе - мы говоримъ объ общемъ характере. 

Вечеромъ общая каюта обыкновенно занята какимъ-нибудь общимъ разговоромъ. Тутъ всегда найдется "душа общества", который и потешаетъ всю почтенную публику разными анекдотами, самодельными побывальщинками и просто неприличными разсказами, какiе разсказываются, кажется, спецiально на пароходахъ въ купеческой компанiи; более же солидная часть пассажировъ ведетъ подъ шумокъ нескромныхъ побасенокъ свото степенную беседу; о разныхъ болезняхъ - эта тема положительно неисчерпаема и всегда имеетъ успехъ. Одинъ лечился у московскаго Захарьина, другой - у Боткина, третiй - у самарскаго знахаря Кузьмича,-- поговорить есть о чемъ, и люди, самые испытанные въ этого сорта напастяхъ, заключающiе въ себе иногда целую дюжину самыхъ мудреныхъ болезней, излечивались у какой-нибудь простой старушонки.

Со стола чай не сходитъ. Графинчики пустеютъ. Пароходъ вечеромъ шумитъ сильнее и какъ-то судорожно порывается впередъ, точно кого догоняетъ. Мерное покачиванье, шумъ воды и все одни и те же разговоры изгоняютъ дремоту. Разговоръ то на время прерывается, то опять разгорается съ покой силой. Шадринскiй купецъ съ детскимъ голосомъ, захлебываясь отъ смеха, только машетъ руками. Агапъ Матвеичъ и Сидоръ Гаврилычъ пьютъ чай, напротивъ нихъ за отдельнымъ приборомъ сидитъ мой соседъ, сибирскiй купчикъ, и поглядываетъ на друзей улыбающимися глазками.

- Вы сибирскiе?-- политично заговариваетъ Агапъ Матвеичъ, вытирая лысину платкомъ..

- Иркутскiе.

Следуетъ разборка общихъ знакомыхъ, и оказывается, что Агапъ Матвеичъ знаетъ хозяина сибирскаго купчика, который едетъ въ Нижнiй не отъ себя, а во хозяйскому порученiю.

- Такъ-съ, такъ-съ... - тянетъ довольный Агапъ Матвеичъ. - Какъ же, помилуйте, мы кажинный годъ съ вашимъ хозяиномъ на Ирбитской встречаемся... Очень обстоятельный старичокъ. Иваномъ Карлычемъ звать?..

- Да.

- Весьма обстоятельный этотъ Иванъ Карлычъ... Миллiонъ у него, говорятъ, въ кубышке. У насъ въ Сибире все на миллiоны считаютъ... Да, какъ-то дельце у меня было къ нему на Ирбитской. Ну, вечеркомъ это иду къ Ивану Карлычу, квартирка у нихъ этакъ облюбована, маленькая, и темно при этомъ. Я и шарабошу это въ темноте-то въ передней ихней и еще удивляюсь, какъ это такъ неосторожно дверь оставляютъ. Хотелъ уже спичкой чиркнуть, а Иванъ Карпычъ голосъ и подали: "Кто тутъ?". А они на конике въ передней и полеживаютъ... Даже весьма я этому подивился и говорю: "Хочется вамъ, Иванъ Карпычъ, въ передней валяться, да еще въ темноте при этомъ"... Провели они меня въ горницу, добыли огня и этакъ степенно говорятъ: "Не великъ на насъ чинъ-то, можемъ и въ темноте... Зачемъ карасинъ напрасно палить. Приказчики-то разбежались по трактирамъ, а я вотъ въ караульныхъ". Очень обстоятельный и уважительный человекъ.

- Такъ и следуетъ!.. - крикнулъ неожиданно Сидоръ Гаврилычъ и даже ударилъ кулакомъ по столу. - Вотъ это настоящiй хозяинъ...

Публика оглянулась и смолкла. Сидоръ Гаврилычъ, довольный произведеннымъ впечатленiемъ, улыбался.

- А у насъ-то что?-- продолжалъ онъ съ азартомъ. - У меня теперь, положимъ, двадцать тысячъ капиталу, а я ужъ должонъ показывать сто... Зеркальныя стекла завожу, вывеску навешиваю до самой крыши, огни зажигаю на всякомъ месте, товаръ свежiй въ окошке покупателю показываю... Вотъ оно куда пошло-то!.. Это одно разоренье, а не торговля.

- Кто же вамъ велитъ разорятъся-то?-- заметилъ сибирякъ.

- Да какъ же, голубь ты мой сизый, иначе-то мне, когда все кругомъ меня то же самое делаютъ? Все другъ передъ другомъ выставиться хотятъ-то, а мне ужъ не статься хуже-то другихъ быть. У кого ноне капиталы-то?.. Все на фу-фу... Повертится-повертится и поминай, какъ звали: въ трубу и улетелъ. Самъ летитъ и другихъ за собой волокеть... Вотъ какiя наши дела, милый человекъ... Вотъ я сижу съ тобой сейчасъ, разговариваю, а спроси ты у меня: какъ, молъ, у васъ, Сидоръ Гаврилычъ, дела?.. Ничего не знаю, потому и знать невозможно: самъ беру въ долгъ товаръ и продаю его въ долгъ, а сколько чего есть - неизвестенъ. Теперь вотъ въ Крестахъ взять: набери товару горы, а покупателя нетъ. Ну и ловишь покупателя, да его-то еще и упрашиваешь, чтобы онъ у тебя въ долгъ товару набралъ больше... Это какъ?..

- Отъ банковъ все... - детскимъ голоскомъ проговорилъ шадринскiй купецъ. - Отъ нихъ отъ самыхъ эта самая петля идетъ нашему брату. По всей Расее замешательство...

- И отъ банковъ и отъ себя,-- внушительно заметилъ Агапъ Матвеичъ. - Небось, вонъ Иванъ-то Карпычъ чистенько дела ведетъ, не зарвется.

- То Сибирь, Агапъ Матвеичъ, тамъ другая статья. Еще не дошли до нашей точки...

- Это все одно: Сибирь ли, Расея ли,-- заявилъ Сидоръ Гаврилычъ съ убежденiемъ. - Отъ себя самихъ погибель свою принимаемъ... Взять хоть вотъ топоръ эту самую езду. Прежде-то какъ ездили... а?.. Съ молитвой да съ обережью... Человекъ чувствовалъ, что онъ въ дороге, страхъ въ немъ держался. Тятенька покойный, бывало, соберется куда на ярманку, такъ въ томъ роде какъ покойника провожали: молебенъ отслужатъ напутственный, покойница-маменька образокъ ему на шею наденетъ, а самъ тятенька слезно со всеми прощается, потому дорожное дело - долго ли до греха... По лесу едетъ - разбойники съ кистенями купцовъ стерегутъ, дорога дальняя... тяжелая; ну, разобьетъ человека и въ болезнь вгонитъ. Да мало ли напасти было: лавки сгорятъ, товаръ дорогой у возчиковъ срежутъ, обтеряться можно деньгами... А нынче что?.. Потерять тебе нечего, потому денегъ и въ помине ни у кого нетъ, товаръ застрахованъ, дорога у тебя скатертью...

- Скатерть-то скатертью, только не совсемъ... Что у тебя на уме-то по нынешнему времю дорогой-то?.. Страхъ какой?.. Ну нетъ, у тебя одна пакость въ башке, все равно какъ идетъ сплошной трактиръ... да-съ. По железной дороге везде эти буфеты, а пароходъ хуже того: тутъ даже и женскiй полъ... тьфу!..

Было уже темно, когда "Березняки" тяжело привалилъ къ пристани, едва мигавшей огоньками. Это, кажется, былъ Пьяный-Боръ, одно изъ самыхъ красивыхъ местъ на Каме. Пароходъ нагружался дровами, и поэтому публика могла погулять по берегу, где, какъ светляки въ траве, мигали слабые огоньки. У самой пристани татаринъ продавалъ живую стерлядь, которую вынималъ изъ садка небольшимъ сачкомъ. Это зрелище привлекло къ себе главнымъ образомъ купечество, любовавшееся на трепетавшую въ садке живую рыбу.

- Ты намъ аршинную приспособь, князь... - слышались голоса съ пристани. - Чтобы настоящiй зверь... ну, гуляй, князь!..

- Пять рублей, гуляй, бачка... - отвечалъ татаринъ, ловко выхватывая изъ садка тяжелую аршинную стерлядь

Поваръ въ беломъ колпаке съ большой ловкостью подхватилъ брошенную рыбу за жабры и потащилъ на кухню. Довольные покупатели съ галденьемъ потянулись за "зверемъ".

ête-à-tête. Агапх Матвеичъ смотрелъ на берегъ и тяжело вздыхалъ.

- Вы нездоровы?-- спросилъ я.

- Нетъ, ничего-съ... слава Богу!.. А только вотъ муторно смотреть на гадости разныя. Вонъ на берегу-то что творится... одна гадость. Наши московскiе орудуютъ... Полуехта Полуехтыча детки въ отличку пошли, ну, и другiе тоже не лучше. Охо-хо-хо!.. Тутъ вчуже наплачешься. Ведь какiе молодцы-то... видели въ каюте второго класса, наверху?.. Съ самой Перми дымъ у нихъ коромысломъ стоитъ: карты, вино, женскiй полъ...

- Откуда женскiй-то полъ?.

- Ахъ, Господи, да это съ Крестовъ идутъ въ Нижнiй, чтобы остатки захватить. Две каюты заняли, мамзелей двенадцать наберется... Сидоръ-то Гаврилычъ про нихъ давеча словечко закинулъ. Согрешили мы, грешные...

"Березнякахъ" есть рубка второго класса, и тамъ по вечерамъ собиралась разная второклассная публика, чтобы посидеть на людяхъ. Прямо изъ этой рубки коридоръ ведетъ въ отдельныя каюты второго класса. Въ одной изъ нихъ помещались детки Полуехта Полуехтыча, два молодыхъ купчика. Это были настоящiе молодцы, здоровые, румяные, кудрявые - такихъ выкармливаетъ только Москва. Собственно на купцовъ въ ветхозаветномъ смысле они уже не походили, а держали себя на образованную руку. Пароходныя дамы (это особая разновидность дамъ, какъ и пароходный купецъ) невольно засматривались на этихъ красавцевъ, выходившихъ на трапъ освежиться. Съ этими молодцами въ качестве дядьки ехалъ какой-то старичокъ-подручный, очень степенный и суровый на видъ человекъ, очевидно, назначенный для обережи молодыхъ людей. Но московскiе тятенькины сынки къ вечеру напоили своего надзирателя до положенiя ризъ, и онъ спалъ мертвымъ сномъ въ третьемъ классе, такъ что молодые люди могли располагать всей ночью по своему усмотренiю и, кажется, не теряли напрасно дорогого времени.

Въ ихъ каюту дверь постоянно растворялась, и въ нее проворно шмыгали лакеи съ разной винной посудиной. Сквозь вырывавшiяся облака табачнаго дыма можно было разсмотреть раскрытый ломберный столъ, за которымъ братья играли въ карты съ какимъ-то сомнительнымъ военнымъ мундиромъ и еще более сомнительнымъ восточнымъ человекомъ. Вина и закуски стояли на другомъ столе.

- Икается, поди, Полуехту-то Полуехтычу,-- смеялись разные степенные купцы. - Самъ виноватъ, зачемъ пущаетъ по ярманкамъ однихъ молодцовъ...

Вечеромъ эта каюта второго класса произвела даже въ обтерпевшейся пароходной публике известную сенсацiю: вместо картъ явились таинственныя мамзели, и грянула пьяная трактирная песня. Пенiе сменялось крикомъ пьяныхъ голосовъ, хохотомъ, визгомъ. Какой-то надсаженный; охрипшiй женскiй голосъ напрасно старался "выводить" куплетъ:

Смотрите здесь,

- Ур-ра! браво!.. - гудела каюта, и опять начинался визгъ, хохотъ и пьяное уханье...

- Господи, помилуй... угодники безсребренники!.. - взмолился какой-то седой и беззубый старикъ. - Согрешили мы, грешные...

А пароходъ летелъ все впередъ, въ осеннюю мглу, поднимая крутую волну, которая съ глухимъ ропотомъ убегала къ далекому берегу. Где-то далеко-далеко на берегу мигалъ одинокiй рыбачiй огонекъ, точно изъ темноты смотрелъ горевшiй волчiй глазъ. 

"рыба плаваетъ въ воде", то это торжество сопровождалось соответствующими возлiянiями. Сидоръ Гаврилычъ сначала выпилъ рюмочку, чтобы поправиться, а кончилъ вторымъ напоемъ.

- Д-да, это выходитъ къ жилетке рукава... - бормоталъ Сидоръ Гаврилинъ, уныло поглядывая куда-то въ одну точку. - Мало каяться нашему брату... а что касаемо Афросиньи Спиридоновны, такъ это ужъ точно, что прямое свинство наше...

Развеселившiеся купчики похваливали развернувшихся Полуехтычей, подмигивали другъ другу, шептались и незаметнымъ образомъ старались убраться изъ каюты. Сидоръ Гаврилычъ сиделъ попрежнему у стола надъ остатками аршинной стерляди и сильно клевалъ носомъ. Немного очнувшись, онъ долго смотрелъ кругомъ, отыскивая кого-то.

- Куда это девалось... а?.. - удивлялся онъ. - Окказiя...

Вернувшiйся съ верху сибирскiй купчикъ только посмеивался.

- Ихъ нету-съ, ответилъ сибирякъ.

- Вотъ те и рукава къ жилетке!.. Непременно скажу жене, какъ домой прiеду... да. Право, этакiе озорники... Человекъ, зельтерской воды!..

Явился человекъ и сделалъ лакейскую стойку. Потомъ явились две бутылки зельтерской воды. Сидоръ Гаврилычъ выпилъ обе бутылки и началъ понемногу приходить къ себя... Онъ несколько разъ чихнулъ, потеръ себе лобъ и уставился глазами въ уголъ.

- Вы бы легли, Сидоръ Гаврилычъ... - предложилъ сибирякъ

Сидоръ Гаврилычъ грузно снялся съ своего места, грузно обошелъ столъ и грузно подселъ къ намъ.

- Вы изъ Сибири будете?-- спрашивалъ опь сибиряка, откидываясь всей тушей на спинку дивана.

- Точно такъ-съ... Иркутскiе.

- Такъ, такъ... Скоро вотъ наладятъ вамъ железную дорогу, пароходы, ну, и пойдетъ такое же вотъ колесо, какъ у насъ. Верно... Тогда ужъ шабашъ: кунчалъ башка!.. Къ чему я это говорю, какъ ты думаешь... а?..

- Даве вотъ про балки говорили... а тутъ не то, да. Теперь возьмемъ такъ: у меня, значитъ, дочь есть Евгенiя... девушка на возрасте, какъ следуетъ; приданое уже заготовлено... Такъ...

- Обнаковенно.

- Ну, дело житейское, растить дочь, а самъ про жениха думаешь... Такъ и у васъ въ Сибири?.. Верно... да. А вонъ они, женихи-то какiе по нынешнимъ временамъ... Слышалъ, какъ чертятъ Полуехтычи?.. Ну, какъ приспособишь этакого хахаля родной-то дочери, тогда и плачь съ нимъ, а деваться некуда: у всехъ ноне одна вера-то пошла... Прежде въ строгости содержали парней-то, ну, ему и любопытно съ женой, свой уголъ заведенъ и всякое прочее. А ноне Подуехтычи-то чертятъ-чертятъ по трактирамъ, да по ярманкамъ, да по пароходамъ, всякую совесть потеряютъ около арфянокъ да разной другой женской гадости, ну какое ему любопытство въ жене-то, когда ужъ онъ всякую музыку произошелъ и ему подавай всякiй день разное женское удовольствiе. Такъ я говорю?.. И будетъ съ женой ему скучно да тошно, такъ оно и пойдетъ. жене не угоняться за арфянками-то, потому и красоту Богъ не каждой посылаетъ, и вывертовъ этихъ хорошая женщина не допуститъ. Такъ я говорю?

- Истинная ваша правда, Сидоръ Гаврилычъ,-- согласился сибирякъ и тяжело вздохнулъ.

свое гнездо пустуетъ - вотъ откуда гибель наша купеческая идетъ... я на деньги льщусь, а себя не жаль. Ну что мне эти самыя деньги, ежели у меня дома-то пусто, ежели меня домой-то не тянетъ, ежели мне вотъ самое удовольствiе съ арфянками колобродить. Тутъ ужъ человекъ равнодушный делается, смыслъ теряетъ и на всякую гадость идетъ, потому все равно: нахваталъ денегъ, покружился, какъ турманъ, а тамъ и въ трубу. Разве такъ отцы-то наши живали?.. Конечно, деньги первое дело для купца, только и деньга деньге розь... Тошно глядеть на наше нонешнее купеческое-то житье, потому бить насъ некому: молодыхъ судимъ, а молодые-то у старыхъ чертей учатся. Тутъ ужъ не банки да ярманка виноваты, когда человекъ душой повихнулся и какъ гульная скотина своихъ воротъ боится...

1885.