Поиск по творчеству и критике
Cлова начинающиеся на букву "Ф"

1. Неотправленные письма

Входимость: 1. Размер: 115кб.

Часть текста: театральные двери - каждая единица полна неистового желанья ворваться первой в пределы заветного круга. Там, на улице, и темно, и холодно, и мокро, и грязно, а в храме искусства все залито светом, все блестит и все имеет праздничный вид. Что же значит какая-то жалкая дверь, которая отделяет тьму от света? Извините за это немного кукольное сравнение, но счастливые люди имеют право быть глупыми, а затем им так хочется высказать, выговориться, добиться чьего-то внимания... Ах, это совсем не то, не то и не то! Представьте себе мой ужас - мне хочется так много высказать, и я не нахожу именно тех слов, которые сейчас нужны, да их и не существовало никогда на свете. Только самый злостный банкрот, вероятно, испытывает нечто подобное - векселя предъявлены, а платить нечем. Опять нелепое сравнение. И опять потому, что нечем говорить - понимаете: нечем! Если бы я умела, я составила бы свои особенный словарь новых слов, новую грамматику, логику и психологию, - одним словом, целый новый язык, построенный именно на психологии. Я изнемогаю в муках творчества, как умирающий от жажды человек, выброшенный в море и тонущий в той самой влаге, которой ему недоставало. Только сейчас я поняла, какие муки творчества переживают все настоящие художники - поэты, артисты, живописцы, скульпторы, музыканты, даже птицы. Ведь то, что заставляет творить, неизмеримо больше того, что получается в результате всякого творчества. Ах, как все они мучаются, бедные... Душа полна, а реализовать эту полноту приходится избитыми будничными словами, жалкими красками, камнем, вибрацией натянутой струны, ограниченным диапазоном голоса, и все это тогда, когда хочется обнять целый мир, все любить, все знать и со всем слиться. Ведь любовь - это момент пробуждения мировой души, момент посещения, момент тайны тайн... Вот нечему задыхающаяся от счастья птица поет с закрытыми глазами - она видит внутренним оком эту мировую душу, и мы, кто ее слушает, чувствуем это безотчетно, и в этом...

2. Дикое счастье. Глава VII

Входимость: 1. Размер: 20кб.

Часть текста: по ночам земля крепко промерзала. Лист на деревьях опал; стояли холодные ветры, постоянно дувшие из «гнилого угла», как зовут крестьяне северо-восток. Солнце не показывалось по неделям. Все в природе точно съежилось, предчувствуя наступление холодной зимы. Вот в один из таких дней Гордей Евстратыч с Михалком подъезжали верхами к Полдневской, но, не доезжая деревни, они взяли влево и лесистым увалом, по какой-то безыменной тропинке, начали подниматься вверх по реке. Гордей Евстратыч не хотел, чтобы его видели в Полдневской, где он недавно был – проведать Маркушку, который все тянулся изо дня в день, сам тяготясь своим существованием. Другие старатели, кажется, начинали догадываться, зачем ездил Брагин к ним, и теперь он решил не показываться полднякам до поры до времени, когда все дело будет сделано. – Я бы теперь же сделал заявку жилки, мамынька, – говорил Гордей Евстратыч перед отъездом, – да все еще сумлеваюсь насчет Маркушки… Не надул ли он меня? Объявишь жилку, насмешишь весь мир, а там, может, ничего и нет. – А ты бы съездил посмотреть шахту-то. – Так и сделаем. Один-то я был около нее, да одному ничего нельзя поделать. Надо Михалку прихватить. Потому, первое, в шахту спущаться надо; а один-то залезешь в нее, да, пожалуй, и не вылезешь. Проехав верст пять по реке Полуденке, путники переехали вброд горную речонку Смородинку и по ней стали подниматься к самой верхотине. Место было дикое – косогор на косогоре. Приходилось продираться через дремучую еловую заросль, где и пешему пройти в добрый час, а не то что верхом, на лошади. Даже не было никакой тропы, какую выбивают дикие лесные козлы. Осенью этот лес особенно был мрачен и глухо шумел, раскачиваясь мохнатыми вершинами. Трава давно поблекла, прибрежные кусты смородины и тальника жалко топорщились своими оголенными ветвями. Гордей Евстратыч ехал вперед,...

3. Дурнушка

Входимость: 1. Размер: 76кб.

Часть текста: еще в Севастополе, когда Аркадий Ефимыч Паутов сделался как-то особенно внимателен к дочери. Ирочка с удивлением посмотрела на него своими серыми, строгими глазами еще за обедом у Киста... - Ирочка, ты, кажется, имеешь что-то мне сказать? - спрашивал Паутов, вытирая вспотевшее красное лицо. - Ничего особенного... Впрочем, если хочешь могу и сказать. Мне всю дорогу кажется, что ты меня принимаешь за кого-то другого и не можешь попасть в свой обыкновенный тон. Он посмотрел на нее улыбавшимися глазами и с сухим смешком добавил: - Это происходит, во-первых, потому, что дьявольски жарко, а затем потому, что ты уже большая. Да, совсем большая... Кажется, это нетрудно было заметить, по меньшей мере, года три - четыре тому назад. - Представь себе, что мне просто было некогда. Оба они рассмеялись, причем она сейчас же сдержала улыбку, - всякое проявление веселья делало ее некрасивой. О, как она хорошо это знала и даже сейчас по выражению отцовских глаз чувствовала, что ему ее немного жаль, а это ее бесило всегда и делало еще более некрасивой. Обед как всегда был самый изысканный, а сейчас даже "с этнографическим оттенком", как пошутил Паутов, заказывая к обеду севастопольскую султанку. Он любил поесть, причем лицо его принимало какое-то отупелое выражение и большие жирные уши начинали шевелиться. Ирочка вообще не любила отца, а в такие моменты не любила в особенности. Паутов это знал, но сегодня нарочно тянул обед, чтобы помучить дочь, - она не пожелала ехать дальше на пароходе, и впереди предстояла надоевшая ему дорога в экипаже и, главное, бессонная ночь, благодаря пустой женской прихоти видеть восход солнца в Байдарских воротах. Конечно, это была чисто женская прихоть, каприз, хотя, с другой стороны, Паутов начинал смутно чувствовать какую-то ответственность вот перед этой дурнушкой-дочерью, которую уж никто не будет баловать, кроме отца. Капризы и прихоти прощаются только хорошеньким...

4. Приваловские миллионы. Часть вторая. Глава XVIII

Входимость: 1. Размер: 9кб.

Часть текста: самые невинные анекдоты. — Мы вас все будем называть дядюшкой, Оскар Филипыч, — говорила Зося. — И отлично… — соглашался дядюшка. — Я буду очень любить такую племянницу, как вы. Дядюшка в качестве любезника старой школы почтительно целовал каждый раз руку Зоси и забавно шаркал ножкой. Половодов служил коноводом и был неистощим в изобретении маленьких летних удовольствий: то устраивал ночное катанье на лодках по Узловке, то маленький пикник куда-нибудь в окрестности, то иллюминовал старый приваловский сад, то садился за рояль и начинал играть вальсы Штрауса, под которые кружилась молодежь в высоких залах приваловского дома. Виктор Васильич был правой рукой Половодова и слушался, как собака, каждого его движения. Особенно смешил всех дядюшка, который боялся лошадей и воды и так забавно танцевал вальс в два па, как его танцуют только старики. Это шумное веселье было неожиданно прервано появлением нового лица. Однажды, когда Привалов занимался с Ляховским в его кабинете, старик, быстро сдвинув очки на лоб, проговорил: — Вы видели Лоскутова? Максима Лоскутова? — Нет… — Ну, так вы, батенька, ничего не видели; это unicus [19] в своем роде… Да, да. Наш доктор отыскал его… Замечательная голова: философ, ученый, поэт — все, что хотите, черт его знает, чего он только не учил и чего не знает! В высшей степени...